Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле
Рамбай обескураженно уставился на нее.
– Он так и сказал? – переспросил он недоверчиво.
– Так и сказал.
– И твердая вода бывает? – спросил он так, что стало ясно: до истерики остался один шаг.
– Об этом я не спрашивала. Я и сама знаю. От холода вода твердеет и превращается в лёд.
– Ливьен называла другое слово, – все с той же, не предвещающей ничего хорошего, интонацией заметил он.
– Я рассказывала ему про снег, – пояснила Ливьен. – Понимаешь, Рамбай, лед – твердый, а снег – мягкий…
– Снег!!! Лед!!! – взорвался он наконец. – Вода твердая, вода мягкая!!! Ответь мне, самка, – продолжал он голосом, полным сарказма, – научи глупого Рамбая: бывает ли вода жидкая?..
– Бывает! – зло рявкнула Ливьен.
– Это хорошо, – покивал он, ехидно прищурившись. – А может быть, вода умеет плясать на лесной поляне, украсив себя цветами магнолии? Или вода кусается, выскакивая из дупла? Или она летает по воздуху, пока никто не видит?!!
– Если ты так глуп, что сунешь свой нос в кипяток, вода укусит тебя, – взяв себя в руки, мрачно ответила Ливьен. – А вода, которая летает по воздуху, называется «пар»… Ты обещал поступить так, как скажет Лабастьер. И хватит об этом.
Рамбай скрипнул зубами. Но промолчал.
Однако говорить о необходимости теплой одежды оказалось много проще, чем сделать ее. Ливьен пожалела, что не поставила этот вопрос раньше.
Два дня подряд Рамбай и Дент-Байан спускались на «ступень» ниже в поисках какого-нибудь зверька, шкурку которого можно было бы выделать. Но тщетно. Ничего подобного тут не водилось.
Были еще перья, оставшиеся от хищной птицы, но Ливьен не представляла, как их можно использовать. Выход подсказал Дент-Байан.
Срезав пух с нескольких перьев, махаон набил им свой спальный мешок, а затем, чтобы пух не сбивался в один край, прошил мешок нитью – несколькими строками, крест накрест. И это свое изделие он предложил в качестве утепляющей прослойки в кожух Лабастьера.
Ливьен и Сейна с воодушевлением восприняли эту идею и принялись за работу. Искромсав спальники, они получили в результате четыре удлиненных теплых жилета с широкими щелями для оснований крыльев. Спереди эти неказистые одеяния зашнуровывались флуоновой нитью, ей же затягивались на бедрах.
Рамбай заявил, что никогда и ни за что не оденет эту уродливую тряпку. Но пока что его и не заставляли этого делать. Жилеты свернули и запихали в раздувшиеся поясные рюкзачки. Только изделие Дент-Байана сразу вложили в чехол Лабастьеру, от чего тот стал раза в полтора объемистее.
Собрали и остальные пожитки. Можно было лететь.
Неожиданно задержал Рамбай.
Встав на колени возле холмика, под которым прятался кокон с куколкой Первого, он закрыл глаза и принялся что-то быстро и негромко говорить на дикарском наречии ураний.
Что это было? Молитва? Прощание? Напутствие? Ливьен не знала. И не решилась спросить. Но встала на колени с ним рядом. И почувствовала неожиданное волнение. Вернувшись сюда, она встретится с бабочкой маака, которую не видела еще ни разу в жизни. И это будет ее ребенок. Ее Первый.
Если, конечно, она вернется…
Она должна вернуться!
Сейна и Дент-Байан в терпеливом ожидании молча сидели поодаль.
18
Раз увидел Охотник во сне, во сне,
Как горит его дом до тла.
В то же утро он разобрал свой дом,
Чтоб судьба его сжечь не смогла.
Он судьбу обманул. Но бездомен он.
Так ответь же мне – чья взяла?..
«Книга стабильности» махаон, т. XV песнь IX; мнемотека верхнего яруса.На третьи сутки полета, к вечеру, они добрались до очередной отвесной стены и остановились на привал у ее подножия.
«Подзарядкой нервной энергии» Лабастьера теперь занимался Дент-Байан, а не Сейна. У него получалось быстрее и безболезненнее.
Равнина, над которой они летели в последний из трех дней, была не горизонтальной, а заметно забирала вверх. И уже тут похолодало настолько, что путники поспешно облачились в свои импровизированные утеплители. Рамбай, перестав ворчать по поводу времени, потерянного на их изготовление, поступил так же, как и остальные. Тем паче, что собранный для костра сухой мох (а ничего другого тут уже и не росло) дыма давал больше, нежели тепла.
Путники тесно сбились вокруг костра. О сне в таком холоде страшно было даже подумать. Но и продолжать полет без отдыха сил уже не было.
Желая поддержать товарищей, Рамбай тихонько запел, мерно покачиваясь в такт. Ливьен узнала эту песню. Именно ее он пел во время ливня накануне боя с махаонами. И действительно, стало как будто теплее, во всяком случае, ей. Она даже ухитрилась задремать, положив голову Рамбаю на плечо и покачиваясь вместе с ним.
