Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец

– Да не делайте вы ничего! Просто живите с тем знанием, которое мы вам даем, и передавайте его по кругу. Дружите с «зелеными», серыми, черными, желтыми, голубыми – со всем спектром. Поменьше парада собачьих суверенитетов и приоритетов, особенно перед кошками. Ну, а если прямая опасность или вообще мы срочно понадобимся – сами знаете, через кого звать.

– И всегда знали. Вот какова цель всего этого? И наша роль?

– Наверное, связать такую сеть, в которой бы увязла сила любой войны.

– Войны. Неужели – с Лесом?

– Боюсь, что не только. С нами понятно: эту беду мы отведем и прекратим уже тем, что нас много и неведомо где и кто эти «мы».

– Перемирие под угрозой – не самый достойный выход для хозяев. Они народ гордый.

– Так задумано, и это только начало. Тебе что, всю политику нашего Круга и нашей Старшей Женщины прямо тут вывалить? Я ж ее и сам не понимаю. Только одно мне ясно: взнуздывать андров никто из наших, лесных, не собирается, скорее – руки развязать. Хотят делать свои ставки – пускай делают. Главное, чтобы на Лес свою ярость не выплескивали.

…Еще картина. Крытая колесанка-такси человек на двадцать. Дверь уже готова втянуться в лакированный железный бок, когда в нутро машины прыгает юркий грязно-белый песик со впалым брюхом и карими лучистыми глазами, вертится на месте и вдруг ложится лохматым ухом прямо на модные туфли девушки ранга «высокой службы» – не аристократки, конечно, те почти не служат, – но классной модели либо секретарши. Та невольно улыбается краем розовых губ – песик неподдельно забавен, – а тому только того и требовалось. Трется мордой о чулки и едва манкаттом не урчит от внутреннего благодушия.

На своей остановке барышня аккуратно освобождает ноги, чтобы ненароком не грохнуть о пол собачьей головой. Говорит окружающим, словно извиняясь:

– Потешный псятинка: кроткий такой, услужливый. Шеф просил такую шуструю мелкоту на должность курьера смотреть.

Человек то и дело вытворяет всевозможные глупости, и они – самое очаровательное, самое верное и в конечном счете самое лучшее из того, что он может сотворить.

В преддверии перемен я, Серена и даже Артик вовсю зубрим андрский диалект по школьным учебникам, которые одолжили нам мунки-хаа. Собственно, для того, чтобы переправить такие заурядные книжки через границу, не нужно было особого напряга: ценным показалось нам то, что вместе с письменной ученической премудростью нам посулили и учительницу. То была большемункская девушка, которую напоказ обучали в привилегированном андрском коллеже и, по-видимому, имели в виду приручить. В Рутении это диво дивное называлось бы «нацвыдвиженка». Голосовые связки у нее работали примерно так же, как мои, и андрский, по сравнению с родным наречием с его богатством музыкальных акцентуаций и прихотливыми словоформами, был для нее сущей игрушкой.

К моему изумлению, этот язык и для меня оказался нетруден. То ли мали Адриенна умела передавать свои лингвистические таланты телепатически, то ли у меня самой от кхондской жизни мысли заострились – но казалось мне, что я учу не чужой язык, а вспоминаю свой родимый. Другая лексика и строение фраз; совершенно иной – охранительный – подход к иноязычным заимствованиям; резкая, как бы рубленая интонация; но в целом – та же логика словообразования и формопостроения, что у меня «дома». Так, вратарь именовался воротником, ворота на подпятнике – скрипицей, а сама скрипка или, возможно, альт, – удом или лудом, на инсанский манер. Как я помню, в Рутении из данного слова произошло название не скрипки, но лютни… Впрочем, я путаюсь и заговариваюсь: имею дело со сходными понятиями, а воспринимаю их почему-то как одинаковые звуки.

Но отошлем сравнительную лингвистику куда подальше и займемся моими взрослыми детьми.

Артханг заметно возмужал после той экскурсии на болото, хотя тамошняя роль его была не из главных. Не заматерел, нет – такое начинается после первой настоящей игры с женщиной, когда она уступает тебе часть своей зрелости. Но держался степенней, рассудительнее. Ему предназначена была особая роль в нашей операции, хотя – причем здесь роль! Он и так охранял бы Серену в любом положении, в какое она ни попала, а как разовьются связанные с этим события и во что выльются – того и предсказать никто не брался.

