Александр Борисов - Борисов Александр Анатольевич
Минул час. Наставники молодежи ехидно посмеивались. На исходе второго часа стали испытывать легкое раздражение. Поисковые группы обшарили пароход, простучали все переборки, вскрыли горловины цистерн, но никого не нашли. Высокие гости обеспокоились, но виду не подавали. Продолжали выпивать и закусывать.
- В нашем деле главное - интуиция, - сказал, наконец, начальник таможни. - Не умеют ловить мышей - пусть работают без обеда.
- Пусть работают, - со скрытой издевкой сказал Жуков, - до вечера далеко. Мы своего, кстати, уже покормили.
Тут их, что называется, крепко заело.
- Подъем, мужики! - мрачно сказал кто-то из ветеранов. - Пора прекращать эту комедию. Не иголку ведь ищем, а человека. И где? - на серийном сухогрузе польской постройки! Кто не знает эту коробку как свою собственную квартиру, прошу поднять руки. Нет таковых? Тогда за работу! Дело нашей профессиональной чести разыскать условного нарушителя государственной границы СССР в кратчайшие сроки. Тем более, ящик мы с вами уже проспорили.
Старая гвардия без разведки ринулась в бой. Впрочем, ничего нового в области тактики и стратегии они не внесли. Все так же проверялись на слух переборки, повторно вскрывались горловины и люки. Когда дело дошло до отверток, и сваек, Жуков не выдержал:
- Не стоит ломать интерьер. Нарушитель находится на открытом пространстве.
- Наши люди ходили вокруг него и не смогли обнаружить? Вы это хотите сказать? - уточнил начальник таможни.
- Как минимум, три раза, - подтвердил капитан.
- Покажите. И я вам поверю.
Серега Ширшов стоял на палубе верхней надстройки. Был он накрыт брезентовым чехлом от пелоруса, который для пущей правдоподобности был принайтован двумя линьками. Кроме него там, собственно, почти ничего не было: корабельная мачта, антенна локатора, да пара репитеров гирокомпаса.
Об этих учениях долго потом ходили легенды в Ленинградском порту. Все, кроме нас, удивлялись. А чему удивляться? Человек существо разумное. Ему сказали стоять тихо - он и стоит. Вы попробуйте спрятать на судне пару живых обезьян. Вот это задача не для средних умов.
Года четыре назад "Руза" стояла на африканской линии, трелевала в порты Прибалтики эбен - черное дерево. Мартышек в том Камеруне, что в Архангельске снега. Вот мужики и наловчились их провозить, минуя таможню без всякого санитарного паспорта. Любители южной экзотики хватали товар на ура, по очень приличной цене, с доплатой за риск.
Секрет был до неприличия прост. Когда мартышки осваивались в новой для себя обстановке, приходил человек в зеленой фуражке. Он брал в руки широкий солдатский ремень, и бил обезьян смертным боем. Они, естественно, прятались. Дорога домой длинна, обезьяний умишко короток. Все плохое забывается быстро. Мартышки теряли бдительность, но опять приходил человек в зеленой фуражке, и опять начинал экзекуцию. И так несколько раз, до самого порта.
В порту, как обычно, на борт поднимались таможенники в окружении пограничников. Это, как минимум, шесть зеленых фуражек. Вот тут-то, согласно учению академика Павлова, и срабатывал условный рефлекс. Обезьянки боялись даже дышать. Мужики потом диву давались: в каких потаенных местах пережидала лихо их хвостатая контрабанда?
В общем, любая задача человеку по силам, если решать ее творчески. Взять того же Виктора Аполлоновича. Вот черти его понесли вскрывать этот огнетушитель! По нему ногтем щелкни - дурак догадается, что он пуст. А почему пуст, если месяц как перезаряжен? Подобный вопрос влечет за собой действие, а действие - это непредсказуемость результата. Вот взял бы он клейкую ленту и прикрепил свои деньги по обратную сторону стенда с портретами членов Политбюро. Таможенник бы трижды подумал, прежде чем сунуть туда свой нос...
Скоро берег! Народ воспарял духом. В салоне все чаще звучали шутки и смех, Но шире всех мысленно улыбался тот самый сержант, что ставил отметки в паспортах моряка. Парню через месяц на дембель, на душе играют оркестры, он весь в розовых перспективах. И девчонка вроде бы дождалась - до сих пор пишет, и служба не самая трудная - каждый день новые впечатления. Пора думать о будущем. Хотелось бы расспросить этих суровых дядек о флотском житье бытье, о милостях рыбацкой фортуны, о деньгах, которые, если верить слухам, они загребают лопатой, но нельзя! Рядом с ним суровый и нелюбимый начальник.
