Сергей Дубянский - Пятая жизнь

Епископ мельком взглянул на инквизитора. Тот сглотнул слюну так громко, что она булькнула где-то внутри него. А взгляд «Евы» звал, причем, его сила казалась настолько могучей, что епископ схватился за край стола, опасаясь подняться в воздух и поплыть к ней безо всяких волшебных мазей. Такого с ним не случалось никогда. Его смирённая соответствующим духовным саном плоть никогда не давала знать о себе столь явно, несмотря на то, что каждый день, выполняя работу в Святом суде, он видел сотни обнаженных женщин.

Марта знала, какое приказание должно последовать дальше. Она уже сделала шаг, чтоб снять со стены факел и опалить презренной ведьме все волосы, имевшиеся на теле, а потом заняться тщательным поиском «дьявольских меток», но приказания почему-то не следовало. Она повернулась к инквизитору, не понимая, почему тот медлит.

Епископ представил, как огонь, потрескивая, коснется темных локонов, и комната наполнится мерзким запахом паленых волос и мяса. Совершенство, явившееся ему единственный раз в жизни, превратится в такого же урода, какие заполняли «ночлежную» камеру.

Даже не сознавая того, что он собирается сделать, епископ повернулся к инквизитору.

— Брат, — прошептал он, — нам надо поговорить наедине.

Инквизитор почему-то не удивился. Видимо, его тоже что-то смущало — что-то происходило не так, как всегда.

— Анна Куппель, — сказал он, — сейчас тебя ознакомят со средствами дознания, которые будут применены к тебе в случае, если ты добровольно не сознаешься в ереси и нанесении ущерба Господу нашему, — он кивнул, вверяя обвиняемую власти Марты и нотариуса, а сам поднялся и первым направился к двери.

По коридору шли молча. Епископ смотрел на черную спину в мешковатой сутане и вдруг поймал себя на мысли, что готов вонзить в нее нож, если б таковой у него имелся. Это привело его в такое смятение, что он начал в ужасе креститься, беззвучно шепча слова молитвы.

Наваждение отступило, только когда они оказались в комнате, предназначенной для отдыха, и инквизитор сел, повернувшись к епископу лицом. В узкие окна заглядывало яркое летнее солнце и всего лишь в нескольких метрах весело шелестели деревья. Возникшие столь странным образом мысли сразу показались надуманным кошмаром, рожденным атмосферой мрачного подвала с хитроумными машинами смерти и коптящими факелами… Мир, созданный Господом существует! Он прекрасен и незыблем, а все остальное, действительно, является ересью. Но та девушка непременно должна представлять собой часть светлого и божественного…

— Что ты хотел, брат? — спросил инквизитор, хотя по взгляду было ясно, что он прекрасно понимает, о чем пойдет речь.

— Она не может быть ведьмой, она — святая, — произнес епископ твердо.

— О, брат, — инквизитор усмехнулся, — нельзя употреблять таких слов всуе. Не нам решать вопросы святости. Мы призваны только бороться с ересью, а каждая женщина предрасположена к дьяволу. Вопрос лишь в том, как скоро сумеют демоны укрепить в ней эту предрасположенность.

— А дева Мария? Как говорит Иероним: «Все, что грех Евы принес злого, то благо Марии подвергло уничтожению». Значит, граница между добром и злом проходит в женщине, как и в остальном созданном Господом нашим, где-то по середине.

— Ты неверно толкуешь слова Писания, брат, что крайне удивительно для столь образованного духовника. Мы ведь рассуждаем не о Марии, как о явлении уникальном, созданном и выпестованном Господом нашим Иисусом Христом, а о сущности женского естества. А оно таково, как говорится в Библии. Помнишь ли, брат, кого выбрала Ева, стоя перед древом познания? Она выбрала искушения змея, отторгнув тем самым праведные поучения Божьи. Женщина мерзка по своей природе, ибо ее отрицание истинной веры рано или поздно приводит к Сатане. Демоны пытаются воздействовать на людей исключительно посредствам женщин, как существ низших, подверженных соблазнам, ставящих свои ощущения выше Божьих помыслов.

Что ты можешь возразить на это, брат? Если у тебя есть такие слова, то я буду убеждать тебя дальше, чтоб ты сам не впал в ересь. Вспомни Адама и Еву, Самсона и Далилу, Мириам и Моисея, Сихема и Дину… Вспомни, что Валерий писал Руфину: «Женщина — это химера. Ее вид красив, прикосновение противно, а сношение с ней приносит смерть». Но он сказал слишком мягко. Женщина страшнее смерти, так как смерть, есть данность Божия, созданная для уничтожения лишь бренного тела, а грех, являющийся из женщины, растлевает и убивает душу. Скажи, разве могут такие деяния совершаться без помощи дьявола?

