Нил Шустерман - Беглецы

Под днищем корзины раздается механичес­кий лязг. Гундос от неожиданности испуганно вскрикивает.

— Шасси, — объясняет Коннор.

— А, точно.

Через несколько минут они прибудут в мес­то назначения, каким бы оно ни было.

Коннор пытается подсчитать, как долго они находились в воздухе. Девяносто минут? Час? Два часа? Определить, в каком направле­нии они летели, никак не получится. Они мо­гут сесть где угодно. Может, Гундос и прав: са­молет летит в режиме автопилота и по коман­де с пульта управления упадет в океан, чтобы избавиться от них, как от нежелательной улики. Или еще что похуже? Что, если... Что, если...

— А что, если нас просто отправили в заго­товительный лагерь? — говорит Гундос. На этот раз Коннор не приказывает ему заткнуть­ся, потому что ему в голову лезут похожие мысли.

Ответить Гундосу решает Диего:

— Если так, я бы хотел, чтобы мои пальцы до­стались скульптору и он использовал их, чтобы создать что-то вечное.

В наступившей тишине все размышляют над словами Диего. Потом Хайден решает вы­сказаться:

— Если меня отдадут на разборку, хотелось бы, чтобы мои глаза достались фотографу — та­кому, который снимает супермоделей. Вот что хотят видеть мои глаза.

— А я хочу, чтобы мои губы достались звезде рок-н-ролла, — говорит Коннор.

— Ноги — олимпийскому чемпиону.

— Уши — дирижеру оркестра.

— Желудок — ресторанному критику.

— Бицепсы — культуристу.

— Мои носовые пазухи врагу не пожелаю.

Они продолжают болтать и смеяться, когда самолет касается взлетно-посадочной полосы.

28. Риса

Риса не имеет ни малейшего представления о том, что происходит в корзине, в которой ле­тит Коннор. Впрочем, она уверена, что маль­чишки будут говорить о том, о чем они всегда говорят, куда бы ни попали. Риса не подозрева­ет, что в их клетке происходит ровным счетом то же самое, что и в той, где находится она, да и почти что в любом другом контейнере, стоя­щем в багажном отделении: люди стараются побороть страх, высказывают невероятные предположения, задают друг другу вопросы, которые вряд ли решились бы задать при дру­гих обстоятельствах, и делятся сокровенными историями. Детали конечно же меняются от корзины к корзине, как и сидящие в них люди, но общий смысл происходящего остается неиз­менным. Выйдя на свободу, никто уже не будет говорить о том, о чем говорилось в корзинах, а многие даже себе не признаются в том, что го­ворили об этом, но после всего, что им при­шлось пережить вместе, невидимые узы това­рищества, скрепляющие их, все равно станут крепче.

В попутчицы Рисе достались: толстая плак­са, девочка, взвинченная неделей никотино­вой абстиненции, и бывшая жительница госу­дарственного интерната, ставшая, совсем как Риса, невольной жертвой сокращения бюдже­та. Ее имя Тина. Другие попутчицы тоже назва­лись, но Риса запомнила только имя другой си­роты.

— Мы с тобой очень похожи, — сказала ей Ти­на в начале полета, — могли бы запросто быть близнецами.

Несмотря на то что кожа у Тины цвета ум­бры, Риса не может не признать того, что в ее словах заключена истина. Всегда утешительно сознавать, что человек, с которым ты попал в грудную ситуацию, обладает схожим жизнен­ным опытом. Впрочем, есть в этом и негатив­ный момент — Рисе кажется, что ее жизнь на­поминает одну из мириад пиратских копий, сделанных с настоящего, лицензионного фильма. Естественно, дети из государствен­ных интернатов не все на одно лицо, но со многими случается одно и то же. Даже фами­лию им дают одну и ту же, и Риса часто про­клинает того, кто придумал называть их всех на один лад — Сирота, — как будто быть сиро­той и помнить об этом всю жизнь так уж при­ятно.

Самолет заходит на посадку, и все начина­ют ждать.

— Почему так долго? — спрашивает нетерпе­ливая девочка, страдающая от никотиновой за­висимости. — Я этого не вынесу!

— Может, нас перегрузят в машину, а может, в другой самолет, — высказывает предположение толстуха.

— Лучше бы этого не было, — говорит Риса. — В клетке недостаточно воздуха для второго полета.

За стенкой клетки раздаются какие-то зву­ки — рядом явно кто-то есть.

— Тихо! — говорит Риса. — Слушайте.

Рядом кто-то ходит и стучит. Раздаются чьи-то голоса, но что именно говорят, непонятно. Потом кто-то приоткрывает крышку клетки, и внутрь врывается горячий сухой воздух. В ба­гажном отделении сумрачно, но после долгих часов, проведенных в темноте, тусклый свет кажется девочкам ярче прямых лучей восходя­щего солнца.

— Есть кто живой? — спрашивает кто-то снару­жи.

