Борис Штерн - Стражи последнего неба
В лавке реб Хаима на виа Кондотти покупателей не было. Там я никогда не видел покупателей, и вообще удивительно, на что он живет.
— Шалом, реб Хаим. Сегодня умер Польский Святой.
— Борух даян а-эмэт[32], — и Хаим сокрушенно покачал головой.
— Вот что я нашел у него на столе, — я протянул Хаиму листочек, который показывал дивизионному комиссару, и тут же понял, что он знает, что это такое.
— Там были еще такие листочки? — спросил реб Хаим. — Все равно ведь пропадет, а я их у тебя купил бы. А библиотеку его я смог бы посмотреть?
— Сначала объясните мне, что это такое.
Хаим испытующе поглядел на меня, потом снял с полки какую-то книгу, начал листать.
— У твоего отца такой книги не было? — он показал мне обложку. Там было написано: «Книга ангела Разиэля».
— Что-то такое припоминаю…
В моей памяти всплыла картинка из детства: я стою возле отцовского стола, дергаю папу за кисть цицит.
— Не мешай, Яков, я учу каббалу.
— Папа, давай учить вместе.
— Ты еще не поймешь.
Я продолжаю дергать отца: «Покажи мне, ну, покажи!»
Он спускает со стола вниз, ко мне, свою книгу. Странные рисунки, фигуры с птичьими головами… и знаки, такие же знаки, как на записях Польского Святого!
Тем временем Хаим открыл книгу в нужном месте:
— Это ты видел?
— Да. Что это за знаки? Что здесь написано?
Хаим отрицательно помотал головой:
— Я знаю, что это, однако не понимаю.
— Так все-таки, что это за знаки?
— Это алфавит Адама, первого человека. Ты знаешь, что Адам оставил после себя книгу — «Сефер Адам а-Ришон»? Так вот, она вся была написана такими буквами. А про книгу Ханоха ты слышал?
— Ханоха, сына Йереда, который был живым взят на небо?
— Именно. Она тоже была написана таким шрифтом. Мало того, я подозреваю, что такими же буквами была написана и «Сефер Йецира», «Книга Творения».
— Та, которую приписывают патриарху Аврааму?
— Ее написал Авраам, праотец наш. Мало того, сейчас я покажу тебе одно малоизвестное место в Талмуде…
Хаим встал на маленькую лесенку и достал с верхней полки том Вавилонского Талмуда — одно из первых изданий, вышедших в начале XVI века в Венеции.
— Вот, посмотри, трактат «Сангедрин»: «Вначале Тора и Заповеди были даны еврейским шрифтом, и только во времена Эзры-софера возвращены шрифтом ассирийским». Ты ведь знаешь, что наш квадратный шрифт, которым пишут свитки Торы и священные тексты, называется ассирийским?
— Конечно, знаю. Но какой шрифт тогда называется еврейским?
— Для этого заглянем в более позднее издание Талмуда. Здесь еще нет комментариев рабби Шломо Ицхаки из Вормса…
С неожиданным для его возраста проворством Хаим подпрыгнул и, уже не пользуясь лесенкой, стащил толстенный том вниз.
— А вот это издание вышло в Вильно в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году, более пятидесяти лет назад. Гляди, что пишет Раши: «Ктав иври — ктав эвер а-нахар». Еврейское письмо — письмо перешедших Реку.
— Перешедшим Реку называли нашего праотца Авраама. Но почему еврейский шрифт заменили на ассирийский?
— Этого я не знаю, — Хаим развел руками. — Я ведь не раввин, а скромный торговец.
— То есть вы не можете прочесть, что здесь написано?
— Конечно, нет. За этим обратись к раву Амнуэлю, он сейчас считается крупнейшим знатоком каббалы в Риме.
— Постой, он не из потомков ли тех Амнуэлей, которые первыми напечатали «Зоар»? Эта семья занимается каббалой уже сотни лет.
— Вот и пойди к нему. А мне в обмен за совет хотелось бы посмотреть книги, которые остались после ребе Иегуды-Юдла, праведника благословенной памяти. Кстати, почему тебя заинтересовали его записи?
— Он умер странной смертью.
— Ты хочешь сказать, что его убили?
— Нет. Просто мне его смерть показалась странной, вот и все.
Хаим посуровел лицом.
— Может быть, он забрался в слишком высокие сферы. С каббалой нужно быть осторожным — ты можешь допустить ошибку, и душа твоя отделится от тела. Разумеется, это касается только практической каббалы, «каббалы маасит», «каббалой июнит», то есть умозрительной, теоретической, можно заниматься без всякого риска для себя. Так когда мы встретимся?
Я посмотрел на часы — они у меня модные, наручные.
— Через два часа возле ворот гетто.