— Хорошо, — епископ согласился скорее не из-за того, что ему нечего было ответить, а потому что знал, насколько опасно вступать в полемику с инквизитором. Денунциация в Совет, подписанная столь уважаемым лицом, неминуемо приведет, в лучшем случае, к лишению его сана, а в худшем… Об этом не хотелось даже думать.

— Значит, брат, мне удалось рассеять твои сомнения и спасти твою душу от проклятой ереси? — спросил инквизитор, глядя в глаза епископа пытаясь прочитать там все, скрытое глубоко под словами.

— Брат, ты убедил меня, — епископ интуитивно опустил взгляд, — я и не собирался оспаривать греховную сущность женщин, ясно определенную в Библии, и возводить их в один ряд с истинными столпами веры, но у меня возникла мысль. Я тоже хочу создать сераль и пусть эта заблудшая будет там первой.

Инквизитор хитро прищурился. Правый уголок его губ поднялся, складываясь в усмешку, но она получилась такой зловещей, что можно было и без слов догадаться о сути ответа. Тем не менее, инквизитор сказал:

— Об этом Екклесиаст говорит следующее: «Женщина — петля охотника. Ее сердце — тенета, а ее руки — оковы. Кто угождает богу, тот ее избегает. Грешник же будет уловлен ею». А Яков в своем послании говорит: «Каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью. Похоть же, зачавши, рождает грех, а содеянный грех рождает смерть».

Епископ почувствовал, как шаткие мостки, на которых он, вроде, стоял, ускользают из-под ног. Требовалось ухватиться за что-то основательное, способное противостоять этому праведному напору, и он нашел аргумент, который, как казалось, должен заставить инквизитора по-другому оценить ситуацию.

— Брат, — сказал епископ, — а если мы применим эти справедливые изречения к тебе? Разве то, что делаешь ты…

— Не надо путать понятия, — перебил инквизитор, — это, брат, дьявольское наущение, внушаемое тебе через ведьму. Я веду выявление скрытой ереси в душах тех грешниц, которые еще сами могут не знать, что уже подпали под воздействие дьявола. А я должен выявить это и довести дело до справедливого суда. Ты же желаешь обрести связь с ведьмой, чья сущность уже практически доказана. Это грех, брат, и тяжкий грех.

— Каким же образом доказана ее вина?

— А разве недостаточно того, кем являлась ее мать? И разве не она, обратив свое лицо до назначенного срока, околдовала тебя дьявольскими чарами?

— Она не могла меня околдовать…

— Ты не замечаешь этого, брат. Ведьмы могут воздействовать на наши внутренние чувства, изменяя восприятие. Путем магических манипуляций они создают в задней части головы, где расположена память, некий близкий нам образ. Затем, посредствам способности к перемещению, направляют его в среднюю часть головы, где находятся клетки силы воображения, которые видоизменяют его до придания такого вида, который необходим ведьме. И наконец доводят его до общего чувства, расположенного в передней части. Пойдем, брат. Нам пора вернуться к делам. Закончим этот разговор, вовлекающий нас в полемику, неугодную Богу. Нам дана сила искренне верить в его Божескую правоту, и только она убережет нас от соблазнов, постоянно чинимых нам Сатаной.

— Подожди, брат, — епископ аккуратно придержал инквизитора за рукав сутаны, судорожно соображая, что же собирался ему возразить. Но потом понял, что это лишь жалкая попытка выиграть время, которая, в конечном итоге, не сможет ничего изменить.

Инквизитор решительно вышел. Епископ же взялся обеими руками за серебряный крест, висевший поверх сутаны, но благость не наступила. Словно Бог молчал, своим попущением подталкивая его к собственному выбору. И епископ испугался, вспомнив слова мыслителя: «С Божьего попущения больше всего порчи наводится именно на плотские соития, через которые распространился первый грех».

…Я должен справиться с искушением. Пусть ведьма сгинет в преисподнюю, как дьявольское наваждение. И это будет истина, заложенная в нас Господом и им же из нас исторгнутая… В камеру епископ вошел, когда инквизитор уже сидел за столом рядом с нотариусом, а обвиняемая стояла перед ним со связанными за спиной руками во всем своем чарующем естестве, склонив голову. Марта держала факел, готовая приступить к «бритью».

Епископ опустился на свое место, но тут же вновь почувствовал непреодолимое желание воспрепятствовать уничтожению чуда, столь ласкавшего его взор и будоражащего фантазии. Причем, он не знал, как сумеет это совершить, но какая-то внутренняя сила заставила его встать, нарушая традиционный ритуал допроса, в соответствии с которым за ним оставалось лишь последнее слово при вынесении приговора.