Пол Филиппо - Города
— «Башмак, звезда, шляпа, сердце, громоотвод».
— Не выигрышный, прошу прощения, — немедленно заявил Проспер.
— Могу я проверить?
Проспер недовольно поджал губы, но произнес:
— Проверяйте.
После проверки Диего кивнул:
— Что ж, может быть, в другой раз.
У выхода он столкнулся с корпулентной пожилой женщиной в облезлой шубе и шляпе, напоминающей раздавленный пирог. Она, пыхтя, волокла два бумажных пакета с овощами.
— Миссис Лоблолли? Позвольте, я вам помогу.
Дама оглянулась через плечо, узнала Диего и проскрежетала:
— Благослови тебя Господь, Петчен. Ты всегда был внимательным мальчиком.
На улице Диего сумел прикурить, взяв оба пакета в одну руку. Он выдохнул сладковатый дым. Ему предстояло проводить миссис Лоблолли до квартиры, находившейся в том же доме, где обитал и Гэддис Петчен.
— Как поживает ваш папа? Мы никогда его не видим, он не появляется поблизости.
— Боюсь, миссис Лоблолли, вы его уже не увидите. Он при смерти. Рак желудка. Собственно, физически он не так плох, но душевно болезнь его надломила. Он способен только сидеть и смотреть на Не Ту Сторону Трекса.
— Ах да, он боится, что его унесут Голуби. Ты должен убедить отца, что нам не дано знать, кто придет за нами в наш последний час. Может быть, в последние минуты его будут окружать прекрасные Рыбачки. Да ты погляди на небо. Разве Голуби и Рыбачки не вместе летают?
Диего наклонил голову и воззрился на небо. Потребовалась секунда или две, чтобы сосредоточить внимание на извечных обитателях воздуха, настолько он привык не обращать на них внимания.
Высоко над крышами — и у Окраин, и в Центре — кружило не очень большое, но все же значительное число Голубей и Рыбачек, образчиков силы и грации, трудно различимых на привычной для них высоте. Время от времени отдельные особи, с крыльями, покрытыми кожей или перьями, пикировали вниз, нацеливаясь туда, где их жертвы дожидались смертельного исхода. Изысканные очертания казались смазанными из-за стремительного движения. Прочие птицы несли свой безропотный груз прочь, к Не Той Стороне Трекса или к Тому Берегу, а на смену им являлись их не обремененные добычей соплеменники.
Диего опустил взгляд, возвращаясь к привычному пейзажу.
— Я согласен, конечно. Но его снедает презрение к самому себе, вот он и не способен посмотреть на это с иной точки зрения.
— Он все еще казнит себя за смерть твоей матери?
Диего не ответил, он лишь уперся взглядом в крепкое, но уже потрепанное временем дерево, что росло прямо посреди тротуара на квадратике земли, свободном от сланцевой плитки.
— Этот старик по-прежнему расцветает каждую весну?
— Непременно, — откликнулась миссис Лоблолли.
Диего молча курил, ступая вниз по знакомой дорожке.
Только когда он и его спутница достигли дверей квартиры миссис Лоблолли, располагавшейся на первом этаже, Диего ответил на заданный ранее вопрос:
— Он не только не перестает обвинять себя, но и стремится меня затянуть в болото самообвинений.
В слабо освещенном коридоре третьего этажа царили неодолимый холод и букет запахов — дешевых сигар, пролитого пива, пыльных ковров, инсектицидов, — до боли знакомые Диего.
Подойдя к двери Гэддиса Петчена, Диего постучал и крикнул:
— Отец, это я.
Не дождавшись приглашения, он отпер дверь своим ключом.
К запахам извне тут же добавился запах телесной немощи и свернувшегося молока (Гэддис включал в свое меню исключительно полезные для здоровья напитки). Диего мгновенно охватил взглядом неизменный интерьер: громоздкая мебель эпохи прошлого поколения, обтянутая тканью, пятна на которой хозяин пытался затирать макассаровым маслом, хилый деревянный стол справа от входа, заключенные в рамки картинки с сентиментальными сюжетами типа «Рыбачки переводят детей через пропасть» и «Бал у мэра в Эннойе». В целом квартира напоминала музей устаревших вещей.
Гэддис Петчен спал в кресле, развернутом к открытому окну. С порога была видна только его стриженая макушка. Батареи отопления тщетно боролись с врывающимся в комнату холодным воздухом.
Диего подошел к отцу. Ему показалось, что сгорбленное тело Гэддиса, укутанного в вязаный плед ручной работы, еще больше исхудало со времени его последнего посещения. Болезнь отняла у старика облик человека, каким он был в те времена, когда бригада слесарей заделывала люк, ведущий к потайным структурам Города — к подземной электрической системе, предназначенной для устранения опасностей, но изувеченной интенсивной эксплуатацией и неумолимым временем.
