Нил Шустерман - Обделённые душой
— Если ты считаешь себя его защитницей, — ощеряется Коннор, — то где ты была, когда он превращал себя в бомбу?
Уна резко отводит глаза, и Коннор соображает, что зашёл слишком далеко.
— Извини, — бурчит он. — Но то, что мы делаем... это очень важно.
— Ты слишком высокого о себе мнения, — выговаривает Уна, дрожа от обиды. — Да, о тебе ходят легенды, что ты, мол, великая личность, но на самом деле ты такой же, как все мы!
И она так стремительно вылетает из комнаты, что Коннора овевает лёгким ветерком.
• • •В эту ночь он долго не может сомкнуть глаз; одна мысль влечёт за собой другую, а та третью, мешая заснуть. Он слишком сильно устал. Маленькая каменная комнатка представляется ему тюремной камерой — несмотря на удобную мягкую постель.
Может, потому что он, Коннор — чужак здесь, жизненный уклад арапачей кажется ему противоречивым. Их дома, строгие и простые, тем не менее не чужды излишеств: например, эта роскошная кровать, стоящая в комнате без всяких украшений. Или взять большой зал: он обогревается простецким на вид очагом — но только на вид, потому что дрова в него подаются и температура поддерживается с помощью автоматики, так что огонь никогда не угасает. С одной стороны, арапачи осуждают удобства, с другой — не пренебрегают ни одним из них. Такое впечатление, что здесь ведётся постоянная битва между духовным и материальным. Должно быть, она длится уже так давно, что здешние обитатели не замечают собственной двойственности, как будто она тоже стала частью их культуры.
Эти соображения наводят Коннора на мысль о том, что природа его собственного мира — тоже сплошной оксюморон. Благовоспитанное, порядочное общество, объявляющее своим девизом сострадание и милосердие, в то же время приветствует расплетение. Коннор мог бы назвать это двуличием, но вопрос тут гораздо сложнее. Скорее похоже на то, что все безмолвно договорились не замечать этого противоречия. Дело не в том, что король голый. Просто люди повернули головы так, чтобы он оказался в слепой зоне.
Что же сделать, чтобы они увидели правду?
Коннор понимает: глупо думать, что он может удержать слетевший с оси и несущийся неведомо куда мир. Уна права — он ничем не выдаётся среди всех прочих. Собственно, он ничтожней остальных, настолько ничтожней, что мир даже не знает, что он всё ещё существует. Так с чего он вбил себе в голову, что может что-то изменить? Он ведь пытался — и что из этого вышло? Сотни ребят на Кладбище, которых он должен был спасти, угодили в заготовительные лагеря и ждут расплетения, а Риса, единственный луч света в его жизни, ушла в темноту, как и он сам.
Неудивительно, что Лев устал носить бремя мира на своих плечах и хочет исчезнуть здесь, в резервации. Но для Коннора это не выход. Не в его природе жить в ладах с природой. Треск поленьев в костре не успокаивает его, а раздражает. Безмятежно журчащий ручей для него — разновидность пытки водой.
— Ты легковозбудимый ребёнок, — говаривал отец Коннора, когда тот был малышом. Эвфемизм, которым родители заменяли слово «неуправляемый». Такому человеку, как говорят, собственная шкура жмёт. В конце концов его родителям тоже стало трудно удерживать своего отпрыска в пределах его шкуры, и они решили его от неё избавить — подписали ордер на расплетение.
Интересно, когда именно они приняли это решение? Когда они перестали любить своего сына? Или любовь здесь ни при чём? Может, им задурили головы рекламные объявления типа: «Расплетение — когда вы любите их так сильно, что готовы дать им уйти» или «Состояние распределённости — лучшее, что можно сделать для ребёнка с дизунификацией личности»?
И словечко-то какое придумали — «дизунификация». Наверняка это «Граждане за прогресс» постарались. Так они описывают подростка, желающего оказаться где угодно, только не там, где находится, и быть кем угодно, только не самим собой. Да у кого хотя бы изредка в жизни не возникает подобное желание? Разумеется, у некоторых оно появляется чаще, чем у других. Коннор относится именно к таким. Но постепенно ты приучаешься жить с этим чувством в ладу, обуздываешь его, ставишь на службу своим амбициям и стремлениям и в конце концов, если повезёт, достигаешь многого в жизни. Разве его родители имели право лишить своего сына этой возможности?