Их отношения, однако, поохладели. В самом начале я рассердилась на этих незадачливых триумфаторов и развела их по углам, тем более, что и дела им поручались разные. А погодя, когда им снова разрешено было общаться сколько влезет, оба уже утвердились каждый в своем новом статусе. Арт – перманентный жених. Серена…

Нет, невестой это не назовешь, разве что в смысле «неведомой», «неизвестной». Лакомым призом – да: две силы, неявные, дремлющие, непонятно для чего предназначенные, встретились в этом полуребенке-полуженщине. В океан знаний она заходит привычно, как Фарадей глядел в словарь физических терминов, что стоял на полке. Мозг ее не обременен фактическим материалом и работает со скоростью молнии. Что касается непроявленного дара матушки Геи или, возможно, Сэрран, то я его не видала. Пригодился однажды, чтобы выхлестнуть воду из неудобной подземной скважины; для мунков Серена угадывает картинку внутри агатового или яшмового булыжничка, очень тонко воспринимает картину магнитных полей. Не знаю, что будет с нею дальше, а думать не с руки. Моя новая ипостась ложится на меня все более тяжким грузом.

…Артханг Путник двигался в пространстве раннего утра по хитросплетениям запахов. Нежные, с легким чесночным оттенком – строителей плотин и запруд, древоповальщиков. Давленой травы – тяжеловесных рогачей. Сыро-постные – глупых рассекателей волн, похожих на коату, но покороче. Назойливо выбиваются из-под всех наслоений нутряные, плотные ароматы сукков, мунки издают едкое марево, как будто сел близко от недавно потушенного костра. Его, Арта, собратья: крепкое благоухание самок, простой, однако с легкой пряностью, дух самцов. Близилась пора «малого», «дождевого» гона, когда те, кто упустил свое весной, могут попытаться наверстать упущенное. Вот сестра и отогнала его от своих милых ножек: иди промышляй, авось поймаешь кхондицу своей мечты, синюю птичку с радужным пером… О Синей Птице Счастья Серена ему рассказывала, что была такая игра одних перед другими на помосте, «сцене». Саму идею насилия над судьбой, таланом, талантом Артханг принял без радости; вот явление с нерожденными детьми на небесах вызвало у него неожиданный отклик. Это же надо – создай нечто свое, хоть болезнетворную бактерию, что ли, иначе не родиться тебе в нижний мир! Сама идея злого ли, доброго, однако – явного досотворения созданной Вселенной поселила в нем известные сомнения в ее всамделишности, и теперь он то и дело норовил исподтишка пнуть ствол либо ущипнуть за хвост непроворного мунка, надеясь, что мир от рассеяния или рассеянности не поспеет собраться и оплотниться и выдаст себя. То было не хулиганство, а обычная проба нового знания.

Образ Синей Птицы ничем для него не пахнул: реальные Живущие-В-Небе были вонючи на все сто возможных ладов, крикливы и бестолково хлопали крыльями, пытаясь растолковать ему что-либо. Зато «счастье» принимало отныне вид голубошерстной, светлой, как пух новорожденного тюлененка, и статной волчицы, за которой тянется фиалковый шлейф ночных благоуханий. Только вот светлые и дерзкие ее глаза, несмотря на изумрудность оттенка, были почему-то глазами Серены, сестры и лучшей из женщин.

По ходу дела Артханг перекрывал чужие метки: на мужские клал с подтекстом – «выходите на бой ради вашей прекрасной дамы», рядом с женскими изливал традиционное, не имеющее пока земного образа чувство восхищения всем их родом. Запах сестры смутно маячил в глубине этой незримой паутины, как светляк поутру: не обещание, только его тень, рефлекс чьего-то блеска, прохлада, от которой жарко теснило в груди – помысел, но не его средоточие. Ты есть я, я есть ты, посылал он ей свой запах подобно паролю; нить молока неразрывна и непрестанна, если я мечтаю о несбыточном, тебе ли осуждать меня; ты сама гонишься за тем привидением – или провидением, – которое наслало на тебя кольцо с виноградной кистью.

Внезапно молочный запах (мама Татхи – лоно – грудь одна для двоих) сгустился, сплелся с резким духом железа и бронзы, спрялся в нить, и по ней прошла к Артхангу тревога. То был как бы провал между морскими волнами, спад одной, нарастание другой, – но еще раньше, чем он сообразил это, молодой кхонд уже мчался неостановимо и прямо, будто коата, устремленная к добыче, и от его головы в обе стороны расходились незримые валы, дрожь которых достигала до границ Леса.

…Вертолеты с акульей головой и вихлявым двойным пропеллером – посереди изогнутое коленце, они летят коленками назад, жирные кузнечики, саранча тинного цвета с дурным запахом перегара. Лесники-андры на таких не катаются, их механические твари погрузней и без таких широких полозьев. Все равно в лесу им не садиться, трусоваты, пожарники погорелого театра! Однако эти три хлопаются на поляну с чувством, толком и расстановкой, по углам почти правильного равностороннего треугольника, – и из ближнего через широко распяленную корму выгружаются люди и кони. Вернее, андры и фриссы.