Александр Смирнов - Чернокнижник
– В том то и дело, что кроме Хонекера ни одного имени и фамилии нет.
– Надо быть полным идиотом, чтобы не догадаться, какая женщина возглавляет правительство Великобритании. А человек с родимым пятном? Вы не поняли, что это Горбачёв?
– Значит, вам не нужна копия рукописи?
Полковник отрицательно помотал головой.
– Падение берлинской стены, роспуск Варшавского договора, этого же не может быть!
– Да, такого действительно быть не может, – согласился Мишель.
Он забрал рукопись и направился к выходу.
– Этот человек ещё ни разу не ошибался, – сказал он в дверях. – Предположим самое невероятное: вдруг он окажется прав? Что вы скажете своему шефу, когда он покажет вам его книгу?
Полковник сделал знак Мишелю, чтобы он остановился.
– Дай-ка мне рукопись.
Он взял в руки листы бумаги и выразительно посмотрел на них.
– За сколько же он написал столько?
– За один день.
– Быстро работает.
Полковник выровнял листы и положил их в ящик стола.
– Пусть пока у меня полежат.
– Я должен вернуть рукопись. Пока он не закончит книгу, рукопись должна быть у него.
Полковник извлёк рукопись и отдал Мишелю.
– Сделай копию и принеси мне, – сказал он.
– А что сказать Пьеру?
– С Пьером заключишь контракт от имени издательства. Условия должны быть такие, чтобы это всё, – полковник показал глазами на рукопись, – никогда и никому не попало.
– Но он захочет увидеть книгу.
– Надо так заплатить, чтобы этих мыслей у него даже не возникало.
Пётр сидел за столиком и не мог отвести глаз от сцены, на которой практически обнажённые девушки поражали своим искусством всех присутствующих. Филигранные движения кордебалета рисовали в сознании образ ни на что не похожий. Его можно, пожалуй, сравнить с бриллиантом, разбивающим прозрачный луч света на радужный спектр, от которого невозможно отвести глаз. Глаз не только мужских, но и женских. Глядя на эти совершенные во всех отношениях тела, понимаешь, что только Бог мог создать такую красоту, и что прятать её под материей не только безнравственно, но и преступно. Но не только точеные тела завораживали зрителей: музыка, танец, декорации и световое оформление превращали маленький островок земли в центре Парижа в подобие рая, куда человек за какие-то великие подвиги был прощён и снова возвращён господом.
Всё когда-то кончается, кончился и танец. Девушки ушли за кулисы, а зрители вынуждены были вернуться на грешную землю.
– Это Мулен Руж! – восхищённо сказал Мишель, разливая шампанское.
– В стране, откуда я приехал, всё это называется разврат, – заметил Пётр.
– Назвать это развратом всё равно, что гейшу обозвать проституткой, – возмутился Мишель.
«А разве это не так?» – хотела возразить Наташа, но на всякий случай промолчала.
– Однако, чтобы очутиться в этом раю, надо банально иметь деньги. Мы так увлеклись здешними красотками, что забыли для чего пришли сюда, – улыбнулся Мишель.
– Как, для чего? Посмотреть варьете, – ответил Пётр.
– Ты неисправим, – засмеялась Наташа. – Мы здесь, чтобы отметить заключённый сегодня контракт с издательством.
– Да, действительно. Контракт. Как я забыл?
– И не только контракт, а ещё и умопомрачительный гонорар, – напомнила Наташа. – Я предлагаю выпить за Мишеля – нашего друга. Что бы мы без него делали?
– Не стоит так преувеличивать значение моей персоны. Я просто выполняю свой долг.
– Нет, нет, никаких возражений, – возразил Пётр. – Если тост провозглашён, то его обязательно надо выпить. К тому же, я полностью согласен со своей супругой.
Хотелось выпить и за удачу, и ещё за многое, но на сцену вышли девушки, и посетители снова очутились в раю, забыв про нашу грешную землю.
Проводив русских друзей домой, Мишель добрался до своей квартиры и рухнул на диван, даже не раздеваясь. Может быть, для русских такое количество спиртного ничего и не значило, но для него оно явно переходило за рамки разумного. Голова трещала – только подушка и сон могли излечить неискушённого в питейных делах француза. Однако заснуть ему было не суждено.
Дверной звонок, будто дрель, пытался пробуравить своим сверлом голову. Мишель собрал последние силы, встал, прошёл по коридору и открыл дверь. На пороге стоял полковник с обезумевшим лицом. Не было случая, чтобы начальник такого ранга сам приходил к Мишелю. Обычно тот звонил, и Мишель летел пулей к своему повелителю, а сегодня…
Мишель потряс головой, думая, что ему всё причудилось, но головная боль тут же больно резанула по мозгам. Он схватился за голову и сморщился.
– Не удивляйся, это я, – сказал полковник.
– Что-нибудь случилось?
