Третий источник - Виталий Николаевич Вавикин
– Можно пойти за ними и узнать, что происходит, – осторожно предлагает Сиола, показывая на бредущие толпы уродцев.
– Господи! – шепчет Бити. – Избавь моего сына от необходимости видеть весь этот кошмар!
Вечер медленно клонится к ночи. Сгибается, как старое дерево, под тяжестью прожитых лет. Уродцы заполняют здание вокзала. Толпятся возле призвавших их родителей.
– Какого черта они делают? – спрашивает Солидо, прячась в кустах.
Стефан ходит вокруг вокзала, проверяя, закрыты ли окна. Обложенные сухими ветками стены вспыхивают, как только последние уродцы скрываются в здании вокзала.
– Он хочет сжечь их заживо! – шепчет Бити, для которого реальность в последние дни давно перестала представляться чем-то целостным и подчиненным привычной логике.
– Дай голограмму, – говорит Зоя.
– Что ты хочешь делать?
– Дай мне эту чертову голограмму! – она вырывает блок управления у Солидо из рук и бежит к дверям, которые собирается закрыть Стефан.
Он принимает ее еще за одного уродца. Пропускает внутрь и только потом закрывает дверь.
– Подожди! – говорит она, переводя дыхание.
Он обнимает ее за плечи, предлагая смиренно опуститься на колени.
– Ты не должен! – Зоя включает голограмму. Показывает оставшихся в камерах двойников. – Ты ничего не решишь, если принесешь себя в жертву, – кричит она, а дым уже начинает заполнять помещение. – Вы должны вернуться!
Стефан молча смотрит на изображение двойника Солидо, превращенного в овощ.
– Без вас они все превратятся в таких как он! – кричит Зоя. – Без вас все станет только хуже.
Стефан протягивает руку, касается распадающегося под его пальцами безумного лица, рожденного голограммой.
– Да, – цепляется Зоя. – Ему больно. Очень больно. Им всем! – она просит голограмму показать отель «Амелес». Показать двойников, которые живут там. – Это! – Зоя уже едва может дышать. – Это тоже твои дети! И их намного больше, чем тех, что собрались здесь. И все они счастливы! Понимаешь?! Счастливы благодаря тебе! Но если ты сейчас умрешь… Ты и твои братья. То ничего этого больше не будет. Ни одного счастливого лица. Только боль, безумие и отчаяние!
* * *
Ханк идет по залитым дождем улицам. Безумие охватило не только клуб. Оно повсюду: в казино, в ресторанах, борделях, театрах. Даже в его собственной голове. Мысли путаются, мешая трезво оценивать происходящее. Никаких воспоминаний. Никаких планов на будущее. Удается удерживать лишь цель – Фибл. Женщина. Блудница, которая ушла из клуба с клиентом. Ханк с трудом вспоминает его образ. Кажется, он где-то уже видел его. Когда-то давно. А может быть, недавно. Ничего конкретного. Лишь инстинкты. Но и от них сейчас проку не больше, чем от головы, которая отказывается работать. Остается механически передвигать ноги, надеясь на удачу. Надеясь, что он вспомнит лицо араба. Лицо слуги приезжего художника.
Ханк вздрагивает, понимая, что на какое-то мгновение безумие и хаос оставили его разум, позволив вспомнить то, что он так отчаянно пытался нашарить в темноте своих собственных мыслей. Даже адрес.
Он открывает двери и входит в отель. Однополая пара занимает лифт, предлагая ему присоединиться. Он молчит. Табельное оружие умоляет пустить себя в ход. «Когда оргия подойдет к концу, они все поубивают друг друга, – думает Ханк. – МЫ ВСЕ поубиваем друг друга». Он выходит из лифта, оставляя за спиной неосуществленное желание убить. Стучит в дверь. Кажется, он был уже здесь. Когда-то был. И, кажется, араб не понравился ему. Но почему? Мышцы Ханка напрягаются. К черту приличия и вежливые обращения. Дверь с треском слетает с петель. В ноздри вгрызается запах спирта. Араб стоит посреди комнаты с зажженной спичкой. Фибл лежит у его ног. Ее истеричный смех разрезает тишину.
