Нил Гейман - Все новые сказки
— Вообще-то я обычно с кем-нибудь договариваюсь. С каким-нибудь парнем, в крайнем случае с девушкой. Но на этот раз… ну-у-у…
— Вы решили рискнуть.
Она широко улыбнулась:
— И все хорошо кончилось, правда?
Некоторое время он не говорил ни слова, вперив в нее цепкий взгляд. Потом сказал:
— Помните, мы с вами о рыбах говорили?
— О рыбах…?
— Что чувствует рыба, когда попадает назад, в воду. Извлекает ли она урок.
— Не понимаю.
— Не все рыбаки придерживаются принципа «поймал — отпустил», — сказал он. — Пожалуй, вам стоит зарубить это себе на носу.
Она так и застыла, разинув рот, а он взял и уехал.
Отправился к себе домой, смакуя финальную сцену. Всю жизнь он жил в доме, где родился, и последние десять лет, с тех пор как умерла мать, хозяйничал в нем единолично.
Заглянул в почтовый ящик: полдюжины конвертов с вложенными чеками. У него было свое дело — изготовление искусственных мушек для рыбалки; почти час он провел, упаковывая посылки для клиентов и оформляя чеки для похода в банк. Он зарабатывал бы больше, если бы принимал заказы не по почте, а через Интернет-магазин с возможностью платежей по кредитным картам. Но денег на жизнь ему требовалось немного, и он считал, что хлопоты с нововведениями ни к чему. Каждый месяц он помещал в одних и тех же журналах одну и ту же рекламу, и старые покупатели снова делали заказы, а приток новых помогал свести концы с концами.
Сварил макароны, разогрел мясной соус из банки, нарубил листьев салата, спрыснул оливковым маслом. Поел на кухне, вымыл посуду, посмотрел по телевизору новости. Когда новости закончились, отключил звук, оставив картинку, и стал думать о девушке.
Он отдался фантазии, на которую она его вдохновила. Дорога в глуши. Рот заклеен куском скотча. Она сопротивляется. Обе ее руки сломаны.
Раздеть ее. Засадить во все дыры поочередно. Причинять ей физическую боль в качестве приправы к ужасу.
И прикончить ножом. Нет, задушить голыми руками. А еще лучше — надавить плечом на горло, навалиться всем телом, перекрыть воздух.
До чего же приятно, волнительно, какая сладостная разрядка! И теперь все кажется абсолютно реальным — точно так все и было.
Но ничего не было. Он оставил ее у ворот, пальцем не тронул, только намекнул, что могло бы случиться. А поскольку ничего не было, то нет и холодильника с рыбой, которую нужно чистить: не надо избавляться от трупа, уничтожать улики, нет даже чувства сожаления, которое исподволь портило ему удовольствие в других, близких к идеалу, случаях.
Безупречный вариант: поймал — отпустил.
Придорожный кабак назывался «Тоддл-Инн», но так его никогда не именовали. Все говорили «Бар Роя», в честь того, кто держал бар почти пятьдесят лет, пока его печень не забастовала.
Ему самому такая кончина вряд ли грозит: к алкоголю он всегда был равнодушен. Сегодня, через три дня после того, как он довез студентку до ворот ее дома, ему вздумалось прошвырнуться по барам. Четвертую остановку он сделал у «Роя». В первом баре он заказал кружку пива и отпил два глотка, второй покинул вообще без заказа, а в баре номер три выпил почти полный стакан кока-колы.
У «Роя» пиво наливали из кег. Он подошел к стойке и заказал кружку. Когда-то он слышал английскую песню, из которой запомнил только:
Здесь в пинте пива — полпинты воды,Все вина — в одной бочке.Если уж брать, то лучше бериТрактирщикову дочку.
Пиво и верно было разбавленное, ну и ладно: пиво его не занимало, ни хорошее, ни плохое. Но кое-что интересное тут имелось — как раз то, что он искал.
Она сидела за стойкой неподалеку и что-то пила из бокала на тонкой ножке, внутри лежала долька апельсина. На первый взгляд она была точь-в-точь давешняя студентка или ее старшая сестра — сестра, которая пошла по дурной дорожке. Блузка не по размеру, полурасстегнута — если еще одну пуговку застегнуть, лопнет по швам. Помада на пухлых губах смазалась, лак на ногтях облупился.
Она приподняла бокал и удивилась, обнаружив, что он пуст. Мотнула головой, словно гадая, как преодолеть эту неожиданную загвоздку; пока она напрягала мозг, он поманил бармена и указал на пустой бокал девушки.
Она выждала, пока перед ней поставят новую порцию, взяла бокал и только после этого обернулась к своему благодетелю:
— Спасибо. Вы настоящий джентльмен.
Он преодолел разделявшее их расстояние.
— Я рыбак, — сказал он.
