Дорис Лессинг - Повесть о генерале Данне, дочери Маары, Гриоте и снежном псе
Гриоту нужно было сделать распоряжения. Он полностью сосредоточился на этом, отдав необходимые приказания, что означало: вскоре все эти самодельные постройки снесут и людям придется уходить.
Затем Гриот вернулся на учебный плац, где все еще сидели на корточках доставленные утром беженцы и болтали с солдатами. Выглядели они уже гораздо лучше. Они напоминали растения, которые после долгой засухи наконец полили.
Гриот сказал солдатам, что они должны установить кухню — там, где заканчиваются жилые постройки, и что, если появятся новые беженцы, их нужно будет накормить супом, выдать каждому по буханке хлеба и отправить восвояси.
Гриот думал о том, сколько раз ему приходилось шагать, или бежать, или брести — ради того, чтобы выжить, чтобы найти еду, найти воду… Хорошо хоть в этих краях люди не мучаются от жажды. Он велел гнать людей прочь, а ведь они, возможно, шли уже очень долго… сколько? Иногда Гриот и сам не мог сказать, как давно он уже шел или бежал; состояние вечного голода стало настолько привычным, что он не мог вспомнить, когда последний раз был сыт. Если Данн прав (а разве он может ошибаться?), тогда он, Гриот, должен прогонять людей и тем самым обрекать их, во всяком случае некоторых из них, на смерть. И в то же время Гриот слышал — как эхо — плач младенца в хлипкой постройке из тростника, которая могла обрушиться вниз по склону при первом же сильном порыве ветра или от падающего камня… Плачущий ребенок… да, в ту давнюю ночь пожара и сражения тоже плакали малыши, и так было на всех войнах, в которых участвовал Гриот, и на всех войнах вообще. И каждый плачущий младенец как будто просил: «Помни меня… помни меня…»
Гриот сидел за столом в большом зале, а в нескольких шагах от него устроились Данн и Али, поглощенные, как обычно, беседой, окруженные стопками из тростниковых листков. Вдвоем они изучали эти листки, разбирали непонятные — для Гриота — строчки из значков и закорючек, и часто к ним подходили солдаты от других столов с еще одной тростниковой страничкой и клали ее на стол с улыбкой или наклонялись, чтобы показать и объяснить новое открытие, сделанное ими.
Теперь в большом зале стояло более двадцати столов — и каждый день ставились новые, и за каждым сидели один или два ученых, мужчины и женщины, которые когда-то были такими же жалкими бродягами, как те, кто в этот момент (представлялось Гриоту), плача и спотыкаясь, брели через коварные болота.
Каждый из них время от времени уходил в тайник в сопровождении Али, копировал с листков, хранившихся под не-стеклом, древний текст и возвращался обратно в зал.
Снаружи тайник охраняли солдаты. Внутрь пропускали только тех, кого сопровождал Али. Это относилось и к Гриоту, как он обнаружил к своему стыду и удивлению. Когда отдавался приказ, Гриот в нем не упоминался. Кто отдал приказ? Данн. И все-таки, если Гриот оказывался рядом со столом, выделенным для Данна и Али, когда эти двое планировали визит в тайник, то он шел с ними, шел по праву, и по пути Данн беседовал с ними обоими об армии и о лагере, а с Али — еще и о древних книгах. Так что все было в порядке.
За расстановкой и распределением столов следил Сабир. Он ходил взад и вперед по залу, наблюдал, как продвигается работа над текстами, останавливался поговорить и пошутить. Доброжелательная и непринужденная атмосфера царила в зале, где освещение менялось в зависимости от того, посылали небеса суровые или теплые ветра, гнали они темные или белые облака. И иногда — очень редко — все вокруг вспыхивало солнечным светом, и он, разбиваясь на кусочки, беспорядочно падал и на пол, и на стены, и на столы, за которыми кипела работа.