Риса точно знает, что это не кто-то из отправлявших их надзирателей — голос незнакомый.

— Все в порядке, — отвечает она. — Можно вы­ходить?

— Нет еще. Нужно открыть остальные корзи­ны, чтобы впустить воздух.

Через щель Риса видит, что разговаривает с парнем примерно своего возраста, может, да­же моложе, в бежевой майке и брюках цвета ха­ки. Он весь потный, и щеки загорелые. Даже не загорелые — обожженные солнцем.

— Где мы? — спрашивает Тина.

— На Кладбище, — отвечает мальчик и отхо­дит к следующей клетке.

Через несколько минут все крышки откры­ты, и можно выходить. Риса на мгновение за­держивается, чтобы посмотреть на попутчиц. Все три девочки выглядят не так, как думала Риса, сидя с ними в одной корзине. Видимо, знакомясь с людьми в темноте, всегда пред­ставляешь их не такими, какие они есть на са­мом деле. Толстуха не такая уж и толстая, как думала Риса. Тина не такая высокая. Курящая девочка не так уж уродлива, как ей казалось.

К краю багажного отделения приставлен транспортный трап, но, чтобы сойти по нему, приходится встать в длинную очередь, потому что многие ребята успели выбраться из кор­зин. Уже поползли какие-то слухи, и все обсуж­дают их. Риса слушает, стараясь отделить фак­ты от выдумки.

— В одной корзине все мертвые.

— Да быть этого не может.

— Я тебе говорю, половина ребят мертвые!

— Да чушь!

— Ты оглянись, балда. Разве похоже, что нас только половина осталась?

— Не, ну я за что купил, за то и продаю.

— Только в одной корзине все мертвые.

— Да! Кто-то мне говорил, что у них так кры­ша поехала, что они начали есть друг друга — ну, знаешь, как на пикнике.

— Да ерунда это, они просто задохнулись.

— А ты откуда знаешь?

— Да я их видел, братан. В соседней корзине. Туда случайно пять ребят попало, и они задох­нулись.

Риса оборачивается к тому, кто сказал это:

— Это правда или ты только что придумал?

Вид у парня обескураженный, и Риса реша­ет, что он говорит правду.

— Я бы не стал так шутить, знаешь, — говорит парень.

Риса ищет Коннора, но толпа у трапа скопи­лась такая плотная, что за головами мало что видно. Она решает подсчитать: ребят было че­ловек шестьдесят. Пятеро задохнулись. Шан­сы, что в их числе был Коннор, один к двенад­цати. Хотя нет. Парень сказал, что в корзине ехали мальчики, а их было всего тридцать. Зна­чит, на самом деле, один к шести. Кажется, его одним из последних затолкнули? Могло ли слу­читься так, что в той корзине уже было четыре человека? Ответ на этот вопрос Рисе неизвес­тен. Утром их разбудили так внезапно, что де­вушка не успела прийти в себя. Хорошо, что хоть о себе была в состоянии позаботиться. Господи, лишь бы только не Коннор. Только не он. Последний раз, когда они разговаривали, она накричала на него. Он спас ее от Роланда, а она на него разозлилась. «Видеть тебя не мо­гу!» — крикнула тогда Риса. А теперь он, не дай бог, мертв, и им, может быть, никогда больше не придется встретиться. Это невыносимо. Ес­ли он мертв, ей тоже не жить. И точка.

Спускаясь по трапу, Риса ударяется головой о верхний край люка.

— Эй, осторожней, — говорит один из встре­чающих, парень в одежде цвета хаки.

— Да, спасибо, — говорит Риса, и парень при­ветливо ей улыбается. Одет он в военную фор­му, но на солдата не похож — слишком уж то­щий.

— Что за одежда на тебе? — спрашивает Риса.

— Из армейских запасов, — отвечает парень. — Краденая одежда для краденых душ.

Выйдя из темного багажного отделения, Риса в течение нескольких секунд практичес­ки ничего не видит — настолько немилосердно слепит солнце. На улице так жарко, что воздух, касаясь кожи, обжигает, как утюг. Трап достаточно крутой, и Рисе приходится, щурясь, внимательно смотреть под ноги, что­бы не упасть. Впрочем, к тому моменту, когда она оказывается на земле, глаза уже настоль­ко адаптировались к яркому свету, что Рисе удается разглядеть место посадки. Кругом, кроме самых разных самолетов, ничего нет, хотя не похоже, чтобы это был аэропорт — лайнеры стоят неподвижно, рядами, и, куда ни глянь, конца и края им не видно. На бор­тах многих машин нарисованы логотипы дав­но переставших существовать авиакомпаний. Риса оглядывается, чтобы посмотреть, что написано на борту самолета, в котором при­летели они, и видит логотип «FedЕх», но на лайнер больно смотреть — впечатление та­кое, что ему давно пора на свалку. Или на кладбище...