Виталий Каплан - Струна (=Полоса невезения)
Маус хихикнул.
— Шеф, вы определенно живете в облаках! Что, никогда таких замков не видели? Ща мы его хацкнем, он испугаться не успеет!
Его тонкие пальцы заплясали по стальным кнопкам, точно перебирая какие-то мудреные аккорды на гитарном грифе. Послышался тяжелый всхлип — и дверь медленно поползла наружу.
— И все дела! Замок-то типовой, лоховский…
Интонация у него была сейчас точь-в-точь как у Жени… который до сих пор в реанимации… болтается между двумя берегами… между тем и этим светом… Да, ребята из Мухинска, славные вы парни. Подумать только, и трех месяцев не прошло, а мне вас недостает. Не зря же Лена предупреждала — здесь «Струна» звучит иначе. Положим, преувеличивала она тогда. Если вдуматься, примерно так же. Пафосу поменьше, зато в сотню раз больше делают.
По крайней мере, двери открывают отлично.
— Ну вот! Пошли.
Сайфер заходит первым, я за ним, последним — Маус. Это, как выяснилось, и впрямь подъезд. Обычный подъезд — лифт, газетные ящики, лестница. Даже наскальная живопись. Правда, вместо одной из квартир — кабинетная дверь с надписью «Опорный пункт правопорядка». Дорога к опорам прав свободна. На этот раз никаких замков нет.
— Да, — Сайфер как всегда немногословен. Проходит внутрь, встает у стола, я захожу следом и вижу причину его словесной скупости.
— Старший лейтенант Мартынов, участковый инспектор, — сообщает из-за спины всезнайка Маус, уже прикрывший за собой дверь. — Обычно не употребляет.
Последнее сказано с явным удивлением в голосе.
Если не употребляет, значит — не употребляет. Базы данных ГУВД содержат обычно удивительно подробные и точные характеристики сотрудников, с добавлением кучи доносов, анонимок и справок. Маус, конечно же, судит по ним, а значит — имеет право на удивление.
Впрочем, ГУВД не Дао. Может и ошибиться…
Участковый инспектор Мартынов лежал на столе. Точнее сказать, он сидел, но вот голова его лежала поверх оргстекла, а руки страстно обнимали бутылку «Столичной», стоящую здесь же, неподалеку от стаканов. Бутылка была почти полной, но на полу, возле ног участкового расположилась ее сестра. Сухая, будто Каракум.
— Не употребляет, — произнес Сайфер и в соответствии с его ролью, молча подвинулся в сторону.
Движение воздуха, порожденное этим, заставило участкового пробудиться.
— А… Что… Вы…
— Здрасте! — Маус радостно улыбнулся. Помимо компьютеров он прекрасно владел искусством завязывать знакомства.
— Пошел в жопу… завтра… в восемь…
— А пораньше туда нельзя?
— Завтра… в восемь… прием, сейчас все закрыто, — лейтенант Мартынов приподнялся, мигнул, словно бы сдвинул цистерну, и повторил чуть более связно: — Прием участковых инспекторов завтра с восьми… Ик! Пошли теперь в жопу!
Да. Интересно, а кто же тогда в глазах столичного ГУВД «употребляет»? Кажется, господин Мартынов даже не в курсе, что вчера у него на участке свершилось какое-то преступление. Да и при чем тут он? Пусть кто надо, тот и разбирается.
— Да ладно, — Маус только рукой махнул. — Давай лучше по одной.
— Ты потребляешь? — спросил я, подсев к участковому. Стоило принять правила этой игры, иначе на результат можно и не надеяться.
Тот медленно, словно башню Т-34, повернул свою голову. Одарил меня взглядом — пьяным, но, удивительное дело, не лишенным остатков выразительности. Что-то было не так с этим лейтенантом Мартыновым, немолодым уже человеком, чья приглаженная форма вовсе не выдавала в нем пьяницы.
То ли Струна во мне подала свой голосок, то ли простая интуиция, то ли… совесть? Вполне возможно.
— Сам, что ли, не видишь? — спросил вдруг Мартынов.
Голос его был практически трезвым.
— Видим все, мужик. Все видим, — Маус оседлал табуретку, мирно пасшуюся неподалеку, уверено взял бутылку и наполнил стакан доверху. — Давай. За милицию.
Участковый дал. Без промедления. Моментально.
Отвернулся от меня, обратил свой взор к граненому другу, сгреб его, словно пылкий любовник предмет своей страсти, и залпом выпил. Не закусив, не занюхав и не поморщившись.
— Не чекаясь, мля! — хрипло выплюнул он. — Суки мы все, менты, и уроды.
Такого поворота не ждал даже Маус. Он так и остался сидеть, раскрыв рот. Глаза Технического Хранителя округлились до состояния CD-дисков, а на лице проступило немое удивление.
Даже Сайфер в углу громко хмыкнул.