Диего поправил на плечах отца плед, тихо закрыл окно, присел около больного, зажег вторую сигарету и принялся задумчиво курить. Через пятнадцать минут Гэддис проснулся; возможно, его привел в чувство запах табачного дыма. Он неохотно всмотрелся, а когда узнал Диего, то как будто ощутил новый прилив энергии, порожденной скорее злостью, чем радостью.
— Вовремя же ты пришел! Принеси мне молока! И подогрей его!
Диего безмолвно подчинился. Гэддис взял шишковатой рукой кружку и сделал глоток. Молоко потекло по покрытому щетиной подбородку. Старик неуверенно поставил кружку на стоящий рядом столик — едва не промахнулся, но успел предотвратить катастрофу.
Диего избрал реплику, которая, как он надеялся, не осложнит начало разговора:
— Доктор Тизел был у тебя сегодня?
Гэддис фыркнул:
— Этот шарлатан! Да что он может для меня сделать?
— Он по-прежнему дает тебе болеутоляющее?
— Обрати внимание. — Гэддис кивнул влево, и Диего заметил коробочку с транквилизаторами. — Я стараюсь принимать их как можно меньше. Я должен быть начеку и без борьбы Могильщикам не дамся!
— Папа, ты не передумал начет больницы? «Фирзо мемориал» в восемьсот пятьдесят девятом — вполне приятное место…
— Ба! Ты что, в самом деле такой ненормальный, что думаешь, будто я стану растрачивать твою трогательную заботу на бесполезные вещи? Ты же знаешь мой диагноз. Безнадежно! Зачем занимать койку, которая может пригодиться кому-то другому? Да и разве это не риверсайдская больница? С какой стати мне помогать Голубкам найти меня, когда придет мой час? Не сомневаюсь, что от такого бесстыдства назначенная мне боль только усилится.
Диего начинал терять терпение.
— Папа, прежде всего, ты не можешь точно знать, каким именно Могильщикам ты достанешься. Так тебе скажет любой разумный человек. Между прочим, миссис Лоблолли со мной согласна…
— Ты говорил обо мне с этой старой дурой? Буль любезен, прекрати сплетничать и скажи ей, чтобы не совала нос в чужие дела! Я отлично знаю, что пойду на корм Голубкам.
— Папа, в тебе говорит какое-то извращенное высокомерие! Никто не может взвесить свою душу. Ну что тебя заставляет настаивать на таком конце? Только жалость к себе и самодовольство. Разве кто-нибудь знает наверняка, что его ждет в ином мире? Нет, конечно же.
Гэддис молчал. Взгляд его горящих глаз оторвался от сына и устремился в привычном направлении — в сторону Трекса. Поезд проехал мимо, и его успокаивающий стук превратил подоконник в плохой барабан.
Диего решился сказать то, что не принято произносить вслух:
— Папа, это и случилось с мамой? Ты все еще ощущаешь, что ты каким-то образом в ответе? Избавься от этого чудовищного груза! Ты не виноват!
Как ни странно, обычно раздражительный Гэддис не вскочил и не вцепился Диего в горло. Прежде чем заговорить, старик минуту словно бы предавался внутреннему созерцанию, и даже когда нарушил молчание, голос его звучал непривычно спокойно и ровно.
— Я помню тот день так, как будто это было вчера. Я никогда не переставал вновь и вновь переживать его. Невинная прогулка по Реке, по этой сволочной Реке! Маленькая лодочка, красивая жена и трехлетний ребенок. Солнце и смех, пикник и этот проклятый дурак со своей гитарой. Потом сгустился туман, и мимо проплыл большой Корабль, настоящий бегемот, не думающий о рыбках, которых он уничтожит. А потом я лишь помню, что мы оказались в воде. Плавать умел только я. Ты вцепился в меня, будто маленькая пиявка — как же я мог нырнуть за моей бедной, бедной Финисией? Ты бы наверняка захлебнулся. Поэтому утонула она. А потом появились они, четыре Рыбачки. Нырнули в воду, вытащили ее тело, с которого капало, и утащили его на Тот Берег. Ты слышишь, четыре Рыбачки! Какой же тяжелой была ее душа из-за добродетели! Они унесли ее в царство, которого мне ни за что не увидеть из-за всех моих грехов, из-за всех неверных решений, которые я принимал, когда никакого выбора просто не было!
Диего ничего не ответил, не возразил на это печальное признание. Он уже давно примирился с кончиной матери (ну как трехлетний ребенок мог быть виновником трагедии?), но не знал, как вселить утешение в сморщенную грудь отца.