– Ты такой шалун! – кричит она в каком-то безумном порыве веселья.
Араб поворачивается и смотрит на Ханка.
– Я не могу, – шепчет он, и по смуглым щекам скатываются две ровные струйки слез. – Не могу нарисовать Ясмин!
– Сожги нас! – кричит ему Фибл. – Пусть огонь вернет нам невинность.
– Почему я не могу повторить шедевр? – тупо спрашивает араб, вглядываясь в глаза Ханка.
– Почему? – Ханк лихорадочно пытается соображать. – Может быть, потому что ты не художник? – спрашивает он, пожимая плечами.
– Не художник? – лицо араба искажают мучения. – А кто же?
– Слуга.
– Слуга искусства! – кричит снизу Фибл.
– Слуга художника, – говорит Ханк, и внезапная трезвость мыслей пугает его. – Ты никогда не рисовал, араб! Ты видел лишь, как рисует твой хозяин!
Ханк смотрит, как огонь подбирается к дрожащим пальцам слуги. Сине-желтое пламя, которое грозит превратить двух человек в горящие факелы. Еще мгновение… От грохнувших выстрелов закладывает уши. Ветер и капли дождя врываются в разбитое окно.
– Потухла, – глупо говорит араб, разглядывая черный уголек спички. – Просто взяла и потухла.
– Нет, – капризничает Фибл. – Так нечестно. Я уже настроилась посмотреть огненное шоу.
* * *
Тиен Уиснер стоит возле заполненной лилово-розовой жидкостью камеры и смотрит на свое собственное тело. Настоящее тело, изъеденное болезнью.
– Знаешь, – говорит он Инесс, – мне всегда хотелось проверить, действительно ли в нем не осталось разума. Действительно ли та личность, которая была передана в здоровое тело, это я. Понимаешь? Я, а не жалкая копия. Что если когда я открою камеру и выведу эту оболочку из стазиса, то увижу в глазах прежнего Тиена разум себя прежнего?
– Не знаю. – Инесс прижимает ладонь к холодной глади стекла. – Боюсь, есть лишь один способ получить ответ на этот вопрос. – Она оборачивается и смотрит ему в глаза. – А что стало с остальными телами, которые принадлежали тебе?
– Умерли. Умерли в тот момент, как только я получал новое.
– И ты боишься, что каждый раз умирал вместе с ними?
– Ромула боялась, – глаза Тиена добреют, но лицо вздрагивает в болезненных гримасах. – Когда мы сделали первого двойника. Кажется, это была жена одного доктора, сейчас не помню даже, как ее звали. Моя сестра решила, что со мной могло произойти то же самое.
– Тело без разума?
– Тело с другим разумом. Чужим. Я объяснял ей, что со мной все было иначе, но эта мысль не отпускала ее до самой смерти.
– Может быть, так она пыталась оправдать начавшуюся между вами связь?
– Не знаю, но она всеми силами пыталась уговорить меня отказаться от этой планеты. Уничтожить все следы нашего пребывания и забыть обо всем, что здесь было.
– И о вас?
– И о нас тоже.
– Но ты не согласился.
– Нет, – тяжелый вздох Тиена нарушает тишину. – Даже после ее смерти я пытался сохранить ей жизнь. Перенести ее личность в двойника. Неважно какого. Я готов был любить ее в любом обличии, но она отказалась. Уничтожила старую лабораторию вместе с собой и поклялась, что если я снова попытаюсь оживить ее, то она, не задумываясь, повторит то, что сделала.
– И ты отпустил ее? – спрашивает Инесс, хотя ответ и так ясен.
– Нет, – качает головой Тиен. – Ее сознание, ее личность, они остались в системе. Я надеялся, что когда-нибудь она передумает. Надеялся, что ей просто нужно время. – Он снова смотрит на свое худое тело в камере. – Но когда я оживил ее в последний раз, это была уже не Ромула. Планета изменила ее. Изменила даже имя. Осталось лишь что-то далекое, какая-то крупица человека, которого я любил. Но
