Владимир Моисеев - Вонючий рассвет
Судя по отвратной вони и жёлтым потёкам на полу, Алли решила, что танки когда-то использовались для перевозки серы, но в настоящий момент в них хранилось всякое добро, добытое путём неправедным. Предметы, содержащиеся в громадных резервуарах, поражали воображение. Каким образом могли они перейти в Междумир? Вот уютное кожаное кресло — в нём кто-то умер? А этот витраж — был он сделан с такой любовью, что удостоился вечности, когда сама церковь сгорела? А как насчёт вон того гардероба, в котором висят свадебное платье и фрак? Неужели жених с невестой отправились туда, куда уходят все, в свою брачную ночь, обернувшуюся каким-то неведомым несчастьем? Может статься, их любовь, как любовь Ромео и Джульетты, была слишком велика, чтобы жить на грешной земле?
За каждым предметом в этих хранилищах стояла история, которой никто никогда не узнает; и то, что МакГилл обращался с этими вещами так неуважительно, так, прямо скажем, по-свински, заставило Алли возненавидеть монстра ещё больше.
Она открыла дверь в четвёртый и последний танк, ожидая и здесь увидеть нагромождения МакГилловых сокровищ. Но не тут-то было. Эта камера отличалась от других.
Мозг Алли не сразу воспринял то, что увидели глаза. Сначала ей подумалось, что это гигантский подвесной мобиль[31], вроде того, что она видела в Музее современного искусства: с потолка на цепях свешивались большие, непонятной формы и разной величины штуковины, и все они тускло светились, как маломощные лампочки.
Но тут одна из лампочек заговорила.
— А который час?
Алли вскрикнула и, отшатнувшись, ударилась спиной о переборку. Та отозвалась глухим, протяжным стоном.
— Который час? — снова спросила всё та же светящаяся штуковина. Нет, это была не штуковина, а мальчик, на год или на два моложе Алли, одетый в серую фланелевую пижаму и висящий вниз головой на верёвке, обкрученной вокруг его лодыжек. Голова мальчика болталась футах в пяти от пола. На спине из пижамы торчал акулий спинной плавник, а на груди красовался рисунок, изображающий акулу.
— Я… Я не знаю… — прошептала Алли.
— А. О-кей. — Мальчик не выглядел разочарованным. Он выглядел смирившимся с судьбой.
— Осторожно! — предупредила девочка, болтающаяся рядом с ним. — Он кусается.
Мальчик в пижаме заулыбался, показав несколько рядов острых, как бритва, похожих на акульи зубов.
— Такова природа морского хищника! — самодовольно заявил он.
Только сейчас, когда она опомнилась и как следует осмотрелась, в мозгу Алли забрезжило осознание того, чтó она, собственно видит. Все свисающие с потолка непонятные штуковины оказались Послесветами. Здесь было, должно быть, несколько сотен детей, висящих вниз головой.
Подвешивание было собственным изобретением МакГилла, и он им очень гордился. Поскольку в Междумире никого нельзя было ни ранить, ни изувечить, а МакГилл всячески стремился причинить как можно больше мук своим жертвам, он придумал новую форму пытки, удовлетворяющую сразу нескольким требованиям: во-первых, подвешивание давало возможность без особых забот складировать Послесветов, в которых он в настоящий момент не нуждался, а во-вторых, МакГиллу удалось создать обстановку, при которой его жертвы мучились от крайней, смертельной скуки.
Сама процедура была очень проста: жертву привязывали за щиколотки к длинному канату, после чего вздёргивали вниз головой. Никаких физических неудобств духам это не причиняло, но подумайте — какая жуткая скучища проводить в таком положении день за днём! Если наиболее близким заменителем настоящих пыток, которые МакГиллу страсть как хотелось бы учинять над своими жертвами, была смертельная скука, то пусть так и будет. Во всяком случае, когда ему самому становилось скучно, он шёл развлекаться в подвесочную камеру. Там он толкал первого попавшегося Послесвета, тот толкал другого, а этот третьего, раздавались оханье, кряхтенье и визги, и всё это было очень весело — похоже на винд-чайм[32], только вместо колокольчиков в нём были люди.
Когда подвесили Ника, он сперва не мог решить, что хуже — висеть здесь или сидеть в бочке с рассолом. Вонь тухлых яиц, безусловно, была куда хуже, чем запахи укропа и чеснока, которыми благоухал рассол, но, с другой стороны, здесь он не чувствовал себя таким одиноким. Любисток, в бочке достигший нирваны, принял перемену в судьбе философски, и не переставал улыбаться мудрой улыбкой; так что в конце концов Ник решил, что уж лучше находиться в полном одиночестве, чем висеть вниз головой рядом со счастливым придурком. Хотя, опять-таки, уж лучше придурок-Любисток, чем крикун или пацан, пытающийся превратиться в акулу.
