Роберт Хайнлайн - Двойная звезда
Но даже и подобное развлечение со временем надоедает. На четвертый день я устал от своей комнаты, как уставал от долгого ожидания в приемных продюсеров. Да еще почти полное одиночество...
Никто не беспокоился обо мне; Кэпек заходил очень редко, и визиты его носили сугубо профессиональный характер, а визиты Пенни были очень редкими и краткими. К тому же она перестала называть меня «мистер Бонфорт».
Когда ко мне явился Дэк, я очень обрадовался. — Дэк что новенького?
— Ничего особенного. Разрываюсь между текущим ремонтом «Томми» и помощью Роджу в его закулисных махинациях. Провести эту кампанию ему удастся, видно, только заработав попутно язву желудка.
Он сел. — Политика!
— Хммм... Дэк, а как вы оказались замешаны во все это? Раньше я считал, что космонавты так же аполитичны, как и актеры. А уж вы в особенности.
— С космонавтами дело обстоит не так просто. Они и интересуются политикой, и в то же время нет. В большинстве случаев их совершенно не волнует, как действует вся эта чертова кухня, пока они могут спокойно перебрасывать какой-нибудь хлам с планеты на планету. Но ведь груз нужно иметь, а это значит иметь торговлю, а выгодная торговля — это свободная торговля, при которой любой корабль может лететь туда, куда ему вздумается, и не опасаться всяких таможенных глупостей и районов с ограниченным допуском свободы! И вот тебя уже засосало, и ты уже по уши влез в политику. Что касается меня, то я начал с того, что потихонечку пробивал «постоянные перевозки» — добиваясь того, чтобы во время рейса между тремя планетами пошлина не взималась дважды. И, конечно же, это оказалось в программе мистера Бонфорта. Одно потянуло за собой другое, и вот я уже шкипер его яхты на протяжении последних шести лет, а заодно представляю в Ассамблее своих товарищей по профессии в полном соответствии с их желаниями. — Он вздохнул. — Впрочем, я и сам не очень-то понимаю, как все это произошло.
— Так значит, вы собираетесь бросить все это? Вы, конечно-же, не стали выставлять свою кандидатуру на пере-избрание на следующий срок?
Он уставился на меня. — Что? Братишка, ведь тот, кто не занимается политикой, просто не живет по-настоящему!
— Но ведь вы сами сказали...
— Знаю, что я сказал. Да, политика трудное и иногда грязное занятие, она требует от человека полной отдачи и тщательной проработки всех деталей. Но она же — единственный спорт для взрослых людей. Все остальные игры — Для детей, абсолютно все. — Он поднялся. — Ну, мне пора.
— О, посидите еще.
— Не могу. Завтра мне предстоит помогать Роджу в Ассамблее. Я вообще напрасно задержался у вас.
— Вот как? А я и не знал, что нынешняя Ассамблея перед роспуском должна собраться в последний раз, чтобы утвердить временное правительство. И как-то не думал о ней. Ведь раньше она была совершенно рутинным и формальным событием, вроде утверждения состава Кабинета императором. Так он сам решил взяться?
— Нет. Но можете не беспокоиться. Родж извинится перед Ассамблеей за ваше — я имею в виду его-— отсутствие и попросит принять его полномочия без возражений. Затем начнется речь Верховного Министра при вступлении на пост — Билл как раз сейчас пишет ее. Затем, от своего собственного имени, он предложит утвердить состав правительства. Подождем. Возражений не последует. Голосование. Принято единогласно — и все стремглав разбегаются по домам и начинают сулить своим избирателям по две женщины в каждой постели и по сотне империалов каждый понедельник. Рутина! — И добавил. — Ах да! Потом еще несколько членов партии Человечества в знак своей симпатии пошлют корзину с цветами, которая ослепит всех своим лицемерным сиянием. Конечно, с большим удовольствием они бы послали цветы на похороны Бонфорта. — Он нахмурился.
— Неужели это в самом деле так просто? А что, если Ассамблея не примет полномочий Роджа? Я думал, что в Ассамблее нельзя выступать от чьего-то имени.
— Вообще-то это так, для обычной процедуры или являйся сам, или тебе не очень-то и нужно. Но тут все дело в парламентской механике. Если они не примут его полномочий, то придется просто подождать, пока они не созреют и не проголосуют единогласно, чтобы получить возможность начать гипнотизировать своих избирателей. На самом деле, кворум будет, как и при отставке Квироги. А в общем-то эта Ассамблея и так мертва, как привидение Цезаря, но ее еще нужно похоронить конституционно.
— Хорошо... Но предположим все-таки, что какой-нибудь идиот будет против?