Я успел вернуться к дому Польского Святого как раз вовремя, к приходу хевра кадиша. Я открыл им дверь, и они вынесли Розенберга из дома. С ними на кладбище я не пошел, провожающих было достаточно — не то что один миньян, а тридцать или сорок человек.
До встречи с Хаимом оставалось еще около часа, и я решил второй раз подробнейшим образом осмотреть комнату.
Странно, конечно. Вся комната уставлена стеклянными банками с зеленью. Понятно, что каждый день они здесь не стоят, иначе по комнате невозможно будет пройти. Обожженный пол возле кресла…
Поняв, что сейчас этой загадки мне не разрешить, я подошел к книжным полкам. Подбор книг довольно специфический — все только по каббале. Я нашел там первое издание «Зоара», вышедшее в Мантуе в 1558 году, еще кое-какие знакомые книги. Однако большинство книг было мне незнакомо, а о существовании некоторых (о возможности существования таких книг) я и не подозревал.
Стопки лежащих на полках бумаг были написаны шрифтом, характерным для каббалистических рукописей, такие я когда-то видел на столе у отца. Но теперь не мог прочитать ни строчки.
Между пачками бумаг я нашел маленькую книжечку, изрядно зачитанную и испещренную всевозможными пометками, мне совершенно непонятными.
«Моше Кордоверо „Высшие ангелы“» — гласила надпись на обложке.
В коридоре послышались легкие шаги (я насторожился), дверь открылась, и в комнату вошел Хаим Малах.
— Мне подсказали адрес, — сразу сообщил он, опережая вопросы.
Хаим обошел стоящие на полу банки, бросив на них внимательный взгляд, и подошел к книжному шкафу.
— Слушай, банки так и стояли, когда ты пришел? — спросил он.
— Так и стояли. По твоему вопросу я могу судить, что это наводит тебя на какую-то мысль.
— Наводит, наводит…
Хаим внимательно стал осматривать книги. Я отошел в сторону, чтобы ему не мешать, и стал осматривать личные вещи покойного. Ничего интересного в них я не нашел.
— А во что он был одет? — неожиданно спросил Хаим. Он по-прежнему стоял у шкафа, рассматривая какую-то толстенную рукопись.
— Он почему-то был в белом халате — китле, — и это в будни! Ермолка на голове тоже белая, вязаная, — я призадумался. — Брюки обычные, черные… Ах да, он же был босиком, в одних носках!
Ботинки Польского Святого, изрядно стоптанные, и сейчас стояли под кроватью.
Я заметил, что Хаим удивленно поднял брови.
— О чем это тебе говорит? Ну давай, старый торгаш, без твоей помощи я это дело никогда не распутаю.
— Слушай, а что станет со всей этой библиотекой?
— Если она будет фигурировать в деле, то ее конфискуют в качестве вещественного доказательства.
— Это же все пропадет! А я вижу здесь уникальные вещи. Продай ее мне, — Хаим пристально посмотрел на меня.
— Как я могу продать, она ведь не моя. И что ты будешь делать со всеми этими книгами? Читать?
Хаим засмеялся:
— Нет. Я недостаточно учился, чтобы читать такие книги. Это профетическая каббала — вот, например, у меня в руках манускрипт Абулафии…
— Постой, Хаим. Ты говоришь слишком умные слова. Что такое каббала, я знаю. Но профетическая?.. И кто такой Абулафия?
— А библиотека? — Хаим продолжал гнуть свою линию. — Я бы продал ее людям, которые понимают, и заработал бы немного денег…
— Так и быть, забирай библиотеку. А сейчас рассказывай все, что тебе известно.
— Все? — усмехнулся Хаим. — Боюсь, это займет слишком много времени.
— Ладно, начинай.
— Судя по тому, что я здесь вижу, покойный усиленно занимался профетической каббалой.
— Ну, вот опять! — воскликнул я. — Да объясни мне наконец, что это такое!
— Как тебе сказать… — Хаим задумчиво потеребил седую бороду. — Если «каббала июнит» занимается теорией — сотворением мира, тем, что называется «маасе берешит», «деянием изначальным», а также «маасе Меркава», «деянием Колесницы» — распространением Божественного света, и «таамей мицвот» — тайным смыслом библейских заповедей, а «каббала маасит» — практическая, предназначена для изменения нашего материального мира, то «каббала профетическая» служит для проникновения человека в высшие миры.
— А это возможно? — удивился я.
— Возможно. Но не безопасно.
— Что значит «не безопасно»?
Хаим с выразительным видом показал на кресло, в котором закончился земной путь Польского Святого.
— Ну, я так не думаю. Если хочешь слышать мою версию — мне кажется, просто кто-то сильно напугал старика. Явился сюда под утро, с факелом…
