Евгения Мелемина - Осколки под стеклом
Игорек подумал немного, понял от чего — и на секунду задержался, соображая, можно ли пожалеть себя так, чтобы разом избавиться от ломки. И понял — нельзя. Стоит только себя пожалеть, и все пойдет прахом.
Стиснув зубы, он побрел дальше, пробираясь сквозь ломкие кусты за темной спиной пятиэтажного дома. Посреди клумбы топорщился цементный панцирь, а в нем — люк, запертый ржавыми железными скобами.
Ветер гулял над люком.
Игорек опустился на колени и попытался приподнять крышку. Сбоку опять ударила молния и осветила какие-то цифры, выведенные на застывшем цементе.
— Открывайся, — яростно сказал Игорек и потянул.
Колени, на которые он опирался, скрутила жгучая боль. Словно кости треснули. И плечи вывернуло, как на допросе. Скорчившись, Игорек переждал приступ, вцепившись зубами в собственное запястье. От проступившего вкуса крови поднялся спазм, и вместе с ним жажда теплого, сладкого сердцебиения, такая явственная, что забить ее захотелось чем угодно — хоть сжевать кусок чугуна.
Вылечи себя сам, говорил Артур. Вылечи — значит, пожалей. Пожалеть — значит, позволить себе все, что угодно — и даже вернуться в больницу, покопаться в кишках борова-убийцы, а потом вернуться в дом-затворник и получить свою дозу. И жить дальше, жуя вечерами булочки, препираясь с Артуром и глядя на дождь из-за затемненных окон.
— Давай… — прошептал Игорек самому себе. — Прыгни выше головы… не жалей себя…
С тихим вскриком он навалился на люк, нащупал неподвижные скобы и с усилием смял их пальцами правой руки — металл побелел, зашипел и превратился в раскаленную пену.
Крышку Игорек откатил в сторону, а сам полез вниз, нащупывая ногами невидимые ступени.
На третьей ступени он остановился, вглядываясь. Внизу загорелся тусклый огонек.
— Ползи, ползи, — сказал знакомый голос. — Сколько можно тебя ждать…
И опять пришла волна судороги, справиться с которой Игорек не смог, разжал руки и обрушился вниз, свалившись на что-то большое и теплое.
— Ничего себе, — только и сказал Антон, поднимая его на ноги и направляя узкий луч фонарика ему прямо в лицо. — И правда, не узнать… Пошли, херня ты никчемная…
— Подожди, — хрипло сказал Игорек, оперся рукой на шершавую холодную стену и наклонился. Его долго и мучительно выворачивало сначала горькой тягучей желчью, а потом соленым, пузырящимся.
Антон снова посветил, разглядел темные пятна и взял фонарик в зубы.
— Давай, — хмуро сказал он и присел.
Игорек привалился к нему боком и закрыл глаза, согреваясь.
Антон без труда поднял его и понес. Фонарик расчерчивал узкие коридоры на сектора, под ногами хрустел гравий.
— Быстро тебя уделали, — вполголоса сказал он.
— Во имя и во благо, — ответил Игорек.
Отец Андрюша положил его на то же самое место, накрыл детским одеяльцем, повздыхал, сел рядом и затянул долгую историю о каких-то садах, львах, агнцах и счастье. Игорек сначала слушал его, стуча зубами, потом не смог — не понимал ни слова. В его теле словно меняли местами каждую кость — вытягивая с мышцами и нервами, вколачивали куда-то мимо, и все крошилось, рвалось и горело.
Игорек метался по дощатому настилу, сбивая одеяло, и непрерывно выл на одной ноте — хватая ртом влажный подвальный воздух.
Антон мрачно сидел в углу, сцепив пальцы.
Он сделал все, что мог. С помощью Кайдо прошел три ступени ада — убедить, заставить поверить, настоять.
Убеждал людей, годами служивших тем, против кого их просили подняться. Людей, которые давно потеряли свое «я» в камуфляжных пятнах. Заставлял поверить — никто не может быть в безопасности, пока власть у тех, кто никогда опасности не подвергался.
Поставим их на другую сторону полос, говорил Антон. Заберем то, что принадлежит нам по праву — собственную судьбу и жизни.
Кайдо в долгие разговоры не пускался. Он просто наблюдал со стороны, скрестив руки на груди, и ухмылялся. От его улыбки у людей вытягивались лица — им бросали вызов, им, всю жизнь положившим на то, чтобы быть сильными.
Неизвестно, что было важнее — слова Антона или вызов Кайдо, но все пришло в движение. По улицам поползла бронетехника, по периметру главной площади расположились опытные снайперы, и метры колючей проволоки преградили мирному населению путь в «котел».
