Дарий Дюже - Сады проклятых. Путь души
Вырвавшись на свободу из бумажной темницы волокиты, помчался по магазинам, покупая всё необходимое в походе – хорошо хоть, что они работают круглосуточно, иначе бы задержался ещё часов на десять. А это была непозволительная задержка.
Летун заложил плавный вираж, заходя на посадку, и Фёдор увидел, что на посадочной площадке уже сидит один из собратьев крылана. Естественно, окна – в прямом смысле слова, в полуживом теле летуна не было, но видеодатчики выводили голографическую картинку пейзажа в «салоне». Возле нетерпеливо переминающегося с лапы на лапу транспорта (так ведут себя только очень молодые особи) , неподвижно стоял мужчина. С такой высоты было невозможно различить лица, но юноша и так догадывался, кто его ожидает.
– Доброго утра, профессор! – выпрыгивая из транспорта, воскликнул он. Не смотря на минувший трудный день и хлопотливую ночь, он был юн и бодр, и энергия бурлила в нём, требуя действия. Фёдор вдруг понял, что сам себе напоминает летуна, который принёс профессора сюда: не смотря на дальний путь, тот вновь был готов сорваться в движение.
– Доброго, – хмуро, едва ли не сердито ответил тот.
На Степана Никанорыча было больно смотреть, Фёдор неожиданно вспомнил, что совсем недавно они отмечали юбилей – профессору исполнилось восемьдесят. Несмотря на столь почтенный возраст, Степан Никанорыч выглядел крепким мужчиной, следил за своей внешностью и одеждой – этому немало способствовало то, что он до сих пор занимал руководящую должность в НИИ, где собственно и работал Фёдор. Но сегодня весь возраст, что называется, был «на лицо»: кожа посерела, под глазами набрякли мешки, глубоко прорезались морщины, обычно незаметные, поскольку профессор часто и с удовольствием смеялся, обладая жизнерадостностью, которой так часто не хватает людям даже намного моложе.
– Степан Никанорыч, вам плохо? – кинулся к нему Фёдор, ощущая, как ёкнуло сердце. Если старика придётся уложить в больницу, никуда он, естественно, не отправится. О поиске Суламифи можно забыть: у профессора не было семьи – никого ближе его и Мифы.
– С чего бы это? – криво улыбнулся тот в ответ. – Разве у меня есть повод волноваться? Разве двое самых дорогих мне людей, один за другим не делают глупости, не лезут, очертя голову, навстречу сумасшествию?
Фёдор остановился, виновато опустил глаза: ему не хватило духу, как Суламифи, попрощаться с профессором. Он оправдывал это тем, что спешит, но понимал, что на самом деле просто боится посмотреть старику в глаза, сказать, что оставляет его одного.
– Всё в порядке, Фёдор. Я прилетел не для того, что бы читать мораль или пытаться остановить. Просто попрощаться. Всю ночь искал – мне позвонили, как только ты ушел из института, но больно уж ты прыток. А когда понял это, решил подождать здесь – уж тут-то разминуться не сумели бы.
Профессор замолчал, и наступила тишина: Фёдор всё ещё не мог найти в себе силы посмотреть старику в глаза. Он понимал, что надо что-то сказать, но в голове бродили лишь обрывки глупых, сентиментальных фраз, которые и произнести-то стыдно. Эту тишину нарушило чириканье летунов: транспорт юноши что-то курлыкнул собрату и, не дождавшись новых указаний пассажира, расправил крылья, взмыв в воздух. Где-то его уже ждали, он был кому-то нужен. Стоящих неподалёку людей обдало порывом морозного воздуха.
– Профессор, – юноша шагнул к нему, взял морщинистые, тяжелые руки в свои, поднёс к лицу, коснулся губами, – простите мне… простите мне всё. И отпустите. Я вернусь. Вернусь с ней.
– Мальчишка… – укоризненно произнёс старик, высвобождая руки и обнимая его, – самоуверенный мальчишка. Мне нечего тебе прощать, и я не держу тебя. Иди… Только возвращайся. Вместе с ней. Верни нам нашу Суламифь. Иди.
Так и не подняв взгляда, боясь увидеть слёзы в глазах старика, юноша кивнул и отвернулся, твёрдой поступью направился вверх – к месту прокола. Летун профессора взмахнул крыльями и что-то каркнул вслед, но Фёдор не обернулся – оборачиваться в пути – плохая примета. Достигнув оградки, постоял несколько мгновений, собираясь с духом – и протянул руку, ожидая увидеть амальгамовые, серебристые круги, то, что так часто видел в записи.