Данн часто оставлял Али корпеть над письменами, а сам уходил бродить по залу. Он останавливался возле каждого стола, и если не знал языка, на котором говорил работающий там ученый, то Сабир призывал кого-нибудь на помощь. Данн присаживался рядом, шутил, смеялся, но в основном слушал. Гриот измышлял всевозможные предлоги, чтобы пройти рядом с Данном, и слышал, как ученые рассказывали генералу свои истории — истории своих скитаний и несчастий, потому что, сколько бы языков они ни знали, живых и давно забытых, им тоже пришлось бежать из своей ночи пламени и насилия, во время которой они, возможно, потеряли все, что имели. Данн сидел, слушал, подперев подбородок руками или склонив голову, и кивал. Однажды Гриот, проходя мимо, заметил слезы на его лице. Он был такой чуткий, этот новый для Гриота Данн, такой деликатный в своем сочувствии, да и Али тоже, когда ему приходилось выступать в качестве переводчика, тоже сидел рядом, деликатный и внимательный. Они слушали, всегда слушали… Гриот подумал, что Данн никогда раньше не расспрашивал его о той ночи, полной огня и криков (и плачущих младенцев, да), но теперь уже было поздно. Теперь пришло время вот этим бедным мужчинам и женщинам сидеть и говорить, говорить, и слова горели на их губах, заставляя гореть и глаза. Данн мог просидеть у одного стола целый день, а на следующий день подходил к следующему. Женщина-писец, дочь мудреца, который настоял на том, чтобы девочка тоже выучилась всему, чему учили ее братьев, рассказала о том, как она спасла из огня своих детей и убежала от сражений. Однако, хотя сама она оказалась сильной и выжила, ее ребятишки, слабые и маленькие, не выдержали жары и голода и умерли. Это случилось далеко на востоке. Она была из племени пескоедов, попыталась пошутить женщина, как шутили Сабир и Али.
Или Данн сидел с Али. В такие часы Гриот надеялся, что к нему не придут с просьбами и вопросами солдаты, потому что он прислушивался к беседам за соседним столом.
Али говорил:
— Те страницы, которые древние люди оставили прижатыми к прозрачной поверхности, были выбраны потому, что они особенно важны. Но каждая страница выбиралась из целой книги, то есть важны были целые книги.
Данн отвечал:
— Но мы никогда не узнаем, что было в книге, ведь у нас есть только одна страница.
Али продолжал:
— И даже эту страницу мы понимаем лишь частично, поскольку языки такие древние. Мы словно видим миры привидений — тени привидений. И значение страницы — как слова, которые уносит от нас ветер. Мы смотрим на слова, которые были скопированы с других слов, написанных людьми, что жили задолго до того. Это огромные глубины времени, господин. Огромные.
— Да.
— Ну, а если эти страницы — привидения, то они уже давно износились да истончились за прошедшее время, господин. — Данн рассмеялся при этих словах Али. — Да. Когда мы стоим возле этих прозрачных стен и смотрим, то мы как будто заглядываем в само Время. А наши глаза не приспособлены для этого.
Гриот думал: «Ах, если бы только я мог говорить так, как Али, если бы только я знал все эти языки, если бы я только мог…»
И вот Данн указал на блестящую новую табличку из прессованного тростника и спросил:
— А это что такое? Как я посмотрю, здесь текст сплошной, не разорван, как другие.
— Это история, господин.
— Какая? Где? Что за история?
— На этой странице такой информации нет, господин. Должно быть, она осталась на других страницах книги.
Данн буквально застонал вслух, нетерпеливо сжал голову в ладонях.
— Я прочитаю тебе то, что мы сумели разобрать, но все это лишь приблизительно.
И Али медленно начал читать, умолкая порой, делая бесконечные (так казалось, наверное, Данну) паузы:
— «Когда стало ясно, что с севера наступает ледник…» Тут я не все понимаю. «…Скорбь о том, что будет утрачено. Величайшая цивилизация в истории…» Снова большой кусок непонятный. «Было решено сделать копии некоторых городов, чтобы хотя бы часть нашей цивилизации сохранилась в памяти людей. Начались споры из-за того, какие города будут…»
— Ну конечно, — вставил Данн. — Как же иначе. Споры. Войны. По крайней мере, это не изменилось.
— «… Столько городов. Каждый город хотел, чтобы именно его отстроили заново в Северном Африке». Теперь мы по-другому произносим это название. «Одни города были богаче других. Богатые города одержали верх. Ледник приближался быстрее, чем предполагалось… Люди сражались за то, чтобы первыми убежать от ледника… на юг… Новые города были построены по всему Северному Африку… в основном на песке. Старые города Йеррапа были большими. Каждый… центр… обычно старше, чем окружающие его части. Однако никто не пытался восстановить эти пригороды, потому что их считали некрасивыми и… не хватало строительных материалов. Когда новому поколению говорили, что это — копия Рима или Парижа… то забывали, что построена только малая часть древнего города… забывали, какими большими были древние города. Жители Африка сражались с беженцами, прибывающими из Йеррапа. Вспыхивало множество войн. Города по-прежнему вызывали у людей удивление, но постепенно стали пустеть. Технологии, которые поддерживали в городах жизнь, утрачивались. Города, предназначенные для того, чтобы нести имя, идею, славу Йеррапа сквозь время, стояли заброшенные. Они разрушались, а потом — спустя много-много лет — замерзшая почва начала таять, и города погрузились в воду». И мы никогда не узнаем о том, что еще было написано в этой книге.
