Федор Метлицкий - Остров гуннов
Поиски рождают случайные пятна тени и света, свет падает то на одно, то на другое – вот это ложно, а это… и возникает озарение, словно никогда не было темных глыб осторожного приспосабливания, молчаливого отчуждения от меня гуннов, как от зараженного какой-то болезнью.
В молодости я думал, что мои редкие вознесения в близость со всем миром – это мое исключительное, бледные подобия реальности, чего ни у кого не бывает. А потом узнал об исихастах, стремившихся «заключить в своем теле бестелесное» («Лествица» св. Иоанна Синаита) и достигнуть внутреннего озарения; об индуизме, учившем «уловками» самосовершенствования впасть в нирвану. Эта идея самопознания и совершенствования бродила в великих умах прошлого.
Но странно, мои прозрения вспыхивают периодически, как спички, и гаснут, хотя уже никогда не буду самодовольным животным, пасущимся на чужих идеях. Счастливы те, кто чувствует мир цельным без мучительных поисков. И освещают своим светом тех, кто не знает, куда идти.
Поиски озарения не кончаются, а вдохновение недолговечно. Скоро наваливается что-то тупое, закрывшее горизонт, хотя бы искорку любви, и трудно вспомнить, что она есть. Странно, как неожиданно исчезает ясность, словно вся моя боль, обостряющая слух и зрение, уходит куда-то в глубину, и остается только плотская жизнь тела, заполняемая захватывающей интригой зрелищ с убийствами и преследованиями в «народных» боевиках, и шествиями, передаваемыми проектором на расстояния.
Тогда чувствуешь себя бездарным. Беспросветно и навсегда. И во мне включалось особое зрение: казалось, все разговаривают повторяющимся языком, пустыми и якобы занимательными мыслями, облеченными в логику слова, которые когда-то были новыми, а теперь превратились в шаблоны для списывания, пикировки друг с другом, заменяющие или скрывающие пронзительную истину. И мои новые мысли тоже после занесения в дневник превращались в догматические.
Это случалось, когда вдруг осознавал: с Экополисом ничего не выйдет, без помощи государства невозможно сделать даже наш кусок земли привлекающей всех витриной Эдема, избавиться от недоброжелателей. После поджога центральной усадьбы Прокла начались ссоры сторонников «практического» подхода, превращающего смысл в борьбу за землю, дома и лучшие условия проживания, и аскетичных романтиков вроде меня и Эдика.
Хорошо, что все держится на моем сомнительном авторитете «неземнего». Хотя как знать. Как доказывают ученые, состою из бесконечно малых атомов с вертящимися вокруг электронами. Способных превращаться в чистую энергию. Да еще быть одновременно везде. И, как говорят теоретики симметрии мира, существую еще где-то во вселенной зеркальным отражением.
Механическое колесо вертящегося сознания повергало в бессилие.
Со стороны никто бы не подумал, что в душе мягкого и в меру виляющего чужденца-приспособленца есть такая буря. Жить не по лжи – это афоризм не обладающего юмором.
* * *Я скоро понял, что у строителей Экополиса нет стимулов работать дальше, и чего-то боятся. Это видно по тому, как обрезают время работы на общее дело – мгновенно убегают обустраивать личные владения. Как вдохновить поселенцев общей целью, если у самого есть сомнения? И нужно ли?
Я боролся с собой, делая попытки выйти из пассивности восприятия, в чем погружены гунны, в сверкающий брызгами поток становления новых смыслов.
Помощник Пан и казначей Алепий обжились на новом месте, их пузатые дома с пристройками стояли особняком, утопающие в садах. Я все больше находил их занятыми на своих участках. И уже не злился.
– Почему не руководите работами?
Пан раздвигал усы в недоумении.
– Ден и нощ… Всичко, което могу исправляю. Не ищут работу, я им казал. Занялись своими участками. Това же е цель нашего екополиса!
– Нужно и на себя поработать, – успокаивал Алепий.
Как себя видят организаторы коллективных действий? Вожди, могущие только распределять бюджет так, чтобы подданные не склонялись к цветным революциям. Полководцы, занятые уничтожением целых народов. Топ-менеджеры, стоящие у руля корпораций в неспокойном море предпринимательства и устремленные в офшоры. И под ними коллективы, производящие знания «информационного общества», в которое я не так давно был погружен, неторопливый «рабочий класс», живущий от зарплаты до зарплаты.
Один маленький человечек с душой изувера, прослушав Аппассионату Бетховена, вздохнул: «Хочется гладить людей по головке, а надо бить их палкой по голове». Неужели в действии – разрушение любви?