— Вот так, — участковый Мартынов поставил стакан на место, откинулся на своем стуле, героически заскрипевшем, после чего столь же пьяно, как раньше, сказал: — А… я ж их знал, мля! И Ирку, и мать ее с отцом, и брата-придурка-олуха… Всех знал. Даже Андрюшку, малого ее, — он запнулся. В комнате было тихо.
— Все мы суки. И эти падлы, и мы, менты поганые. Все… Вся страна — суки, коли такое творится.
И сразу все стало ясно. Даже тот Костя, с той стороны парка, глядел теперь по-другому. И на меня, и на непьющего участкового Мартынова. На всех нас, на мир, что остался по эту сторону.
— Что я могу? — спросил лейтенант. — Скажи, вот я — что смогу? Или эти жлобы с Петровки. Полкан их с каждым вором сивуху глушит, с каждой шалавой на казенной хазе пихается, а Андрюшке только три года было.
А может, и Пашка Шумилкин, случись это с ним, думал бы так же. Сидел бы и глушил водку, понимая, что ни на что не способен. Плакался бы подруге-продавщице, да клял всех ментов на планете за то, что ловить уже некого, а мальчик Андрюша уже там, откуда никакая «Струна» его не вернет.
Впрочем, это я ему льстил. Пашка Шумилкин залез бы в книги по дзяню и дзыню, отрыл бы там умные словеса и решил бы, что все приключилось по воле Кармы, а может быть, и нет никакого мира, что, собственно, и влечет за собой отсутствие смерти, но повальную необходимость органов правопорядка.
На то он и Пашка Шумилкин, тем он и отличен от участкового Мартынова.
— Ладно, отец, — как-то резко переменив тон, произнес Маус. — Ты вот что, не плачь. Ты ж офицер, тебе нас охранять надо, а не наоборот, — при этом поклонник цинизма в рок-музыке и не подумал усмехнуться. Он говорил серьезно, будто и сам верил в свои слова. — Ты вот, что, — на столе рядом с бутылкой возникли две распечатки — рожи с камер, обработанные на компьютере. — Помоги-ка нам их сыскать, пока далеко не смылись. Может, знаешь их? Может, местные?
Как-то с трудом я верил, что по размытому изображению в хлипком свете ночных фонарей можно понять хоть что-то. Да и не станет никто гадить там, где живет. Разве только пьяные, или под кайфом. Нет, вряд ли поможет нам участковый Мартынов. Одна надежда — на случай.
— Хе… Мля… Да если б за ними погоня была б… Они ж… — участковый громко икнул и, опершись о стол, попробовал встать. Не тут-то было. Полторы бутылки — и для бывалого «бойца» доза львиная, а уж для непьющего Мартынова — вообще роковая.
— Сиди, мужик, — я рванулся к лейтенанту, чтобы поддержать его в героической попытке сохранить равновесие. Успел как раз вовремя. Участковый почти упал, причем в непосредственной близости от опасного угла тумбочки. Обошлось.
— Если б… — он покрутил головой. — Вы, ребят, идите-ка отсюда. Еще вас не хватало потерять. Вы молодые… я то… а вы…
— Ну уж нет, отец, — усмехнулся Маус. — Мы отсюда вряд ли куда двинем, — он слегка моргнул, цепляя на лицо свою обычную, малость дурашливую маску. — Работа у нас такая. Защищать самое ценное… Ну и наказывать тоже, ясен веник… Так что давай, вспоминай, может помнишь чего…
— Так, — голос с грохотом рухнул на нас от дверей. — Почему посторонние в неурочные часы? Семеныч, ты куда смотришь, а?
В дверях возвышался сержант в серой милицейской форме. Очевидно, парень прекрасно питался, посещал тренажерный зал и вел активный образ милицейской жизни. Щеки так и сверкали румянцем, а в сапогах отражалось если не небо, то потолок уж точно.
— Завтра в восемь, а пока давайте-ка отсюда, — он весело улыбнулся и в три шага достиг стола.
Я оглянулся. Обычно речь начинал кто-то другой, но формально-то я главный, и если разборки с участковыми можно предоставить Маусу, то здесь уж я должен сам.
— Видите ли, товарищ сержант… — начал я.
— Раззззговорчики, — столь же весело произнес он, затем повернулся ко мне и ласково сообщил: — Взял. И вышел. До завтра.
— Видите ли, сержант, — повторил я. — Никак не могу отнести себя к посторонним…
На сержантской физиономии изобразился некоторый интерес.
— И потому, уж простите, не выйду. Ни я, ни мои… ээээ… товарищи.
Страж закона, спокойствия и порядка насупился.
Похоже, он понял, что кто-то здесь посмел рыпнуться. И на кого! На сержанта внутренних дел! Бунт и катастрофа в одном немытом стакане! Пашка Шумилкин, тот, конечно, стал бы рассуждать. Но Пашка был гуманист, философ и вообще любил свой народ. Это благодетель. Дано не всем. Почти никому не дано.