Лейтенант-пограничник - типичный педант и зануда сложил паспорта в аккуратную стопочку, еще раз пересчитал и сверил с судовой ролью. Потом потянулся за своей зеленой фуражкой - грозой обезьян и стряхнул рукавом с околыша невидимую пылинку.
- Расходитесь, товарищи, по каютам! - громко скомандовал старший наряда. - Приготовьте к досмотру личные вещи.
Лейтенант потянулся за зеленой фуражкой, сержант потянулся за лейтенантом, а следом за ними из салона ломанулся народ, жаждущий покурить. С другой стороны узкого перехода, что из камбуза ведет в коридор правого борта, вклинилась прямо толпу досмотровая группа. Таможенники стремились проникнуть в салон по свои бумажным делам, да на пару секунд припоздали. Их понесло, закружило. Кто-то упал. Стоявший поблизости Стас бросился было на помощь, но и его подхватило общим круговоротом. В дверях обозначилась плотная пробка. Те, что шли впереди, резко затормозили. Задние, наоборот, напирали.
В мою сторону никто не смотрел. Это и есть шанс, момент для рывка. Через раздаточное окно я ужом проскользнул на камбуз, а оттуда уже - в кладовую сухих продуктов. С полки, в которую я уткнулся плечом, что-то свалилось и, бренча, покатилось по палубе.
На шум из каюты выглянул встревоженный повар. Роняя со щек мыльную пену, громко спросил:
- Ще там за лягущатник?!
Пару минут постоял, прислушиваясь. Не дождавшись ответа, достал из кармана тяжелую связку ключей. Дверь в кладовую захлопнулась, ощетинилась стальными запорами. Щелкнул амбарный замок. Я покинул свой темный угол, удобно устроился на мешках с вермишелью и рисом. Пора собирать камни.
- Эй, ты, - с надеждою прошептал я, - который в моем теле, приготовься на выход. Молчишь? - ну и дурак. Если что-нибудь напортачу, отвечать будем вместе.
- Уж как-нибудь сам, - отозвался мой давешний гость.
Ладно, не обессудь...
Когда-то я многое знал. Память об этом знании стала путеводной звездой, тем горизонтом, к которому я стремился всю жизнь. Она поднимала меня по ночам, заставляла рычать от бессилия и вспоминать, вспоминать, вспоминать. Многое приходилось осваивать заново. Прятать предметы в прошлом я учился года четыре, ценой бесконечных проб и ошибок. После таких вот, локальных успехов летал, как на крыльях. Казалось, что самое трудное уже позади. Но, сравнив пройденный путь с тем, что осталось, опять опускал руки и во всем виноватил деда, хоть внутренне давно уже понял и оценил его дальновидность. Он, конечно же, был стопроцентно прав, ограничив мои возможности, оставив взамен перспективы роста. Детский разум - есть детский разум. Кто знает, что мог бы он натворить, без своевременной блокировки? Но с другой стороны, куда бы я смог шагнуть без черных провалов в памяти? - ох, далеко!
Полноценным хранителем сокровенного звездного знания я бывал только во сне, в присутствии деда, в условиях, исключающих всякий риск. Замкнутый круг обретений и новых потерь лишил меня главного - уверенности в себе. Даже сейчас, растоптанный и загнанный в угол, я, как слепой, не мог без поводыря. Было страшно разрушить то, что должен хранить.
Мой виртуальный двойник внутренне ухмыльнулся. Он, понятное дело, не разделял моих опасений, ибо были они для него делом привычным и будничным.
- Не дрейфь, - прозвучало в сознании.
Я судорожно вздохнул и замкнул линию перехода.
...Свет. Всепроникающий луч насквозь пронзил железные своды нашей железной коробки. Увлекая меня за собой, рванулся вперед, к границе звездного неба, туда, где мерцает в ночи осевое созвездие Мироздания.
Если взглянуть изнутри, это светлая пустота без центра и без границ. Я и есть этот свет, я почти невесом, но вторгаюсь в нее, как глыба, брошенная в озерную гладь. Пустота наполняется гулом, порождающим многократное эхо. Как будто сотни Сизифов, где-то на окраине Мироздания, уронили округлые валуны. Этот грохот становится ближе, нарастает по звуку, в нем скрыта немая угроза. Я кричу, как пароль, свое звездное имя и гром отступает, становится беззлобным ворчанием. Теперь пустота наполняется синью - синим светом в исконной его чистоте. Все вокруг приходит в движение. Синева расползается, становится гигантской мозаикой с белизной по краям разлома, она ускоряет свой бег.
Теперь это выглядит, как белые округлые диски, как двусторонние зеркала. Они окружают, отражают меня и друг друга. Так выглядит время в статическом состоянии. Не я в нем - оно во мне.
