Захар Оскотский - Последняя башня Трои
пряжение и азарт в предчувствии результатов приковывали к месту. Пока большой компьютер трудился, выполняя программу, я то спал, то смотрел на маленьком компьютере последние известия – местные, московские, мировые.
На петроградских каналах шум вокруг катастрофы «Тритона» подозрительно быстро стихал. Зато промелькнули сообщения, что областное управление по борьбе с экономической преступностью затевает проверку компании «РЭМИ». Ее обвиняют в нарушении закона о конкуренции и прочих махинациях. Я понял, что корпорация «ДИГО» наносит своему противнику ответный удар.
На федеральных каналах ни «Тритон», ни фирма «РЭМИ» не удостоились даже беглого упоминания. Общероссийские новостные программы переполняла сенсация: красотка-кинозвезда разводилась с энным по счету мужем, режиссером, и собиралась выйти за недавно раскрученного певца. В сравнении с этим грандиозным, потрясающим событием все остальные новости отечества выглядели сущими пустяками. Президент Российской Конфедерации Георгий Михайлович Евстафьев принял верительные грамоты у нового посла Аргентины. Выборы губернатора Царицынской области назначены на воскресенье 12 января 2086 года. В Государственной Думе независимый депутат Милютин провел законопроект о разрешении частным компаниям деятельности в космосе…
Что такое? Стоп! Я быстро переключился на парламентский канал и нашел запись последнего заседания Думы: амфитеатр зала, сонные ряды депутатов. Кто-то, воткнув в ухо наушничек, смотрит фильм на экране карманного компьютера. Кто-то шепчется с соседом. Кто-то откровенно дремлет. На трибуне, под раскинутыми крыльями золотого двуглавого орла, выступает независимый депутат Василий Милютин, осанистый господин с умным, спокойным лицом.
Слушать его пришлось бы долго, поэтому я вывел на экран печатный текст законопроекта и историю вопроса. Оказывается, только в России космическая деятельность до сих пор оставалась монополией государства. В США и других странах эта монополия отмерла давно. Правда, штурм небес частными фирмами повсюду ограничивался
запуском коммерческих спутников – связных, технологических, навигационных. Более серьезные проекты, такие как орбитальные станции, база на Луне и полеты автоматических зондов к планетам и астероидам, уже были делом государственным, даже международным. Частному капиталу просто незачем лезть в космические дали.
Я сравнил текст Милютина с соответствующими законами, принятыми в зарубежных странах, и, когда понял разницу, невольно присвистнул. Везде в мире эти акты содержали множество ограничений. Повсюду запрещалось поднимать на спутниках любые радиоактивные и некоторые химические вещества, культуры многих вирусов и бактерий. (Понятно, при сходе с орбиты они не должны попасть в атмосферу.) Повсюду запуски частными компаниями людей в космос могли производиться только с разрешения национальных космических агентств. В милю-тинском же проекте НИКАКИХ ОГРАНИЧЕНИЙ НЕ ПРЕДУСМАТРИВАЛОСЬ ВОВСЕ!
А существуют ли хоть какие-то барьеры на уровне ООН? Я заставил компьютер процедить все международные соглашения по космосу за последние пятьдесят лет. Оказалось, по-настоящему были проработаны только правовые аспекты деятельности на Луне. О других небесных телах упоминалось звонкими, но бессодержательными фразами вроде того, что они являются «собственностью всего человечества». Отыскался один-единственный конкретный международный запрет: на вывод в космическое пространство ядерного оружия. Всё прочее отдавалось на откуп национальным законодательствам.
Ну дела! До сих пор я и не слыхал, чтобы предприниматели нашей бедной России стремились вырваться за пределы земного притяжения. А тут – без всякого шума, тихо, неприметно – для них открывалось юридическое окошко в небесах, какого не было ни у кого в мире. Делай что хочешь! До Плутона, до самой Туманности Андромеды!… Кому и зачем это понадобилось?
Но самым поразительным, просто невероятным казалось поведение Думы. Господин Милютин, сославшись на абсолютную ясность своего законопроекта, предложил принять его сразу в трех чтениях. И сонные депутаты со-
гласились! И, словно загипнотизированные, без прений, без всякого обсуждения отдали за него более двух третей голосов! Это означало, что Совет Единства (верхняя палата) теперь обязан пропустить закон автоматически.