Напротив, под стенами правительственного здания, в линейку вытянулись, а потом рассыпались особые отряды, в недоумении рассматривающие противника.
Антон тогда подумал — наверняка кто-то с кем-то и водку пил… Одна братия же.
Наспех настроенный динамик прогнусавил что-то про мирные переговоры и цивилизованные методы решения проблемы.
Кайдо, стоявший рядом, злобно рассмеялся и сделал два шага вперед, а потом вскинул руку.
И стало страшно. Сухие щелчки выстрелов, как первые капли дождя, в секунду превратили площадь в бушующую бурю. Серо-зеленые волны накатывались на волнорез дома с колоннами и то пробивали его защиту, оставляя на серой брусчатке неподвижные тела и дым, то откатывались назад, и в них появлялись алые прорехи.
Антон видел пляшущие вокруг лица, руки, с металлом и без, видел, как крошится булыжник под гусеницами танков, прикрывающих боком, словно крабы, пробирающихся вперед людей.
Динамик что-то орал, но гул заглушал его, а вопли и визг, доносящиеся откуда-то сзади, раздражали настолько, что Антону захотелось повернуться и полоснуть очередью по тем, кто приперся сюда «посмотреть» — на всю эту бесталанную овечью толпу, сминающую сейчас в кашу первые ряды, повисшие на колючей проволоке.
Ненависть била в голову, как крепкий алкоголь, и не одному Антону визг и перебежчики с камерами, пробравшиеся за заграждение, встали поперек глотки. Упал кто-то сбоку, обливаясь кровью, кто-то в гражданской курточке и рыжих ботинках, а прямо по нему пронесся подросток с завязанным шарфом лицом и разбитой бутылкой в руке. Его перехватили где-то в толпе, но было поздно — в пробитую им брешь сунулся кто-то с мятым транспарантом, а потом еще…
— Кайдо! — сорванным голосом заорал Антон.
— Вижу, — отозвался Кайдо откуда-то из-под руки. — Мне надо точно знать, убивать их или нет.
— Откуда я знаю? — огрызнулся Антон. — Да поздно уже… все превратилось в…
Его слова заглушил рев сирены и многоголосый длинный вой.
А потом все стихло.
Только одинокая машина «скорой помощи» пробиралась сквозь медленно расступающихся солдат. Водитель старался не смотреть по сторонам. Его руки прыгали на руле.
Антон присмотрелся — на искрошенных ступенях чернели тела-кочки. За ними распахнутый зев снесенных с петель дверей и дым, выбивающийся клубами.
Грохнуло что-то сверху, раскатилось и долго не утихало.
— Дождь будет, — сказал Кайдо и облизнулся. Его глаза горели, руки были в крови.
— Дальше-то что?..
— А не знаю, — ответил Кайдо. — Я свое дело сделал.
Глава 12
Смерть
А дальше была пустота. Кое-где вспыхивали стихийные митинги, но они состояли, в основном, из тех, кому просто нечего делать. Оцепленные полностью районы, настороженные уставшие люди на никому не нужных постах, разбитые витрины магазинов и панические отрывочные новости по телевидению — перечисления увечий, нанесенных мирным гражданам, «случайно» попавшим в зону действий «потерявших человеческий облик» военных.
Многочисленные аресты, проводимые неизвестно по чьему приказу, какая-то траурная процессия с наспех развернутыми флагами. Быстрое интервью с одной из Сестер Жизни, выступившей с резким осуждением действий военных — с гладко причесанными черными волосами девушка, сверкая глазами, вещала о том, что установившийся мир и благоденствие очищенной нации пытаются разрушить грязными руками жаждущих куска кровавой власти… И обещание, что все скоро встанет на свои места и виновные будут наказаны.
Кайдо лениво заметил, что вышку телевещания тоже неплохо бы взять под контроль — «балаболят там всякие»… Но Антон не согласился — там нет никого, кто был бы по-настоящему виноват.
Нервная система управления была разрушена. Организм города покрывался язвами, и судороги сотрясали его, оставшегося под разрозненным контролем над несколькими узловыми центрами.
Антон не знал — но к тому моменту, как Игорек от боли прокусил губу и уперся лицом в плоскую подушечку, выгнувшись и выставив острые лопатки, в аэропорту завязался новый бой — измученные солдаты, за сутки не сомкнувшие глаз, встречали собранных, выспавшихся и бесстрастных наемников, высадившихся из пяти самолетов с зеленой миротворческой полосой на борту.
И снова защелкали выстрелы, а потом грянул взрыв, надувшись тугим горячим облаком.
Стекла многометровых окон аэропорта осыпались сверкающим дождем, превращая людей внизу в калек и лоскуты.
