Карен Томпсон Уокер - Век чудес
Затем мы уселись на деревянном полу в гостиной и расставили вокруг мерцающие свечи. Сет достал колоду карт.
— Зацени, — сказал он и начал строить башенку. Каждый этаж состоял из трех карт.
В темном доме стало так тихо, что я слышала шорох карт. При свечах Сет выглядел старше своих лет. Я долго смотрела на него.
— Попробуй, — предложил он и протянул мне пару карт. В его глазах отражался блеск свечей.
У меня дрожали руки, и я испугалась, что разрушу всю конструкцию.
— Ничего страшного. Второй уровень намного сложнее первого, — подбодрил меня Сет.
Уже несколько недель я собиралась рассказать ему про папу и Сильвию. Сейчас, в неверном свете свечей, я почувствовала, что смогу сделать это.
Я глубоко вздохнула и произнесла:
— Хочу открыть тебе один секрет.
Он прервал свое занятие и взглянул на меня.
— Я видела своего папу в доме Сильвии.
Я вдруг заметила, что тишину в доме не нарушает ни один звук — не гудит холодильник, не мерцает кабельная коробка, не тикают электронные часы.
— Ты о чем?
— Ну, я видела их. Вместе, понимаешь.
После того, как я произнесла эти слова, положение вещей стало бесповоротно реальным.
Сначала Сет ничего не ответил. Я молчала. Потом он кивнул так, словно ждал от жизни чего-то подобного. Он никогда не говорил о своей маме, а я научилась не спрашивать. Но иногда то, что он все время помнил о ее смерти, ощущалось в его манере реагировать на события. Он словно знал, что все происходящее в мире имеет общую печальную подоплеку.
— А твоя мама в курсе? — спросил он после паузы.
— Вряд ли. Я не уверена.
Он добавил пару карт на вершину башни. В ответ вся постройка слегка пошатнулась. Сет поднял руки, будто приказывая каким-то невидимым силам удержать конструкцию от падения. Как ни странно, это сработало. Карточный домик устоял.
— Это нечестно по отношению к твоей маме. Ненавижу несправедливость, — сказал он.
Я кивнула, соглашаясь.
Больше мы на эту тему не говорили, но секрет остался с нами. Я испытывала облегчение, что поделилась своей тайной именно с тем, с кем нужно. Когда карты рассыпались по полу, а свечи догорели, мы надели купальные костюмы и запрыгнули в иссиня-черные воды джакузи. В темноте мы не видели ничего, кроме звезд. Наши ноги соприкасались под водой. Сет прижался ко мне и поцеловал, а я поцеловала его в ответ. Давно я не чувствовала себя такой счастливой.
Через два часа включили свет.
В сбое электропитания власти обвинили солнечные лампы и теплицы. Потребление электроэнергии сделали нормированным.
Нам запретили пользоваться освещением после десяти вечера. Мы не могли включать кондиционеры, если температура не превышала тридцати одного градуса. Но промышленные теплицы продолжали пожирать энергию. Все фермерские хозяйства страны зависели от искусственного солнца.
В разгар весны в наших почтовых ящиках появились пухлые розовые конверты. В письмах торжественно объявлялось о приближении двенадцатого дня рождения Микаэлы и о праздничной вечеринке в отеле «Рузвельт». Первый раз в жизни меня пригласили на настоящую большую тусовку с танцами. Я не сомневалась, что это из-за Сета. Если бы я получила этот конверт на несколько месяцев раньше, то точно испытала бы прилив благодарности и радости.
А теперь мы с Сетом вместе решили не идти на праздник.
— Ненавижу это все. Микаэла вообще действует мне на нервы. Давай лучше посмотрим кино у меня дома.
— Как не придешь? Ты прикалываешься, что ли? — удивилась Микаэла на следующий день.
Она пригласила около сотни ребят. На вечеринке ожидалось столпотворение.
— Ну, это не совсем мое решение, — пояснила я.
Ее рот сжался в ниточку.
— То есть Сета тоже не будет, я правильно понимаю?
На меня нахлынула гордость от того, что она воспринимает нас, как пару.
— Думаю, да.
Микаэла прикусила губу и уперла руки в бока:
— Прекрасно. Наплевать. Мне все равно, придете вы или нет. Неудачники.
Она развернулась и, сердито шаркая по цементу, зашагала прочь в своем сарафанчике и блестящих сандалиях. Но меня совершенно не волновало, что она думает.
Тем временем жара начала представлять для людей опасность. На дворе стоял только апрель, а нас уже попросили оставаться в помещении, если солнце светило больше двадцати пяти часов подряд. Метеорологи регулярно фиксировали новые температурные рекорды.
При этом иногда погода резко менялась в противоположную сторону. Одним темным утром я увидела чудесную картину.
