Пол Андерсон - Игры Сатурна. Наперекор властителям
Это и в самом деле, как будто занимаешься любовью снова. Как защемило сердце, когда первый раз мы поняли, что вторая планета имеет атмосферу, пригодную для человека! Ничто не сможет создать такого чувства, кроме живого тела. Те месяцы, после того как Джоэл вышел на ее орбиту, мы наблюдали, фотографировали, подвергали спектральному анализу, измеряли, собирали образцы, вычисляли, в основном считывая то, что регистрировали приборы, но иногда просто подсоединяясь к ним напрямую и чувствуя это подсоединение, как когда-то мы чувствовали, как шевелит ветер наши волосы или мягкий морской ветерок касается нашей кожи…
Почему это я думаю о волосах, о коже, сердце, любви, я, чье тело заключено в металл и синтетический материал и призрачный танец электронов? Почему же я помню Олафа с такой неимоверной ясностью?
Я полагаю, что он умер задолго до Корины. Мужчины обычно умирают раньше. (Во всяком случае, что имеет смерть против женщин?) Потом потянулось время до тех пор, пока она не смогла уйти вслед за ним; и несмотря на факсы, и дневники, и всю другую ерунду, которую изобрело человечество, я думаю, что он медленно превратился в неясные очертания, которые никогда больше не смогут приобрести свою ясность, разве что во сне. По крайней мере, в соответствии с моими криогенными воспоминаниями, которые не запрограммированы на ложь. Я помню, как постаревшая Корина однажды поняла, потрясенная, что ей не осталось ничего, кроме постаревшего Олафа, что от молодого Олафа остались только слова, и она больше никогда не сможет ни увидеть, ни почувствовать его молодым.
О, она любит его теперь несомненно глубже, чем она — прежняя — была способна любить его тогда, после всех их совместных радостей, печалей, страхов, трудов, надежд, веселых маленьких глупостей, которые гораздо чаще вспоминаются сквозь годы, чем большие события, — да, их ссоры и размолвки друг с другом, их незначительные и быстрые связи с другими, которые каким-то образом всегда были связями, как бы между ним и ею, — она любила своего старого мужа, но потеряла молодого.
Несмотря на то, что я воссоздал его в своей ничего не забывающей новой памяти. А вместо него ей дали Джоэла или же… Ну почему я думаю об этой ерунде?
Олаф — прах.
Тау Цети — огонь.
Но это не такой огонь, как у Солнца. Он — холоднее, желтее, в нем есть что-то осеннее, даже вопреки тому, что эта звезда переживет родную планету человека. Я не думаю, что такая несхожесть будет также заметна человеческому глазу. Я знаю весь ее спектр. (Насколько тоньше может теперь чувствовать Джоэл! Для меня, любое солнце — единственное во Вселенной, для него же — каждая планета, которую можно считать таковым.) Органическое тело — мозг более абстрактны и более специфичны, чем его…как для меня тот Джоэл, что передо мной. (Я помню, помню, как шагал по дороге в Дельфы, помню игру мышц, хруст под подошвами, льющийся солнечный свет и палящий зной, жужжание пчел над диким чабрецом и розмарином, вкус пота на верхней губе и то потрясающее погружение в долину, где Эдип встретил своего отца…Будучи машиной, я не испытывал этого всего, как описал словами. Тут было бы столько всяких излучений, сил, сдвигов и субстанций, которых Эдип и не чувствовал никогда. Но разве от этого она стала менее прекрасной? Разве глухой человек, неожиданно излечившийся, становится менее чувствителен ко всему, только из-за того, что после этого его мозг просто дает его глазам меньше времени?)
Ну, мы скоро узнаем, как живая плоть почувствует жизнь на планете тау Цети.
У нее не такая белизна и голубизна, как у Земли. У нее зеленоватый оттенок, равный Земле по яркости и изумительности, и две луны для двоих влюбленных, которых я, сентиментальный старый пень, вообразил. Однако сходство может оказаться фатальным. Но Джоэл сказал в своей милой строгой манере:
— Последние данные убедили меня. Тропики — это то место, где ходят с короткими рукавами. — Мозг его ухмыльнулся, как прежде ухмылялось его лицо, я уверен, — Или голышом. Это стоит посмотреть. Однако я уверен, что органические тела смогут там лучше справиться с задачей, чем любые другие из наших тел.
Был ли я единственным, кто продолжал сомневаться, потому что я был тем, кто слишком сильно желал этого? Что-то вроде страха обуяло меня.
