Андрей Лазарчук - Мост Ватерлоо
— Конечно, — сказал Петер. — Я вот и чувствую, что суечусь. Но я очень рад тебя видеть.
— Хорошо, — сказал Шанур.
— Где ты… — Петер хотел сказать «скрываешься», но не сказал, неудобно получалось, — живешь?..
— Хожу, — сказал Шанур. — Просто хожу везде. Нигде не задерживаюсь.
— Вот ты-то и устал, наверное?
— Смешно, — сказал Шанур, — но как раз на этом я замечательно отдохнул. А ты устал и…
Он замолчал вдруг и посмотрел на Арманта. Армант приподнялся на локте.
— Явление Христиана народу, — сказал он. — Или мне снится?
— Нет, — сказал Шанур. — Я пришел.
— Мне не о чем с тобой говорить, — сказал Армант.
— Ну и что? — сказал Шанур. — Это ничего не меняет.
— На что ты рассчитываешь, кретин? — сказал Армант.
— Ни на что, — сказал Шанур. — Уже ни на что.
— Ты скрываешься, ты прячешься, хочешь выжить, ты неуязвим, — горячо заговорил Армант, — говоришь саперам такие правильные слова про правду и долг перед историей, а сам прячешься от своего долга… ты присягал, а где твоя верность присяге? Ты неуязвим, а предлагаешь саперам заниматься тем, за что их расстреливают. Ты думаешь, они этого не понимают? Это подло — то, что ты делаешь!
— Нет, — сказал Шанур. — Это не подло. Когда убили полковника и Эка, а меня оглушили и заперли в подвале, я точно знал, что я должен делать, — я должен был ходить и объяснять всем, кто и в чем виноват и что главное сейчас — это оставить правду обо всем, что здесь происходит. Я научился говорить и находить самые нужные слова, но потом они отворачиваются — хотя и соглашались со мной и говорили, что за меня и за правду пойдут в огонь и в воду, — но они отворачиваются, и все продолжается, как шло, хотя каждый из них считает, что теперь-то он горой стоит за правду и будет стоять до конца, понимаешь? Каждый стоит горой за правду, но все равно позволяет твориться лжи и позволяет делать с собой что угодно, я давно перестал понимать это — просто привык. Каждый по отдельности — борец за правду, а все вместе — глина, лепи из нее…
— Дурак, — сказал Армант. — Тебе надо было три месяца отираться меж них, чтобы понять это?
— Да, — сказал Шанур. — Три месяца и одиннадцать дней…
— А я, наверное, умру скоро, — сказал Армант. — Уже волосы выпадают.
— Из-за этой бомбы? — спросил Шанур.
— Да, из-за дыма. Говорят, кто его вдохнет — уже все. И знаешь — совсем не страшно. Только очень жалко. Особенно как о родителях подумаю…
— Я вот тоже.
— Тебе лучше.
— Конечно, лучше. Моя мама всегда твою жалела, говорила: не дай бог с Ивом что-нибудь случится, Франсуаза не переживет.
— Помнишь, когда лазали по скалам и вы думали, что я струсил?
— Глупые были. Ты мне тогда правильно врезал.
— Я бы тебе и сейчас врезал, да сил нет.
— Найдутся, врежут, ты не думай.
— Я ничего, — сказал Армант, откидываясь на подушку. — Просто зря ты это…
— Наверное. Петер, я похож на сумасшедшего?
— Слегка, — сказал Петер.
— Это плохо. Сумасшедшие вызывают жалость или брезгливость, а надо другое…
— Эх ты, — сказал Армант, глядя в потолок. — Вера им нужна. Просто вера. Заставь себе поверить — и за тобой пойдут. Юнгман и генерал пообещали им победу, скорую победу и славу, саперы поверили — и вот он, мост. Придумай что-нибудь хорошее и заставь их в это поверить, убеди — они мигом продадутся тебе душой и телом, причем учти: продадутся в кредит без начального взноса. Сейчас как раз кризис, в скорую победу никто уже не верит. Попробуй. А твоя правда — это не товар. Что им от правды — теплее станет? Думай, Христиан…
— Нет, Ив, — сказал Шанур, покачав головой. — Это не выход. Это кружение в той же плоскости.
— А ты желаешь подняться над плоскостью?
— Да.
— Поднимая себя за волосы? Или взмахивая руками и громко жужжа?
— Как-нибудь.
— Хорошая программа: научиться подниматься над плоскостью, потом летать, потом научить летать саперов, построить их в клин и улететь в жаркие страны…
— Хорошая, Ив. Самое забавное, что ты почти угадал.
— От тебя несет покойником. Боже мой, как от тебя несет…
— Я жалею, что начал всю эту возню… но надо было выбирать, и почему-то выбралось это. Теперь надо продолжать… надо заканчивать.
— Их не расшевелить, — сказал Армант.