Ей снилось счастье.
Снилось, будто бы они с Рамбаем летят над прекрасным светлым городом. А между ними, уверенно работая крыльями, порхает юный самец с божественно сияющим ликом. Это ее Первый? Или это бог Хелоу? Или и тот, и другой одновременно?.. Она оглянулась, и дыхание ее захватило от радости: позади них летели все, кто, казалось бы, так недавно покинул с нею Город. И строгая Инталия, и старая Ферда, и сентиментальная Аузилина… А чуть впереди прочих, ближе всего к ней, к Рамбаю и к юному незнакомцу – Лелия с лучезарной улыбкой на устах.
Сейна помнила, что всех их нет в живых. Но несмотря на это, ей казалось вполне естественным, что они летят вместе.
Она хотела спросить Лелию, где они, что это за город под ними. Но не успела открыть рот, как уже услышала на свой вопрос мысленный ответ Посвященной:
«Это Город, в который мы стремимся с момента своего рождения. Город, где нет места лжи и злу. Где нет различий между видами бабочек… Ты и раньше знала об этом Городе».
«О, да, – отвечала Ливьен без звука, – я встречала упоминания о нем в Книге стабильности. Кажется, встречала… – Она вдруг засомневалась. – Но если даже встречала, то он – из поверий махаон. Выходит, они верны? А мы – мертвы? Так?»
«Нет. Мы тут уже давно. А вас еще нет. Мы вернулись лишь за тобой и за твоим мужем. Вы – в пути…»
«А Сейна? А Дент-Байан и Лабастьер?»
Лелия нахмурилась:
«Они еще не готовы. Но и они будут с нами».
И вдруг лицо Лелии утратило четкость. Словно затянулось туманной дымкой. И Ливьен почувствовала, что теряет высоту.
Она глянула вниз, но Города там не было. Только боль.
Она хотела закричать, но услышала лишь собственный стон.
И с трудом разлепила склеенные инеем ресницы.
…В зеленоватом спектре ночного зрения она разглядела склонившиеся над ней лица Сейны и Дент-Байана. Махаон энергично тряс ее за плечи, а Сейна старательно растирала ей лицо ладонями.
– Живая! – обрадовалась Сейна, увидев, что глаза Ливьен открылись. – А я уже испугалась, что мы потеряли тебя! Вставай! Разомнись!
Зачем они разбудили ее? Было так хорошо. Ливьен вновь смежила веки и моментально погрузилась обратно в теплую ласковую мглу. Но грубые руки Дент-Байана опять вернули ее в реальность.
– Ли! – кричала ей в лицо Сейна. – Проснись! Если ты не проснешься, ты умрешь!!!
Боль во всем теле. Холод. Страх.
Страх!
Она испугалась, что НИКОГДА не увидит Первого бабочкой. Она испугалась, что ее прекрасное видение – только сон, а когда она умрет, он исчезнет, и не будет НИЧЕГО…
Она встрепенулась, попыталась встать… Но тут же упала: подогнулись пронзенные болью колени. Сейна кинулась массировать ей ноги.
Костер не дымился. А следить за ним вызвался Рамбай. Рамбай!
Ливьен приподнялась на локтях и нашла его глазами. Дент-Байан уже пытался разбудить его. Только слабое размеренное дыхание выдавало то, что тот еще жив. Рамбай-богатырь, Рамбай-бесстрашный герой, Рамбай-неуязвимый и ловкий дикарь оказался бессилен перед тем, к чему природа никак не могла его подготовить – перед холодом, который никогда не встречается в плодородной низине джунглей.
Его приводили в чувство втроем. Испугавшись за мужа, Ливьен перестала ощущать собственную боль в обмороженных руках и ногах. Они били его по щекам, они трясли его, они массировали его лицо и конечности…
Наконец тот глубоко вздохнул и протер воспаленные глаза. И возиться с ним осталась одна Ливьен. Сейна и Дент-Байан тут же переключились на Лабастьера.
Как ни удивительно, на думателя холод подействовал менее пагубно, нежели на остальных. По словам Сейны, он лишь пожаловался, что стал «медленнее думать». Хотя этого следовало ожидать. Думатель – почти куколка. А процессы в куколке при пониженной температуре протекают медленнее и на долгий срок могут затормозиться вовсе.
Выяснилось, что первым всполошился Дент-Байан. Он вспомнил стихотворение из их «Книги», в котором некого Охотника у врат Пещеры убивает «свет луны». А по представлениям махаонов, луна излучает холод. Ливьен тут же вспомнила этот стих. В нем же говорится, что прежде, чем погибнуть, Охотник ослеп от белизны. Если раньше эта фраза казалась ей просто малопонятной метафорой, то сейчас наполнилась конкретным смыслом. Кто знает, как действует на зрение полное отсутствие цветов на заснеженном плато?