— Черт знает что такое, — сказала мама, кутаясь в зеленый домашний халат.
Я посмотрела в окно и поняла, что выпал снег.
В Калифорнии. На уровне моря. В разгар весны.
Пока мы спали, снег лег на землю слоем в двенадцать сантиметров — и продолжал идти. С каждой новой ночью температура опускалась все ниже. Все сверкало, отливая в свете луны голубым: и закованные в иней машины, и припорошенные заборы, и покрытые белыми пушистыми шапками терракотовые крыши. Подъездные дорожки казались только что вымощенными. За ночь искусственные лужайки полностью скрылись под гладким, чистым, сливочно-белым покрывалом. Вся наша улица блестела.
Сет появился на моем крыльце в красной горнолыжной куртке, которую я видела впервые, и в черной вязаной шапочке набекрень. На его плечах таяли снежинки.
— Пошли кататься с горы, — предложил он. В руках Сет сжимал захваченную из дома короткую синюю доску для серфинга.
Я мигом схватила куртку и вышла на заснеженную улицу.
— Подожди! Не знаю, стоит ли тебе идти гулять, — окликнула меня мама с порога.
— Хелен, это просто снег, — сказал папа.
Дети пляжа и солнца, мы не знали всех тонкостей обращения со снегом. Я ни разу его не видела и даже не подозревала, что поначалу он такой мягкий, что он легко утаптывается и неподражаемо хрустит. Я и не представляла, как он приглушает и смягчает все звуки.
В наших гаражах не нашлось ни снегоуборочных лопат, ни снежных ветродуев. Ни один автовладелец не запасся зимней резиной. Ближайшая снегоуборочная техника находилась в горах, в двухстах километров от нас. Естественно, нас завалило по самую макушку. Занятия в школе отменили, папе дали выходной. Нам ничего не оставалось, как начать лепить ангелов и снеговиков и кататься с холмов и любых других возвышенностей. Все соседские дети высыпали на улицу. Снежинки падали нам на языки и ресницы, таяли в ладонях. Мы наблюдали за реакцией Тони. Как любой южнокалифорнийский кот, он никогда не сталкивался со снегом, но мгновенно возненавидел его, с отвращением отряхнул с лап и спрятался в доме.
Глядя на Тони, даже папа расхохотался — наверное, впервые с тех пор, как пропал дедушка. Теперь он все выходные разъезжал по колониям реального времени в поисках отца. Зачастую посещение одной колонии влекло за собой визит в следующую, расположенную еще дальше в пустыне или, наоборот, где-нибудь в горах. В нашем штате этих поселений уже насчитывались десятки. Папа повсюду раздавал листовки с сообщением о пропавшем человеке. За шесть недель не появилось никаких новостей. У меня в голове не укладывалось, почему дедушка за все это время ни разу не позвонил. Я начала подозревать, что с ним произошло что-то неладное, но опасений своих старалась не высказывать.
— Надеюсь, он видит это, где бы ни был, — сказал папа, нагибаясь, чтобы дотронуться до снега.
Он сделал снежок и кинул его в мою сторону. А потом помог нам с Сетом слепить во дворе снеговика.
Конечно, через пару дней солнце вернется, и весь снег растает. Но сейчас, сегодня, в нашем мире царила красота.
Только мамино настроение в то утро внушало мне смутную тревогу.
— Все это неправильно. Мы же в Калифорнии. Это неправильно, — повторяла она. Ее голос почти заглушали крики играющих на улице детей. Она даже не вышла из дома, чтобы прикоснуться к снегу.
30
Однажды с неба раздался странный звук: что-то шелестело, словно целлофан на ветру.
Звук пронизывал все и длился минуты три. Говорят, его слышали и даже чувствовали от Мехико до Сиэтла. На небе мы ничего не увидели. Того, что кружило в тот день в атмосфере, человеческий глаз не замечал.
Раздвигая мглу, на горизонте появился струящийся поток зеленого света. Он напоминал движущиеся языки пламени, и его зафиксировали тысячи камер. Сразу же после этого отказали навигационные системы. Несколько спутников погасли. А у мамы случился сильнейший приступ: она не могла удержать равновесие и скользила по кухонному полу, как по палубе корабля в шторм. Ей ни на минуту не удавалось встать ровно.
После возвращения солнца появились новости: что-то происходило с магнитным полем Земли.
Во времена замедления мы очень мало знали о динамо-эффекте. Он представлял собой изящную математическую догадку — скорее теоретическую, чем практическую, балансирующую в качестве связующего звена между наукой и абстрактной верой. Непроверенная, да и не поддающаяся проверке, динамо-теория заключалась в том, что магнитное поле каким-то образом зависит от равномерного вращения Земли вокруг своей оси.