Иногда неважно, какая у тебя насадка. И даже удочку забрасывать не обязательно. Достаточно оказаться в нужном месте: рыба сама в лодку прыгает.
Порция, которой он ее угостил, была для нее далеко не первая за вечер, а еще два коктейля, которые он для нее заказал, оказались явно лишние. Но она их лишними не считала, а он ни денег ни времени не экономил — просто сидел и ждал, пока она допьет.
Ее звали Морни. Об этом она твердила вновь и вновь. Он ни за что не позабыл бы этот факт, а она, похоже, ни за что не запомнила бы его имя — все время переспрашивала. Он назвался Джеком — соврал, — а она вновь и вновь извинялась за свою забывчивость.
— Я Морни, — говорила она всякий раз и почти всегда добавляла: — Не путать с Марни.
Он невольно вспомнил женщину, которую подцепил много лет назад в баре с очень похожей атмосферой. Тоже пьянчужка, только совсем другой породы, но со своими бокалами «Харви Уолбангера»[50] расправлялась так же увлеченно, как Морни — со своими. Все больше клевала носом, глаза осоловели, и когда он отвез ее в заранее выбранное место, уже валялась трупом. У него были на нее широчайшие планы, но она была почти что в коме и абсолютно не сознавала, что с ней делают.
Тогда он вообразил, что она мертва, и, настроившись на эту фантазию, овладел ею, и все дожидался, пока она очнется, но не дождался. И это возбуждало намного больше, чем он предполагал, но в финале он себя сдержал.
И взял паузу на размышление, а потом, совершенно сознательно, сломал ей шею. И снова овладел ею, воображая, что она просто спит.
Оказалось, так тоже приятно.
— По крайней мере, мне достался дом, — говорила она. — Детей у меня мой бывший отобрал, веришь, нет? Подговорил адвоката сказать, что я плохая мать. Нет, ты веришь, нет?
В доме, оставленном ей бывшим мужем, сразу стало ясно: тут живет пьянчужка. Не то чтобы грязно, но беспорядок несусветный. Она схватила его за руку и потащила наверх в спальню, не более опрятную, чем другие комнаты. Обернулась. Повисла у него на шее.
Он отстранился. Встретил ее озадаченный взгляд. Спросил, нет ли чего выпить, и услышал, что в холодильнике есть пиво, а в морозилке, может быть, осталась водка. Он сказал, что сейчас придет.
Дал ей пять минут, и, когда вернулся с банкой «Роллинг-Рока» и полупинтой водки, она, развалясь на кровати голая, уже храпела. Он поставил на тумбочку банку пива и бутылку водки и накрыл ее одеялом.
— Поймал — отпустил, — сказал он, уходя.
Рыбная ловля была не только метафорой. Спустя пару дней он вышел из дома, вдохнул прохладу осеннего утра. Небо было затянуто облаками, влажность уменьшилась. Дул легкий западный ветерок.
Самый подходящий день. Он собрал снасти, взвесил варианты и поехал на ручей, где в такие деньки дело всегда спорилось. За час на одном месте поймал и выволок на берег трех форелей. Все они упорно сопротивлялись, и, отпуская их, он, возможно, сказал бы, что свою свободу они заработали, шанс начать вторую жизнь заслужили.
Или это чушь? Можно ли сказать, что рыба что-то заработала или заслужила? И разве кто-то вообще чего-то заслуживает на свете? И неужели отчаянные попытки выжить действительно дают тебе право на жизнь?
Задумаемся о скромной камбале. Рыба это морская, донная, а попавшись к тебе на крючок, разве что слабо трепыхается, пока ты сматываешь катушку. Следует ли из этого, что камбала в нравственном отношении ниже форели? Что из-за своего генетически обусловленного поведения она имеет меньше прав на жизнь?
По дороге домой он заехал в кафе, съел гамбургер с хорошо прожаренной картошкой. Выпил кофе. Прочел газету.
Дома вымыл и разобрал снасти, убрал все на место.
В ту ночь шел дождь. И следующие три дня — тоже, с небольшими перерывами. Он особо не удалялся от дома, иногда смотрел телевизор. По вечерам откидывался на спинку кресла и прикрывал глаза, давал волю воспоминаниям. Как-то раз, пару месяцев назад, он попытался произвести подсчеты. Посмотрим: начал он много лет назад, задолго до смерти матери, и поначалу был ненасытен. Иногда думалось: просто чудо, что его не поймали. В те времена он направо и налево сорил своей ДНК и еще бог весть какими трасологическими доказательствами[51]. Как только все сошло ему с рук! Если бы они хоть раз им заинтересовались, если бы он хоть единожды привлек к себе мимолетное внимание властей, то раскололся бы в момент, определенно. Все бы выложил. Во всем сознался. К чему трасологические доказательства и тем более ДНК? Покажите из камеры небо в клеточку — и готово дело.
