Уильям Берроуз - Мягкая машина
праздник расколотых розовых леденцов… «Ах, эти "Золотые туфельки"»… Он приподнимается и всматривается в лампу “кобра”…
— Я — египтянин, — сказал он с глуповатым видом. А я ответил:
— Слушай, Брэдфорд, не будь занудой…
В известняковой пещере я встретил человека с головой Медузы в шляпной коробке и сказал таможенному инспектору: «Будьте осторожны», — окаменел навеки, с рукой в дюйме от двойного дна…
Быть может, благосклонный читатель все-таки встанет со своих известняков и возьмет трубку?.. Причина смерти: не представляет никакого интереса.
Его заковбоили в парилке… Кто эта Вишневая Задница — Джио Задира или Мамаша Джиллиг, Старая Тетушка с Вестминстер-плейс? Лишь мертвые пальцы говорят по брайлю…
Ватки вторяков хранят в себе останки дозы…
Однако все — лишь дорожные сны после пассажира с изжеванным большим пальцем, а он сказал: «Ну что, решено?.. Подвезете меня, братва?..» (О смерти услыхал позднее, в одном копенгагенском баре… Рассказал историю про речного рака и приправил ее еврейским анекдотом — в страхе прячась от слов моих, а мы все теперь знаем их.) Короче, это подступило к горлу и того и гляди могло вырваться, когда мы сидели под безделушками — звездными безделушками, сами понимаете, если я что-то и говорил, я всегда говорил по-разному. Кто?.. Париж?
«Мистер Брэдли мистер Мартин, Джонни Опиумная Тяга, Ив Мартэн».
Мартеном он зовет себя всего однажды, в лондонском Христианском союзе на Тоттнем-корт (никогда там не бывал)… однажды на Дин-стрит в Сохо… Нет, это была не Дин-стрит, то был кто-то другой, похожий на Брэдли… Это было на некой улице ушедших времен, в бессловесных закоулках Мехико… (пол-апельсина с красным перцем в солнечных лучах)… а силы меня оставили, и я прислонился к стене — с шотландского клетчатого пиджака так и не стерлось белое пятно… я приволок ту стену в эквадорский городок, названия не помню, помню городки вокруг — все, кроме того, где на берегу скользило время… в крови песчаные ветры… полчашки воды, и Мартэн взглянул на проводника, а может, это был другой, австралиец, канадец, южноафриканец, который зачастую появляется, когда выдают воду, и неизменно бывает там, когда выдает вода… и отдал ему половину своего запаса воды — пальцами картежника, мог бы при желании воду подменить… Однажды на улице — кажется, это была Кейвсбери-клоуз, — кто-то по-английски назвал его Дядюшкой Чарлзом, а он сделал вид, что не узнал, и человек удалился, подволакивая ногу…
а я вновь занялся своими джанковыми делами — ждал, когда откроется аптека, у меня в кармане желтый наркотический рецепт, площадь Кузнечика, все эти воспоминания, воспоминания о его прошлом, противны мне, когда нахлынут, а приняв дозу, я неожиданно сказал:
— Я совсем иссяк, способен лишь доковылять до дома, дорогуша, доллар терпит крах…
он отстал от века и вышел из игры… починил свой кран, а вы нет?.. Так или иначе, он старел… жажда Марса… в крови песчаные ветры… полчашки воды…
— Число играющих не ограничено?
Я молча согласился конкурировать в пассивном положении — я умираю, умираешь ты, как уж обернется дело, в страхе прячась от слов моих, а мы все теперь знаем их — и увидел, как после бала доктор подобрал освежеванного журналиста и отослал кожу домой, чтобы мать похоронила ее по-христиански. В результате тщательного вскрытия освежеванного обнаружилось, что он лишен заднего прохода и удалял отходы через гибкую металлическую трубку, которая торчала из его пупка, могла просовываться в ширинку, рукав, брючину или дырку в одежде и, когда выдавался подходящий момент, оставляла бесцветное дерьмо в коридорах всемирной комнаты, усыпанной грязными деньгами. Тусовался в тупиках джанковских денег, и возвращался с кастрированной дозой спитого мака для любовничка, и любил затхлую гостиницу Гейнсовой фиброзной плоти и парафиновые нежности, что подобают дому, — он его купил и называл своим… но человечек был не в состоянии платить по счету…
— Ты что, с ума сошел, разве можно разгуливать в одиночку?
Мелководье пришло с отливом… больные акулы питались нечистотами — единственная пища в этой деревеньке… болотистая дельта до оранжевых небес, которые не меняются никогда…
Он столь лицемерен, что я никогда не знаю наверняка, требует он плату за гостиницу или нет…
— Доктор, они убежали за околицу.
«Finis nous attendons une bonne chance»[79].