— А вдруг? — невесело усмехнулся Шанур. — Бывают же на свете чудеса. Потом жить — и думать всю жизнь, что мог попытаться, но не попытался.
— Или не жить, — сказал Армант.
— Или не жить, — согласился Шанур. — Это тоже выход.
— Это не выход, — сказал Армант. — Я даже не знаю, что это. Просто очень жалко — лета уже не будет.
— Ну, что ты, — сказал Шанур. — Вот увидишь, все обойдется.
— Зря ты это говоришь, — сказал Армант. — Очень мало шансов.
— Мало, но есть, — сказал Шанур. — Только не сдавайся.
— Не получится, — сказал Армант. — Я уже тряпка. Эта штука сначала превращает человека в тряпку, а потом уже, обезоружив… Гадость.
— По-моему, ты неплохо держишься, — сказал Шанур. — Правда, он неплохо держится?
— Правда, — сказал Петер.
— Тоже мне, — сказал Армант. — Утешители нашлись.
— Вовсе я тебя не утешаю, — сказал Шанур. — Я говорю, что ты просто раскис заранее.
— Иди-ка ты, дружище, знаешь куда? — сказал Армант. — Раскис — не раскис… Сам-то — сопли по витрине развозишь. Туда же: не сдавайся…
— Я не говорю, что мне тяжелее, — возразил Шанур. — Мне просто по-другому.
— Я бы с тобой поменялся, — сказал Армант.
— Хитрый, — сказал Шанур. — Свое дело ты сделал — теперь хочешь мое у меня перебить?
— Твое — у тебя… Жаль, что тебя не оказалось тогда рядом. Сейчас бы лежали вместе… и сейчас, и потом…
— Жаль, — сказал Шанур. — Правда, жаль. А ты помнишь, как я учился ездить на мотоцикле?
— Помню, — сказал Армант. — У меня до сих пор этот шрам чешется. Жаль, что ты тогда ничего себе не оторвал. Мне бы сейчас спокойней было.
— Такова воля божия, — сказал Шанур, передразнивая кого-то, оба засмеялись, и тут Армант закашлялся, надрывно и долго, посинел лицом, задыхаясь, и Петер пытался отпоить его водой, а Ив не мог ее проглотить, так его скручивало кашлем, потом он все-таки перевел дыхание, и, когда он откинулся на подушку, Шанура уже не было в блиндаже.
На просмотр готового фильма допущен был только генерал. Петер, естественно, управлялся с проектором и волей-неволей должен был находиться здесь же — правда, он был доверенным лицом (пардон: он был лицом, облеченным доверием; в тонкостях канцеляризмов разобраться, пожалуй, потруднее, чем в эпилектике морганизмов Шарля Вержье); разумеется, присутствовал автор. И так, втроем, при закрытых — и охраняемых — дверях, они смотрели готовый фильм, — готовый, законченный, оставалось лишь подклеить конец его, который будет снят летом, и не здесь, а на южном фронте.
Петер смотрел фильм. Титры. Название: «Мост Ватерлоо». Фронтовая кинохроника. Инженер Юнгман со своими размышлениями, офицеры и генералы, генерал Айзенкопф и полковник Мейбагс (которые на самом деле подполковник-адъютант и настоящий генерал Айзенкопф), потом начальные кадры строительства, которыми мог бы гордиться любой бутафор-профессионал, настолько натуральны были декорации, потом трудовой энтузиазм саперов; и воздушные налеты — не такие, правда, как на самом деле, но все же взрывы пиропатронов, снятые рапидом, на экране вполне сходили за взрывы бомб, а обломки самолетов, облитые бензином и подожженные, горели так же, как горели уже один раз. Шли отлично сыгранные сцены с диверсантами, и офицер-кавалергард, один из главных героев фильма, стоял с пистолетом на фоне горящей электростанции (элементарный кинотрюк с наложением двух кадров — так называемая «блуждающая маска»); не было ни изменников, ни судов. Мост, достроенный до конца, упирался в противоположный берег, изгибался плавной дугой, и по нему шли танки, много танков, и ни у кого не могло оставаться ни малейших сомнений, что это — конец войне, победный, славный конец. Все было снято отлично, и Петер кусал губы, видя, что накладок практически нет, все правдоподобно, и полковник Мейбагс, появляющийся то тут, то там, был обаятелен, особенно в поварском колпаке, разливающий суп в солдатские котелки — нет, господин Мархель был мастером своего дела. И почти физически ощущая затягивающую гладкость происходящего на экране, Петер заставлял себя помнить о без малого четырех сотнях коробок с кинолентой, разбросанных среди саперов и спрятанных ими в тайничках, и о главном своем тайнике, где есть отличные вещи, которые когда-нибудь взорвут, как мины, эту добротно сработанную ложь.
— По-моему, неплохо, — сказал господин Мархель, когда Петер остановил проектор и включил свет. — Вот эта сцена у статуи Императора — это почти шедевр. Без ложной скромности.