Я пробежал разбивку по фракциям Думы. Везде голосование не было солидарным, каждый депутат принимал решение самостоятельно. И тем не менее… В самой большой фракции – правящей Партии российского прогресса – семьдесят процентов проголосовали «за». У оппозиционной Демократической трудовой партии – та же картина. Мелкие партии: Земледельческая, Справедливости, социалисты-консерваторы – повсюду, с колебаниями в один-два процента, всё тот же результат!
Господин Милютин, как положено, поблагодарил высокое собрание, и Дума перешла к другим вопросам. Словно спешила забросать принятый закон ворохом будничных дел. В следующих выпусках федеральных последних известий о нем уже не упоминалось.
Я попробовал выяснить, откуда взялся независимый депутат Василий Милютин. Архив Думы с готовностью выдал мне на экран массу интересных сведений об этом экономисте из Петрограда, о его научных трудах, его спортивных увлечениях, его очаровательной жене и еще более очаровательной дочери. Неясным осталось только одно: кто, черт возьми, пропихнул его в Думу?!
В России, как во всех цивилизованных странах, законы разрешают кандидату не раскрывать источник финансирования его избирательной кампании при условии, что сумма затрат не превысит установленных пределов. Господин Милютин, избираясь в российский парламент, потратил ровно столько, сколько было дозволено. Источник этих средств он пожелал сохранить в тайне.
После четырех суток непрерывной работы мой большой компьютер просигналил, что готов выдать результат. Я уселся в кресло, закурил. Сердце билось учащенно, как перед взлетом на дельтаплане. Отчего-то вспомнилась песенка, которую любил мурлыкать дед: «Он сказал: «Поехали!» Он махнул руко-ой!…» и – ■.•: ч;;
Я коснулся клавиши. На экране потекли вязкие потоки мировых экономических событий, пронося погруженные в них горящие ядра – обозначения смертей и катастроф. Моя методика оправдалась, хотя и не полностью. Кое-какие связи бросались в глаза, но охватить всё половодье было трудновато. Пришлось его прервать. И промучиться еще несколько часов над окончательной программой, способной его укротить. Зато уж после нового запуска результаты пошли в такой наглядной форме, словно провернулся гигантский калейдоскоп и миллионы разноцветных осколков сложились в ясную, ошеломляющую картину…
Об этом предупреждал накануне смерти дед. О чем-то подобном сочинял стихи Али Мансур. Если старый арабский поэт еще не умер в лагере, он мог бы сейчас посмеяться, глядя на экран моего компьютера. А мне было не до смеха. Я готовил себя к тягостному зрелищу, но действительность превзошла любые ожидания, я испытывал настоящий шок.
История вовсе не кончилась с уничтожением обезумевшего мирового Юга. Она не кончилась с полной победой на планете западной буржуазной демократии. И, тем более, не кончилась с приходом генной медицины и бессмертия.
Напротив. Полученные мной результаты говорили (да просто вопили!) о том, что все предыдущие кризисы, обусловленные законами поведения человеческих масс, кризисы, преодоление которых потребовало таких грандиозных усилий и жертв, были всего лишь прелюдией. Что главный, самый страшный кризис начинает развиваться только теперь, когда фанатичные массы исчезли, планета Земля стала просторной, энергия производится в изобилии, а жизнь представляется вечной.
Поразительным казалось не то, что два обреченных на смерть старика – мой собственный дед и Али Мансур – всё предвидели. Поразительной предстала самодовольная слепота нынешних победителей. Они не сумели понять, что буржуазная демократия – это не торжество человеческого разума над звериной человеческой первоосновой,
а компромисс между ними. Но компромисс действует лишь в определенных условиях, он не мог длиться бесконечно.
Буржуазная демократия так долго была оптимальным способом выживания и развития цивилизации именно потому, что соответствовала природе человека – смешанной, фарсовой. Пока эта природа не претерпела изменений, пока ее важнейшая составляющая, средняя продолжительность жизни, оставалась прежней, буржуазное общество могло перестраиваться – организационно и психологически, – чтобы поддерживать равновесие с научным прогрессом. Но ведь целью прогресса и подлинным смыслом истории было не что иное, как достижение бессмертия…
То, что в конце XXI века мы привычно называем этим словом, в действительности пока означает всего двукратное – до ста сорока – ста пятидесяти лет – увеличение наших земных сроков. Но уже такая прибавка оказалась тем ПОРОГОМ, переход через который привел к необратимым изменениям. Весь ритм нашей жизни, установленный миллионами лет эволюции и тысячелетиями цивилизации, рассчитанный на «нормальное», – грубо говоря, семидесятилетнее, – существование, пришел в катастрофическое противоречие с новой реальностью.