Но вместо этого, воздух вдруг зашипел разъярённым котом, в нём образовалась небольшая туманная сфера, внутри которой полыхали белые электрические разряды, и один из них, вырвавшись, раскалённой молнией вонзился в грудь юноши…
Прошедшая
День угасал. Последние лучи солнца окрасили Бедного Йорика в слабо-розовый цвет, и теперь горы ещё сильнее напоминал свежеобглоданную кость. Надо сказать, что это не добавляло им привлекательности. Я старалась не смотреть на них, но ставя палатку, и собирая сухие ветки для костра, взгляд нет-нет и крался вверх, за чёрно-зелёную щетину вечернего леса, туда, где чернели провалами глазницы. Ночевать тут будет неуютно, под незрячим взглядом мёртвых глазниц. Впрочем, не стоит нагнетать мистику, такие горы есть и в нашем мире. Подумаешь, свет не так упал… обычный сланец.
Заплясал огонь, ветки затрещали, обугливаясь – и на душе стало как-то спокойней. Словно зашептала, успокаивая, память предков, для которых огонь был едва ли не живым существом, оберегающим не только от хищников, но и от злых враждебных духов. К тому же, лучи солнца окончательно погасли, и сгустилась непроглядная темень – только высоко-высоко в небе мигали пылинки звёзд. Намного выше, чем на земном небосводе, и намного мельче, тусклее, хоть их и было значительно больше. Интересно, здесь есть что-то, равнозначное нашей Луне?
Надиктовав несколько фраз на диктофон о том, что видела и слышала, отложила его в сторону. Выводы пока делать рано. Вот, кстати, интересно: почему мой комбинезон помер, так сказать, а диктофон работает? Может, дело в том, что он допотопных, доповоротных времён, и достаточно примитивен? Я и купила-то его в магазине антиквариата и раритетов, и даже не предполагала тогда, что он понадобится. Как не предполагала и того, что отправлюсь когда-нибудь в такое путешествие.
Интересно, чем сейчас занят Доро? Сидит в своём НИИ, в кабинете, и пытается разгадать все тайны вселенной, наверно. В этом вся его жизнь.
Преимущества развитой цивилизации в том, что человек, в общем-то, может выбрать занятие по душе. Если тщеславен, как наш Доро – может делать карьеру, пытаться прославиться; жаждет знаний – пожалуйста, библиотеки и университеты к вашим услугам, хоть всю жизнь учись. Причём таких вечных студентов в нашем обществе довольно много. Ну, а если лентяй – валяйся на пузе хоть целый день, правда, хоть с голоду и не помрёшь, но на прожиточный минимум особо и не пошикуешь, но и такие трутни тоже есть.
Не знаю, кем могла бы я стать в этом обществе: вечным студентом или же домохозяйкой, может, написала бы много интересных книг или же стала знаменитым хореографом. И вряд ли узнаю. Родители выбрали за меня, и не оставили мне выбора. Знали ли они об этом? Понимали ли, что пойду следом? И если знали, зачем так поступили? Зачем?
На душе стало тоскливо, но я привыкла к этой тоске – она стала почти родной. Она – не злой дух – треском и пляской огня костра не прогонишь, музыкой не заглушишь. Единственное спасение в сне. У которого единственный недостаток – когда просыпаешься, ничто не меняется…
Проснулась, когда ночное гудение цикад сменилось переливчатым щебетанием птиц, а палатку осветили первые лучи солнца. От вчерашних дурных предчувствий не осталось и следа, но они вернулись с новой силой, стоило откинуть клапан палатки.
В первую секунду я просто не поверила глазам – настолько это было нереально: палатка стояла то ли в эпицентре землетрясения, то ли в центре поля, перепаханного безумным трактористом. Земля, перемешанная с дерниной, глубокими рваными бороздами окружала палатку, несколько крупных валунов вывернуты «с корнем», а дерево, под которым я разместилась на ночлег, стояло голым, разом сбросив листья. Что здесь происходило, и почему я ничего не услышала, не почувствовала?
Преодолев растерянность, спустилась к дороге, убедившись, что это не обман зрения: все пять метров, что отделяли палатку от асфальта, приходилось идти осторожно по осыпающейся, рыхлой земле. Но у кромки дороги это безобразие словно ножом обрезало, хотя, за палаткой – выше дерева, борозды простирались метров на десять. Чертовщина какая-то…
Побродив ещё немного вокруг да около, заметила след в траве, ведущий вниз от дороги, в сторону Бедного Йорика. Будто по высокой, росистой траве волокли мешок с картошкой. Только весил этот мешок не пятьдесят килограмм, не сто, а все пятьсот, судя по состоянию травы, раздавленной и выдранной с корнем.
Оглядевшись и убедившись, что ничто, вроде бы, не угрожает моим вещам, решила немного пройтись по следу. Он спускался, извиваясь, по пологому склону и был хорошо виден в высокой зелёной траве. С некоторой оторопью поняла, что он напоминает след змеи, если пресмыкающееся было размером с легендарного Золотого Полоза из сказок Бажова.