Коннор ворочается в постели и лупит левым кулаком свою набитую лебяжьим пухом подушку. Вскоре он меняет руку, сообразив, что если бить кулаком Роланда, то удовлетворение гораздо больше. Коннор специально тренировал левую руку, так что теперь она по силе почти не уступает правой; но когда дело касается чисто физического выражения ярости, то если задействовать руку Роланда, в мозгу вырабатывается больше эндорфинов.
Он не может представить себе, каково это — когда не только рука, а ты весь постоянно объят диким желанием разрушать всё и всех вокруг. Ну да, в Конноре тоже есть частичка этого неистовства, но оно охватывает его только изредка и ненадолго. А вот Роланд был чем-то вроде наркомана — постоянно под кайфом от собственной злости.
По временам, когда Коннора никто не видит и не слышит, он разговаривает с пришитой рукой.
— Ты просто безмозглый кусок мяса! — сообщает он кулаку, когда тот не желает разжиматься. Иногда кулак в ответ показывает ему средний палец, и Коннор взрывается смехом. Он понимает, что импульс жесту подаёт он сам, но воображает, что это Роланд; и тогда он испытывает одновременно и удовольствие, и боль. Это словно расчёсывать рану — делаешь самому себе хуже, а остановиться не можешь.
Как-то на Кладбище Хэйден заставил Коннора съесть порцию лечебного шоколада, чтобы хоть немного расслабиться. Как выяснилось, лекарство, в основном содержавшее генетически модифицированный каннабис, оказывало намного более сильное галлюциногенное действие, чем курительный транк. В ту ночь акула на руке Коннора завела с ним разговор, причём голосом Роланда. По большей части чудище извергало искусно составленные многоэтажные ругательства, но над некоторыми из его высказываний стоило задуматься.
«Сделай меня опять целым, чтобы я мог выбить из тебя всё дерьмо», — сказала акула. Ещё она посоветовала: «Разбей пару-тройку носов, тогда ты сразу почувствуешь себя лучше». И: «А тех, кто не слушается, отколошмать на фиг собственноручно!»
Но была одна вещь, которую акула повторила несколько раз:
«Сделай так, чтобы всё это было не напрасно, Акрон!»
Интересно, что она имела в виду под «всем этим»? Расплетение Роланда? Его жизнь? Или, может, жизнь Коннора? Акула выражалась раздражающе туманно — как это частенько бывает в галлюцинациях. Коннор никогда никому не рассказывал об этой беседе. Он даже Хэйдену не признался, каким образом подействовал на него шоколад. После этого акула хоть и продолжала хищно скалиться, но больше не разговаривала. Однако её загадочное требование «сделать так, чтобы всё было не напрасно», с тех пор эхом отзывается в синапсах между двигательными нейронами Роланда и его собственными.
Ярость, которую Роланд испытывал к своим родителям, была намного острее, чем у Коннора, и понятно, почему. В семье Роланда сложился отвратительный треугольник страдания. Отчим избивал его мать, поэтому Роланд отколотил его до бесчувствия — и после этого мать встала на сторону мужа, измывающегося над ней, а сына, который пытался её защитить, отдала на расплетение.
«Сделай так, чтобы всё это было не напрасно...»
Злость Коннора на родителей горит ровно и постоянно, словно неугасающий огонь в очаге большого зала, но, в отличие от ярости Роланда, всплески её случайны, словно вырывающиеся из костра языки пламени. Гнев Коннора подпитывается не обидой на родителей, отдавших его на расплетение, а тем, что он сам не может найти ответы на мучительные вопросы.
Почему они так поступили?
Что подтолкнуло их такому решению?
И самый главный вопрос:
Узнай они, что Коннор жив — что бы они ему сказали? И что бы он им ответил?
Коннор спешит в Огайо, чтобы найти там Соню, но в глубине души сознаёт, что таким образом он мучительно близко подходит к родному дому. И не здесь ли кроется истинная причина того, что он так стремится туда?
Вот почему он яростно ворочается на своей роскошной постели в этой спартанской комнате, морально расплетая самого себя собственной противоречивостью.
26 • Лев
Лев понимает, что, узнав о его желании остаться в резервации, Коннор взбесится. Но разве Лев не заслужил право хотя бы раз в жизни поступить эгоистично?
— Ты можешь жить у нас столько, сколько тебе захочется, — говорит ему Элина.
Пивани же высказывается более практично:
— Ты можешь жить у нас столько, сколько тебе потребуется.
Вопрос: сколько в желании Лева остаться потребности, а сколько хотения.