Как только Квазиморды подтянули новые «колокольчики» вверх, они наляпали на них чёрной краской номера. По причине, которой Ник не мог постигнуть, ему присвоили номер 966, а Любистку — 266. К тому же, тот, кто писал, намазюкал двойку в обратную сторону.
— Какие у тебя волосы смешные, — сказал Любисток, когда Квазиморды убрались. — Стоят прямо вверх.
— Нет, — сварливо возразил Ник, — они висят прямо вниз!
Любисток пожал плечами.
— В Китае где верх, там низ, а ты же наполовину китаец.
— Японец, тупица! — взъярился Ник и двинул Любистку по плечу. Напрасно. Оба тут же начали раскачиваться и биться о своих соседей.
— Эй, полегче! — отозвался кто-то. — С нас хватает и МакГилла! Он любит приходить сюда и раскачивать нас. Два собственных идиота, занимающихся тем же самым — это уже чересчур.
Жалобы раздавались со всех сторон и тогда, когда Ник пытался влезть под потолок по собственному канату. Там, наверху, было забранное решёткой отверстие, через которое виднелось небо. Ник был уверен, что стоит ему выбраться на палубу — и уж он придумает, как сбежать отсюда. К сожалению, канаты были намазаны жиром, так что ему никогда не удавалось подняться выше, чем футов на десять, после чего он падал вниз и начинал биться о других «висельников». Это в свою очередь вызывало цепную реакцию охов и вскриков, которые напоминали уксусному крикуну, что неплохо бы начать орать, и он так и поступал. Воцарялся бедлам, и все дулись на Ника.
А вообще, кроме случайных стычек и коллективных визгов и криков заняться больше было нечем. Они висели и ждали, какое употребление найдёт для них МакГилл. Ник отдавался блаженным фантазиям о том, как придёт Мэри с сотней своих ребят и освободит его. Он даже представить себе не мог, что спасение придёт к нему в лице Алли.
* * *— О Боже мой!
Алли стояла на запачканном серой полу подвесочной камеры, не веря своим глазам. Она попыталась посчитать, сколько здесь Послесветов, но сбилась со счёта. Много! На груди у каждого был намалёван номер, и у некоторых он зашкаливал за несколько сотен.
— Ты пришла освободить нас? — спросила девочка № 342.
Поскольку Алли не знала, удастся ли ей когда-либо спасти такое неимоверное количество Послесветов, она не стала отвечать на вопрос. Вместо этого она сказала:
— Я ищу двоих мальчиков. Они здесь новенькие. Одного зовут Ник, другого — Любисток.
Тут откуда-то с вышины раздался голос:
— Они на другой стороне.
Это говорил мальчик постарше, в бой-скаутской форме, с волосами цвета ржавчины, торчащими прямо вниз, что делало их похожими на опрокинутое пламя. Его канат был самым коротким — от головы мальчика до пола было не меньше пятнадцати футов. Он висел выше всех остальных и, естественно, имел наилучший обзор.
— Только и знают, что треплются без конца, — сердито сказал он. — Заставь их замолчать, надоели.
Алли вошла в самую чащу подвешенных и начала продираться сквозь них, попросту отталкивая их со своего пути. Те раскачивались, словно маятники, и ворчали, недовольные, что их потревожили. Алли попыталась вести себя поделикатнее, но всё равно — болтающимся на верёвках духам явно не нравилось её общество.
— Да заткнитесь вы, кретины! — взвился Бой-скаут. Алли призадумалась: интересно, если этот парень висит выше всех, то это автоматически делает его лидером группы? Или раз его так высоко занесло, то это даёт ему право заноситься над другими?
— Я сказал — заткнитесь! — рявкнул Бой-Скаут. — Будете шуметь — Оратор снова заорёт!
Оратор, который воспринял это замечание как напоминание о своих прямых обязанностях, тут же разорался. К несчастью, Алли как раз в это время проходила мимо него, и он завопил прямо ей в ухо. Алли рефлекторно выбросила руку в сторону и накрыла ладонью рот крикуна.
— А вот это, — веско сказала она, — совершенно ни к чему. Больше никогда так не делай. Никогда! — Оратор смотрел на неё ошалелыми глазами. — Ну что, договорились?
Пацан кивнул, и она убрала ладонь.
— А можно я совсем немножко покричу? — спросил он.
— Нет, — отрезала Алли. — Хватит, откричался.