— Мы уже знаем, что они не найдут там ничего, пригодного для еды, в той биохимической среде…
— Именно по этой причине, — напомнил корабль не столько из необходимости здравого смысла, а из сострадания, — ничему местному, такому, как микроорганизмы, нельзя позволить попасть на эту планету. Условия для их выживания отличные. Дать им концентрированные пищевые припасы, инструменты и все остальное, что у нас для них имеется.
— Господи, Корина, ты можешь попасть под метеоритный дождь, осматривая какой-нибудь разрушенный астероид, или же я могу попасть под слишком большой поток радиации, который не выдержат экраны защиты, и мой мозг будет выжжен. Или еще что-нибудь. Мы ведь не возражаем?
«Нет, — думал я. — Это ведь не обязательно с нами произойдет».
— Итак, они не возражают.
— Правильно. Я не позволю моему сознанию сделать из меня труса. Пойдем прямо вперед, навстречу опасностям.
В конце концов, когда я вывел детей в мир давным-давно, я знал, что им нужна сила, чтобы перебороть страхи, или же ужас может завладеть ими, а лучше всего, они не рождены для испытаний и как искры летят вверх, через удивительно быстро бегущие десятилетия они станут прахом. Однако я не отнял у них, пока они лежали невинные в моем чреве, их шанса в жизни.
Так Джоэл и я дали жизнь детям, которыми мы были сами.
Он вращался вокруг планеты, как еще одна луна, и его сенсоры впитывали этот мир, а его мозг оценивал окружающее. Я внутри него, посланный своими вспомогательными телами исследовать эту атмосферу, и воду, и землю посредством лазерных лучей, своих и их трудов, побед и — дважды — смертей. Но все эти вещи стали просто частью нашего существования, как работа, с которой мы торопимся домой каждый день. (Хотя дом и работа всегда взаимно конкурируют друг с другом.) Все остальное в нас, большая часть, подключена к цепям, управляющим нашими детьми в их существовании.
Мы обменялись улыбками, которые передались по волнам и проводам, вспоминая, как просто рассказал обо всем этом докладчик из агентства в том первом знаменитом интервью. Джоэл и я тогда едва были знакомы и следили за ним по телевизору. Он сказал мне после, что слышал такую же хвастливую болтовню тысячу раз, все эти «за» и «против», лучше бы он ушел на рыбалку.
Ни один из них не был особенно привлекательным: комментатор — маленький и раздражительный, докладчик — большой и искренний. Последний направил свою толстую физиономию прямо в камеру и сказал:
— Пожалуйста, позвольте мне подвести итоги. Я знаю, что аудитории уже известно, но я хочу поподробнее остановиться на нашей проблеме.
При настоящем положении вещей мы имеем возможность посылать небольшие космические корабли к ближайшим планетам и принимать их обратно при средней скорости около одной пятой скорости света. Это означает, что, для того чтобы достичь ближайшей альфы Центавра, потребуется еще дополнительно двадцать лет, но потребуется еще столько же времени, чтобы оттуда вернуться, и естественно не будет никакого толку в полетах с человеком на борту, пока не будут сделаны соответствующие подготовительные мероприятия для того, чтобы провести некоторое время на месте для изучения всех этих бесчисленных вещей, которые экспериментальные космические корабли без человека на борту выполнить не в состоянии. Суть в том, что, когда я говорю «небольшие космические корабли», это означает, действительно маленькие. Огромные блоки для двигателей, но с минимальным корпусом и полезной нагрузкой. Никакого свободного пространства или дополнительного веса для защиты и поддержания жизни, которые потребуются хотя бы одному человеку, не говоря уже о том, что ограниченное пространство и монотонность скоро сведут команду с ума.
— А как насчет оживления после некоторого времени, проведенного в анабиозе? — спросил комментатор.
Докладчик покачал головой.
— Нет, сэр. Кроме громоздкого оборудования, проникающая радиация разрушит слишком многие клетки живого организма по пути. Мы едва ли сможем обеспечить защиту для основного оборудования, которое просто необходимо. — Он ослепительно улыбнулся. — Итак, у нас есть выбор. Или мы остаемся с нашими несовершенными экспериментальными кораблями, либо мы переходим к предлагаемой нами системе.
— Либо мы прекращаем эту благотворительную чепуху и тратим деньги на что-нибудь более полезное, — вставил комментатор.
Докладчик бросил на него хорошо отрепетированный взгляд болезненного терпения и ответил:
— Нужно или не нужно исследовать космическое пространство — это вопрос отдельный, и я с удовольствием поговорю с вами об этом позднее. И с вашего позволения давайте перейдем, не теряя времени, к механике этого процесса.
