Пепельные цветы - Алексей Анатольевич Притуляк
– Как там ваша коровка? – крикнул он, когда Маклахен уже открывал дверь.
Хозяин что-то ответил, но Липси не расслышал в этой туманной гуще.
Он огляделся. Надо было идти в дом, но зрелище острова, тяжёлого неба и моря было таким завораживающим, что он нерешительно топтался на месте некоторое время, а потом, хрустя в густой тишине градом и ломкой травой, пошёл вокруг гостиницы.
Проходя мимо коровника, едва не подскользнулся и не упал. Ему стало страшно. Падать в этот ледяной пепел очень не хотелось.
Оторвав на минуту платок от лица, увидел чёрное пятно, которое образовалось на месте, где его рот с усилием втягивал воздух. Закашлялся и некоторое время стоял, отплёвывая густую мокроту и грязь.
Это была смерть. Надо было идти в гостиницу, спуститься в подвал, забиться там в самый дальний угол, уснуть… и проснуться лет через двести, когда всё уже кончится, когда последствия войны уйдут в прошлое, а земля снова приобретёт привычный вид.
Что-то попало под ногу – какой-то камешек… Ещё один… и ещё. Он присел на корточки, всматриваясь. И замер от ужаса.
Под ногами, на несколько метров, или десятков метров вокруг, лежали на земле замёрзшие, окоченевшие тела птиц. Целая стая птиц просыпалась с неба – давно, уже не меньше суток, наверное. Трупы были припорошены снегом и успели окоченеть до каменной твёрдости.
Липси резко поднялся, от чего чуть не упал тут же – голова закружилась, в глазах потемнело. Постояв, повернул обратно и быстро пошёл к крыльцу.
С неба вдруг рухнул на голову рёв и свист – внезапно и оглушительно. Невольно Липси повалился на землю, накрывая затылок руками, ожидая испепеляющего взрыва.
Но взрыва не последовало. Самолёт, – а это был самолёт, – проревел над головой, уносясь куда-то в сторону материка. Чей он был? Американский? Английский? Или китайский, который нёс очередную атомную бомбу?.. Хотя, нет, это был, конечно, не бомбардировщик – слишком низко и быстро он летел.
Прямо перед лицом Липси, перед глазами, торчал из земли надломленный стебель какого-то цветка. На маленьком листке застыла, скрючилась и засохла, почерневшей заиндевелой каплей смерти, божья коровка.
Жгучие слёзы проступили на глазах Липси, рот скривился в беззвучном плаче. Он перевернулся на спину и зарыдал в голос, наблюдая за бурой полосой, которую оставил после себя самолёт – словно в этой тьме, в черноте дыма и пепла, пролетел сказочный огнедышащий ящер, который испепелил землю вокруг и теперь унёсся дальше – сжигать, умерщвлять, уничтожать.
Он лежал так несколько минут – в растаявшем под его телом пепельном снегу, забыв о платке, сотрясаясь в рыданиях – грязный, жалкий обломок недавней жизни, в которую теперь верилось всё меньше и меньше.
Потом поднялся и поплёлся к гостинице.
А с неба вдруг посыпался снег – медленный, крупный и серый.
18. День двадцатый. Беатрис
Последняя любовь, оказывается, может быть гораздо больней первой, которая должна быть несчастна по определению. Во всяком случае, последняя – безнадежна. Первая любовь – это в первую очередь надежда. Последняя – безнадежность.
Теперь Беатрис нисколько не сомневалась, что любовь её – последняя, и что именно в том смысле, который подразумевала Джайя на самом деле.
Хотелось плакать. Хотелось умереть прямо сейчас, чтобы не дожидаться того момента, когда смерть сама придёт за тобой. И очень было страшно остаться одной. Ведь если… если Ллойд…
Нет! Не надо думать об этом! Ты дура, что ли? Ты совсем сдурела, милочка?! Что ты себе позволяешь, какие мысли?!
Помыться бы… Самым мерзким в этом подвале было отсутствие возможности не только помыться, но даже просто умыться; отсутствие полноценного туалета и присутствие крыс.
Страшнее всего было в первую, бессонную, ночь. После того как они спустились в подвал, ещё дважды сотрясалась под ногами земля и казалось, что им уже никогда не выйти наружу, что гостиница не выдержит, рухнет, накроет их и похоронит на веки вечные в этом подвале, в утробе этого острова.
Они не спали всю ночь – ждали смерти и терялись в догадках, что и как там, снаружи, происходит и что будет дальше, и как скоро смогут они выйти на поверхность, если вообще когда-нибудь смогут.
Весельчак Липси, кажется, совсем раскис – он всё больше молчал, а глаза его были пусты и неподвижны.
Гленда была слишком испугана, и всё, что она могла сказать осмысленного – это "какой ужас!".
Деллахи и с самого начала не отличался разговорчивостью. Он хоть и старался успокоить дам, но выходило это у него неказисто, неумело.
И только Ллойд… Если бы не Ллойд, она бы сошла с ума в этом подвале. Да и Гленда тоже, следом за ней. Милый Ллойд оставался спокойным и не переставал отпускать свои шуточки, которые уже немного приелись, но всё же это лучше, чем ничего. Хотя иногда его непоказное равнодушие раздражало, как раздражает порой инфантильность ребёнка, не способного уразуметь очевидных вещей.
Беатрис прекрасно понимала, что спокойствие Ллойда идёт от его… от особенностей его психики. Но её тревожил тот факт, что равнодушие любимого углублялось по мере того, как нарастала угрожающая им всем опасность. Ллойд словно всё больше и больше погружался в своё… безумие, да; давай уж называть вещи их именами, голубушка!..
Её любимый словно заворачивался в кокон непонимания происходящего, в кокон, в котором ему было безопасно, уютно, спокойно. Зачем понимать то, что тревожит, не даёт покоя и пугает. Пусть Беатрис остаётся там, в том страшном безумном мире, а он, Ллойд, будет тихонько дремать под сенью своей отрешённости и грезить о той невозможной жизни, которой они будут жить завтра, когда по мановению волшебной палочки выйдут из этого подвала, уедут с этого острова в прекрасную, зелёную и солнечную Бразилию.
Беатрис изо всех сил старалась не позволить ему уйти, она тормошила его, заставляла строить реальные планы на будущее и воспринимать настоящее. Часами напролёт они шептались на вонючем матраце в своём уголке. Но милый с готовностью говорил лишь о том будущем, в котором вообще не было никакой войны. Он ушёл от этой войны, он не видел и не слышал её. Он не понимал и не хотел понимать, в каком они находятся положении.
И в конце концов Беатрис сдалась. Она любила своего бедного Ллойда. Но ничего не могла поделать и жалела только о том, что она не профессор Локк.
– Может быть тоже пойдём? – обратилась Беатрис к Деллахи, минут через десять после ухода Липси.
– Н-не стоит, – коротко ответил тот.
– Правда, Беатрис, теперь уж