(Последние слова в дневнике Ива Мартэна, который, как и три его спутника, вероятно, умер от жажды в египетской пустыне. Имена погибших не установлены, поскольку одного участника экспедиции так и не нашли, ни живым, ни мертвым, и личность пропавшего без вести под вопросом. Обнаруженные тела уже разложились, и опознание проводилось по документам, одежде и наручным часам. Однако в группе, похоже, было принято обмениваться одеждой и документами и даже делать записи в дневниках друг друга — неслыханная для современной экспедиции близость).
«Нет, в Ливан мы твою сомнительную хворь не впустим. Она может поставить под угрозу высочайшие кедры и зачеркнуть благочестивые деяния Анны Франк». Остальными участниками экспедиции были мистер Шеннон, мистер Армстронг, месье Пилло и Ахмед Акид, проводник.
Узрел слова убийства в голове проводника, прозрачной, а я не мог пошевелиться, видя лишь дорожные сны, парализованный, как не могла пошевелиться моя парализованная мать, замечтайте меня, выговорите, сдрочите меня с ее ложа далеких пальцев, рыжеволосая женщина, конечно, умерла, ее образ промелькнул в глазах проводника, когда прошла тоска, и я оказался в “носильщике”, уже шаря вокруг, чтобы почувствовать себя там как дома, в чистой наркоте по-нашему, слова убийства, точно обезумевшие рыбы в пересыхающей телесной луже, движения замедленны, узрел, как проходит щемящая тоска, и в белой вспышке сделал его глазами снимки, а проводник не знал, что взял пассажира, до тех пор, пока ему, его знанию английского, не потребовалось больше незнакомых ему слов, его арабский — всего лишь тонкая оболочка вокруг постояльца, глинобитные каморки с выкрашенными в голубой цвет стенами, его худое чернокожее тело сплетало тени содомии из долгих мастурбационных ночей Коламбуса, штат Огайо.
— Верни пестрые обрывки и берись за дело вместе с этими людьми.
— Славный малый — миф, ублюдок — гряземешалка.
— Я был великий любовник… раздевался там… деньги… всего хорошего… а мальчишки — я был вот этим, ослаб и оголодал, очень исхудал, стоит, его подштанники, призрачные спазмы, медленное постельное белье, пыль, веснушки, крепкие смуглые руки, я торгую потрепанной политикой, скрытной и унылой, всего лишь старые азотистые пары в воронке пыльных веснушек, нога в унылом туалете, долгое время не так уж редко я раздевался до той монеты, да, ребята, это я там, возле фото «Отчекань монетную спальню запахов», в ящик бюро, на ломках гниющие ошметки открыли вам путь, умытое лицо в Панаме, быть может, раздевался там, умытый вновь на деньги старой фотографии, веснушка, нога с веснушками вот здесь, пыльные юношеские сухостои, ноги, волосы редкие и до пола, кишечный Страшный Ядовитый Славный Малый, тебе известен туалетный запах дождевых штанов.
«Кишечный Страшный; Ядовитый Славный Малый», тебе известен «Туалетный Запах Дождевых Штанов»!.. «руки из шрамовой ткани, энергия и мозг, я с трудом дышу, выцветшая бурая слизь, старая комната… деньги на сигареты».
Не так уж редко я раздевался до пояса и брался за дело вместе с этими людьми, да, ребята, это я там, возле бетономешалки…
Мистер Брэдли мистер Мартин, далекие пальцы на утренних ломках, гниющие ошметки его самого, тусклое мерцание в телепередаче из Испании… Я сказал ему, что он в пути… не смог достать меня ножом… не смог сменить оружие… и нулевое время отбытия… не смог одолеть турникет… плачевное состояние от смерти, мистер Шеннон, без исключений…
деньги старой фотографии… мозги пылают… опустевший путь… ослабевший мальчишка не смог… не смог достать меня ножом… прерван путь пылающей звезды… пыльные юношеские сухостои… подтягивающие экскременты призрачные спазмы… медленное постельное белье до пола, кишечные улицы, мальчишеские крепкие смуглые руки… школьно-туалетный запах дождевых штанов, руки скрытные и унылые… обосранные комиксы… подвальная лаборатория… красные азотистые пары… ослабевший пес с трудом тащится по затруханному ржавчиной цементу… задумчивый проныра, боль в воронке фотолиц на затхлых улицах, запах старой боли, мальчишеский пах, той в простынях, извивающийся кристаллический цветок, нога в унылой туалетной щели… выцветшая бурая слизь, старая комната в пансионе… верни пестрые обрывки снимка, который он чеканит, славный малый — миф, ублюдок грязнее, чем фото «Отчекань монетную спальню запахов…» «Я был великий любовник». — Он бросил фото в ящик бюро: «Помни, пропала только жизнь, я открыл вам путь… страшная ядовитая полиция… нечто вроде стрелки компаса в мозгу, во рту и в носу, закрытых герметично… мальчишка, я был умытое лицо в Панаме, быть может, раздевался там. деньги. всего хорошего».