— Таких не найдется. В противном случае, наступил бы конституционный кризис. Но этого не произойдет.
Некоторое время мы оба молчали. Дэк, как будто, и не собирался уходить. — Дэк, а если я сам появлюсь в Ассамблее и произнесу речь, это немного облегчит дело?
— Что? Но я думал, что с этим кончено. Ведь вы же решили, что появляться публично больше не следует, если не возникнет крайней необходимости. В принципе, я согласен с вами. Это как в старой поговорке о кувшине[2].
— Да, но тут нет ничего опасного. Роли распределены заранее, все расписано, как по нотам. Может ли случиться так, что возникнет неожиданная ситуация, с которой я не смогу совладать?
— Нет. Правда, после речи вы по правилам должны выступить перед корреспондентами, но я думаю, что недавняя болезнь будет вполне уважительной причиной, чтобы этого не делать. Мы можем вывести вас через аварийный выход и тем самым полностью оградить от встречи с представителями прессы. — Он усмехнулся. — Конечно, никогда нельзя исключить возможности того, что какой-нибудь маньяк принес с собой на галерею для посетителей оружие... мистер Бонфорт обычно так и назвал ее — «галерея для стрельбы», особенно после того, как его ранили оттуда.
Я вдруг почувствовал сильную боль в ноге. — Вы что же, пытаетесь испугать меня?
— Нет.
— В таком случае — это довольно забавный способ подбадривания. Дэк, будьте откровенны. Вы хотите, чтобы я выступил завтра? Или нет?
— Конечно хочу! А иначе, с какой бы это стати мне торчать здесь у вас, когда дел и так невпроворот? Ради того, чтобы почесать языком?
* * *Спикер ударил в гонг, капеллан прочитал молитву, в которой были отражены взгляды различных конфессий — и наступила тишина. Депутатские места оказались наполовину пустыми, зато на галерее толпились туристы.
Звук церемониального гонга разнесся по залу, многократно усиленный с помощью электроники. Его сменил традиционный стук в дверь. Пристав со своей дубиной устремился туда. Трижды император требовал, чтобы его впустили, и трижды ему было отказано. Тогда он попросил о милости и ему было позволено войти. Пока Виллем не вошел и не занял своего места позади стола спикера, мы все стояли. Он был в мундире генерал-адмирала и пришел один, не сопровождаемый никем, кроме спикера и пристава.
После этого я сунул жезл под мышку и, встав со своего места в первом ряду, произнес речь, обращаясь исключительно к спикеру и совершенно не обращая внимания на монарха, как будто его здесь не было. Это была не та речь, которую написал Корпсмен. Его писанина отправилась в помойное вёдро, как только я пробежал ее глазами. Билл написал обычную рекламную речь, годную лишь для избирательной кампании; здесь это не годилось.
Моя речь была короткой и нейтральной. Я составил ее, пользуясь материалами других выступлений Бонфорта, и особенно одной из его речей, произнесенной по довольно сходному поводу. В ней я горой стоял за хорошие дороги и хорошую погоду, за то, чтобы все любили друг друга, ведь мы, добрые демократы, любим своего монарха, а он любит нас. Это была самая настоящая лирическая поэма, написанная белым стихом, примерно из пяти сотен слов.
Там, где мне приходилось сбиваться с Бонфорта, я начинял говорить от себя.
Галерею пришлось призывать к порядку.
Родж стоял и утверждал кандидатуры людей, предложенных мною в Кабинет. Ожидание. Против — никого, клерк возвещает, что все согласны. Пока я шел вперед, сопровождаемый с одной стороны членом своей партии, с другой — членом оппозиции, я успел заметить, что многие парламентарии поглядывают на часы, прикидывая, успеют ли они на полуденный челнок.
Засим я выразил покорность своему монарху, строго придерживаясь конституционных пределов, поклялся защищать и расширять права Великой Ассамблеи и обеспечить свободы граждан Империи, где бы они не находились, а заодно и исполнять обязанности Верховного Министра Его Величества. Капеллан попытался вклиниться, но я его оборвал.
Мне казалось, что я говорю легко и бойко, как где-нибудь в гостях — и только через некоторое время заметил, что надрываюсь так, что почти ничего не вижу. Когда я закончил, Виллем тихо сказал мне: — Отличное представление, Джозеф. — Не знаю, думал ли он, что говорит со мной или со своим старым другом — да меня это и не заботило. Я не стал вытирать слезы. Они все еще катились по моим щекам, когда я повернулся лицом к Ассамблее. Подождав, пока удалится Виллем, я распустил собрание.