– У тебя выпить есть?
От этого вопроса к горлу Мишеля подкатился комок, и ему чуть не сделалось плохо. Он кивнул головой и рукой пригласил гостя войти в квартиру. Когда полковник сел на диван, Мишель подкатил к нему сервировочный столик и поставил на него бутылку коньяка и рюмку.
– Тут одной рюмкой не обойдётся, – возразил полковник.
– Что случилось? – спросил Мишель, ставя на столик фужеры.
Полковник налил коньяка, выпил и, посмотрев на Мишеля, с удивлением сказал:
– Рухнула Берлинская стена!
– Как? – не поверил ему Мишель.
Хмель моментально покинул его, головная боль прошла.
– Как? – ещё раз повторил он свой вопрос.
– Очень просто. Так, как написал Сапожников.
Полковник снова налил коньяк в фужер. Мишель пододвинул фужер для себя. После сообщения шефа Мишель был абсолютно трезв.
– А ведь мы были обладателями суперважной и суперсекретной информации, – сказал он Мишелю. – И эта информация без толку пролежала в письменном ящике стола.
– А я вас предупреждал, что надо рукописи Сапожникова дать ход. Представляете, сколько бы нам отвалили за то, что сейчас не представляет никакого интереса?
– Я не поверил. Разве в это можно поверить?
– Ещё осталась информация о Варшавском договоре.
– Я уже доложил наверх.
– Ну и что?
– Ничего. Они не верят.
– Нет пророка в своём отечестве, – грустно ухмыльнулся Мишель.
– Какой же он свой?
– Когда он в России своим был, его оттуда выгнали, потому что не верили, а теперь мы ему не верим, стало быть, он у нас своим стал.
– Ты, вот, что, – сказал полковник, разливая остаток коньяка по фужерам, – ничего ему не говори, пусть пишет. Когда с Варшавским договором случится, они сами к нам прибегут. Мы тогда такой гонорар с них потребуем, на всю оставшуюся жизнь хватит!
Полковник ударил своим фужером о фужер Мишеля и допил остатки коньяка.
Мишель последовал примеру своего начальника. Когда спиртное было выпито, он с удивлением посмотрел на бутылку, а потом на своего шефа.
– Господин полковник, мы с вами целую бутылку выпили, а у меня ни в одном глазу.
– У меня тоже, – удивился полковник.
– Я, кажется, начинаю понимать, почему русские могут очень много пить.
– Почему?
– Они всегда находятся в состоянии стресса, как мы сейчас, вот поэтому и не пьянеют.
– А ведь ты прав, – согласился полковник, – давай проверим твою теорию.
– Каким образом?
– Ты сейчас спокоен? – спросил полковник.
– Спокоен.
– Тогда сделаем так: ты достаёшь ещё одну бутылку коньяка, и мы выпиваем её.
– И что тогда?
– Тогда, если алкоголь подействует на нас, значит, твоя теория верна.
Что касается Петра Сапожникова, то его не интересовал вопрос воздействия алкоголя на организм человека, находящегося в стрессовой ситуации. Его сейчас вообще ничего не интересовало. Почувствовав, что он нужен людям, что его труд, труд писателя, востребован, он окунался в создаваемые им самим причудливые сюжеты, то проваливаясь в далёкое прошлое, то взлетая в будущее. Единственное, что было неподвластно писателю, так это настоящее.
Вот сознание художника оказалось в Кремле, вот он видит, как генсек пытается вытянуть огромную страну из экономической ямы, в которой она оказалась. Он видит, как руководитель страны сидит в кабинете и беседует со своим соратником.
– Александр Николаевич, – говорит генсек, – ну почему народ так инертен? Почему наша перестройка забуксовала? Мы же хотим дать людям свободу!
– А она нужна ему?
– Кому?
– Народу.
– Ты хочешь сказать, что народу не нужна свобода?
– Нет.
– Почему?
– Потому что наш народ состоит из рабов.
Однако разве мнение одного человека может оказаться препятствием в таком важном деле, как государственное устройство? Хотя Александр Николаевич, конечно, прав: народ сам ничего решать не хочет, он ждёт, чтобы за него всё решили и сделали другие. Именно поэтому генсек унижается перед Западом, именно поэтому во всём уступает ему, именно поэтому ходит по всему миру с протянутой рукой, прося в долг. Именно потому, что всё зависит от него, а не от народа. От рабов вообще ничего не зависит. Генсек понимает, что выход из экономического кризиса – не самое главное в его деятельности. Главное – это превратить рабов в свободных людей. Именно для этого создан съезд народных депутатов СССР, именно для этого он, генеральный секретарь ЦК КПСС, становится первым президентом Советского Союза. Но доверять народу страшно. Всё-таки они ещё рабы. Генсека президентом избирает не народ, а съезд народных депутатов, который полностью подчинён его воле, воле генерального секретаря ЦК КПСС.