Я руковожу одним из «рабочих коллективов». Потратил много сил, целую вечность времени, чтобы сотворить для моих соратников Эдем. А они разбрелись по своим личным бизнесам.
Горе тому, кто пытается подстегивать людей к цели. Вспыхнет обида на закоренелых лентяев, начнет срываться голос. И в результате – разлитие желчи и нервная болезнь. Только в частных гильдиях крестьян, строителей, книготорговцев, изготовителей бумаги, аптекарей, где работают на себя, и всегда висит над головой топор банкротства, есть жертвенная ответственность за бизнес.
Неужели все зря? Было жаль того цельного чувства, что подсекала безответственность работников. Я чувствовал себя, как дядя Ваня в чеховской пьесе, вдруг осознавший, что вся его жизнь оказалась никчемной. Неопределимое зло в лице профессора Серебрякова победило.
Наверно, кажусь им брюзгой из-за того, что ношу в себе ответственность за общее дело. Тону в безрадостном напряжении тех энергий, что сам сотворил. Нельзя быть целиком погруженным в дело! Иначе разлюбишь людей. Заставлять работать – значит отнимать свободу.
Счастливы творцы-одиночки, которые сами в себе носят коллектив. Он подчиняется во всем – мозг пытается проникнуть в мерцающую истину, чувство возносит туда же, перо или компьютер преодолевает сопротивление сознания и угасание чувства. И в этой слаженной работе преодоления нет того, что озлобляет душу.
Моя маленькая власть не дала никому исцеления. Такие отношения должны быть разрушены. Где исчезает любовь – там нет и желания работать. Это главная проблема в смене эпох – ее неразрешимость. История без взаимной любви вертится в пустом круговороте.
Где мой залив родины, и утес, с которого видел безграничный океан? Увы, нужно остановиться и принять реальность, как она есть. Прав Теодорих – сразу становится легче.
Я был на грани болезни. Одуванчик-Летописец елейно-осуждающе говорил:
– Ужасен е дух зла, кто борется за справедливое дело. Отвори слоеве сердца – там неисчерпаемость.
Хотел бы я увидеть, как на моем месте его будут побивать камнями соратники, ежечасно устраивающие скрытую забастовку.
Видимо, все дело в нетерпении опережать события. Таков принцип всех революций. Временная эйфория с переходом в еще худшее разочарование. Но что будет с тем, чему отдавал все силы?
24
И только встречи с Аспазией растапливали бесчувственную стену внутри. Все становилось ясно, и сразу наступало успокоение. Ее гордая женственность, влекущая особенно восхитительной независимостью отдаться без оглядки или отвернуться без надежды, ее грудной голос с широким диапазоном певицы, в котором есть все безгранично женское, что вызывает забытый трепет в мужчине, снова возвращал чувство влюбленности, расположенности и сострадания к человеческим существам. Я уже не мог представить, что она недавно была недоступной, когда смотрел с восхищением на сцену. Она была явлением чего-то родного, своего.
Аспазия жила в городе, своем тереме, и приезжала ко мне в отстроенную вновь усадьбу Экополиса. У нее была будуарная обстановка актрисы, у меня аскетическая комната без излишеств. В моем постоянном напряжении мысли комната виделась смутно, где роскошь не имела значения.
Мы гуляли в садах Академии, где цвела бесконечная жизнь: жасмин призывал в свою благоухающую страну; в глубине цветов сирени застывали звездные скопления галактик; яблони наливали свои жесткие зеленые яблочки соком солнечного света; гортензия щедро разваливала во все стороны белые гроздья-дары; море циний говорило о цветном блаженстве мусульманского рая.
Она любовалась каждым зеленым листочком, каждой травинкой или цветком. Природа вызывала в ней грусть. Я же, как Иван Карамазов, безжалостно разрушал ее иллюзии: чудесный зеленый и другие цвета природы подчиняются одним и тем же законам отражения, преломления, рассеяния. Растения кажутся нам зелеными от большого количества мельчайших хлорофилловых зерен, расположенных в клетках листьев и стеблей, а сама природа – серый скелет, видный в ультрафиолетовом свете. Так видят растения животные.
– Ты смотришь утилитарно!
– Нет, я смотрю из науки будущего. Природа вызывает тоску бесконечно отвлеченным от человеческих переживаний мистическим миром. Пока не возникает дивная мысль о тонких превращениях в ней энергий космоса. Как и в нас. Это не отменяет чуда, а рождает другое.
