Шрам - Элис Бродвей
«Так можно уснуть, – проносится в голове. – Так можно умереть».
* * *
Во сне я иду с Мел. Мы держимся за руки. Каждый шаг придаёт мне сил. Мел рассказывает историю:
– Говорят, что боги никогда не спят. Ведь если бы они спали, весь мир бы замер в ожидании их пробуждения. Все привычные мелочи нашей жизни, на которые мы так полагаемся, волшебная сила, которая заставляет наши лёгкие дышать, а сердце биться до самой смерти, всё это возможно лишь потому, что боги не спят.
Если Бог ляжет и укроется одеялом, закроет глаза и замрёт, к нему легко будет подобраться и убить. Потому что во сне любой беззащитен, даже Бог. А Бог не должен умереть.
Принцесса может уснуть крепким сном. И даже проспать сотню лет, если того пожелает. Но во сне она не сможет играть в куклы, очаровывать кавалеров и править королевством. Потому-то злые колдуньи и накладывают заклятие сна. Пока принцесса спит, колдунья будет вместо неё играть, очаровывать и править.
Что же делать, если вдруг набредёшь на спящую принцессу? Ну, сначала, конечно, любой остановится и восхищённо залюбуется такой красотой: у принцессы так изящно сложены руки на груди, так прелестно расчёсаны локоны, а губы алеют так, будто просят о поцелуе.
Принцесса всегда такая красивая, даже во сне! Вот только земли приходят в упадок, пока принцесса спит; жителей королевства убивают, пока она спит; зло гуляет на свободе, пока она спит.
Принцессу надо разбудить, но как это сделать?
Поцеловать? Как-то глупо.
Тряхнуть за плечо? Может, и сработает.
Дать пощёчину? Пожалуй, так нельзя.
А давай крикнем громко-прегромко, изо всех сил:
«ПРОСЫПАЙСЯ!
Проснись, принцесса, и взгляни на разорённые земли.
Проснись, принцесса, пока твои глаза были закрыты, в твой мир проникло зло.
Проснись принцесса. ПРОСНИСЬ!»
Когда принцесса проснётся, она заплачет от горя. Но потом возьмётся за дело.
Принцесса не может спать вечно.
Глава тридцать седьмая
Мне дали традиционный костюм для торжественных случаев: кожаную юбку в складку и нагрудник. В такой одежде видны все мои татуировки и знак, появившийся совсем недавно, – очертания сестёр, держащихся за руки после долгой разлуки, – видны очень чётко. Наша маленькая процессия мрачно шагает по коридорам: по обе стороны от меня охранники, Минноу идёт первым. От страха я с головы до ног покрываюсь мурашками. Мне разрешили надеть сапоги, и они тихо шелестят подошвами по каменному полу. Наш путь лежит во Дворец правосудия.
Мы входим в боковую дверь, и это очень кстати, потому что у главного входа выстроилась длинная очередь. Площадь перед Дворцом правосудия полна людей, всем желающим внутри не хватает места. Возможно, раньше здесь помещались все жители города, но с тех пор нас стало гораздо больше. А собственными глазами увидеть, какое наказание приготовил мэр Лонгсайт предательнице и убийце Леоре Флинт, хочется всё же очень многим.
После того как я вышла из этого зала в прошлый раз, моя жизнь навсегда изменилась: открылись тайны, давно известные другим. Ненависть к пустым, которую воспитывали во мне с пелёнок, да и страх перед ними заставили меня в тот день отказаться от родного отца.
Тогда я видела только половину мира. Земля казалась мне плоской. Мне пришлось отправиться на другую её сторону, обменять невежество на опыт, чтобы увидеть и осознать красоту земного шара. Он мерцает в моей памяти, будто хрустальный шар в руках гадалки, но я больше не хочу спрашивать, что ждёт меня в будущем. Я всего лишь хочу показать его во всём великолепии миру.
Мне указывают на возвышение, где я и стою, ожидая начала церемонии. Ждать приходится долго. Обелю и Коннору, которых тоже привели во Дворец правосудия – не знаю, правда, зачем, – приказывают встать подальше от меня, в глубине сцены. Мэр Лонгсайт усаживается на деревянный стул с причудливо вырезанными украшениями. Минноу замирает за его спиной, настороженный и бдительный. Лонгсайт явно наслаждается волнами взволнованного ожидания, которые исходят от собравшихся, постепенно нарастая.
Я смотрю в зал, упрямо отказываясь опустить глаза. Меня не испугать. И я не собираюсь делать вид, будто провинилась и умираю со стыда. Я пристально смотрю в глаза всем зрителям по очереди, пока не дохожу до сидящих на последних рядах и на балконе – они слишком далеко, их лиц не разглядеть. Галл и Верити в зале нет, это я замечаю сразу же, а вот Саймон и Джулия, родители Верити, пришли, и рядом с ними сидит Себ. Он приветливо поднимает руку, и мне стоит больших усилий сдержаться и не расплакаться перед всеми.
Мама тоже пришла. Увидев её, я едва не вскрикиваю. Представляю, чего ей стоило выйти из дома. Мама заняла место в первом ряду, чтобы не видеть обращённых на неё взглядов. Зато я вижу её светящееся любовью лицо.
От мамы исходит тёплая волна нежности, и моё сердце бьётся всё сильнее. Я вбираю взглядом её глаза, лицо, упрямую отважную улыбку. Крошечный кивок, которым она поддерживает меня, значит больше, чем громогласные вопли восторга. Она не сломлена. Не раздавлена. Я никогда и ни в ком не видела такой силы духа, такого благородства, такой красоты, как сегодня в моей маме. Я смотрю на неё, и мне легко и спокойно, её любовь защищает меня, как скала, как доспехи, как непреодолимый щит.
Джек Минноу выходит вперёд, и шум в зале смолкает.
«Не на это ли представление он намекал, когда говорил, что я ему ещё понадоблюсь?»
Минноу требует тишины, но без свойственных Лонгсайту драматических жестов. Он говорит спокойно и уверенно, однако его речь вовсе не кажется скучной и бесцветной.
– Спасибо, что пришли. Сегодня мы празднуем торжество правосудия. Мне доверено говорить от лица нашего великого лидера, лишь благодаря ему враг наших традиций, угрожающий устоям нашего общества, пойман и будет призван к ответу.
Не знаю, отчего так происходит, быть может, действует голос Минноу или люди наконец объединились в своей ненависти, но слова падают на благодатную почву. Слушатели поддерживают оратора тихими восклицаниями.
– Итак, мне выпала честь приветствовать в этом зале нашего непревзойдённого мэра Лонгсайта, чьи мудрость и преданность вере не имеют себе равных.
Раздаются аплодисменты. Не мощные овации, какими встречали мэра в дни его славы, но всё же одобрительные хлопки. Как быстро проходит народная любовь! Наверное, Лонгсайт всю жизнь дрожит от страха потерять восхищение и преклонение подданных.
Мэр Лонгсайт встаёт со стула и выходит вперёд. Сегодня на нём только набедренная повязка, накидки нет и в помине. Напоказ выставлены все татуировки и шрам. Глядя на рисунки
