Эрнст Юнгер - Гелиополь
Луций подавил усталость и заставил себя сосредоточиться. Не часто бывало, чтобы Патрон пускался в пространные рассуждения принципиального характера, — лишь в тех случаях, когда он намеревался решительно пресечь возникшее недоразумение. Поэтому Луций выпрямился и слушал его с большим вниманием.
* * *— Я должен коснуться тенденций развития, — начал генерал, — за которыми уже давно с тревогой наблюдаю. Я имею в виду склонность к метафизике, которая наметилась у вас и заметна у других членов штаба во всевозрастающей степени. Против этого можно было бы не возражать, если бы мы собирались основать монашеский орден, но это в мои намерения не входит. Поэтому еще раз хочу изложить вам свои соображения.
Он отодвинул букет в сторону, тот загораживал ему Луция, и продолжил:
— Мы живем в таких обстоятельствах, когда старые узы давно порвались, другими словами, в состоянии анархии. Нет никакого сомнения в том, что пора навести порядок. Если мы исключим мавретанцев, которые в период анархии и только благодаря ей процветают, то в Гелиополе остаются два больших политических течения.
Одно, которое группируется вокруг Ландфогта и его Центрального ведомства, базируясь на обломках старых народных партий, и планирует установление господства тоталитарного бюрократизма.
Второе — наше, оно опирается на остатки старой аристократии и Сената и представлено Проконсулом и Дворцом. Ландфогт намерен возвысить не имеющий исторических корней коллективизм до государственности; мы же стремимся к исторически укорененному общественному порядку: свободе личности, развитию индивидуальности человека, его духа, его собственности — к такому государству, которое сможет защитить эти ценности. Отсюда и проистекают различия в средствах и методах между нами и Ландфогтом. Его цель нивелирование, распад духовности, обезличивание человеческого общества, где будет господствовать абстрактный порядок, уравниловка. При нашем подходе человек, напротив, должен стать хозяином положения, властелином жизни. Ландфогт стремится к совершенству техники, мы — к совершенству человека.
На этом основано различие в подборе кадров. Ландфогт добивается технического превосходства. Усиленные поиски технократов-специалистов неизбежно приводят к контакту с беспринципными циниками. Выбор падает на того, у кого технический стимул встречает наименьшее сопротивление. Практически это заметно даже по внешнему признаку — в Центральном ведомстве все время наталкиваешься на помесь робота с интеллектуальным преступником.
В противовес этому наша цель — создание новой элиты. Наш эксперимент несравненно труднее, мы плывем против течения. Если для уравниловки сгодится какая-то часть человека, то для наших намерений требуется весь человек как цельная личность, разглядеть которую удается редко, да и то лишь приблизительно.
В этом смысле Проконсул служит для нас образцом носителя справедливых и призванных быть у власти добродетелей. В нем гармонически присутствуют не только аристократические, но и демократические принципы. Нам известно, что он как лицо, облеченное доверием, готов взять на себя выполнение такой задачи. С этой целью он собирает вокруг себя лучшие силы. Делая выбор, он опирается на видимые результаты, то есть на тот круг людей, которые выделяются среди других своими действиями, знаниями или умением. Это довольно непопулярный, однако единственно возможный путь в наше время.
Мы должны исключить из руководства как чистых технократов, так и чистых романтиков.
Теперь вернемся к Астурии. Вы правильно оцениваете в своей докладной будущее Дона Педро; его правление долго не продлится. На его уровне — право на стороне сильного, и поэтому Дон Педро будет чувствовать себя правым, если его путч удастся, и будет законным правителем до тех пор, пока продержится у власти.
Проконсул останется сторонним наблюдателем всей вакханалии — время работает на него. Если заварушка затянется, это не сможет побудить его встать на чью-либо сторону, однако заставит, пожалуй, принять меры, предусмотренные на случай масштабных беспорядков. И тогда ему придется вмешаться, вступить в игру. Воспитанники Военной школы должны быть готовы именно к этому моменту.
При обучении следует ставить и разъяснять две задачи, чтобы не оставалось никаких сомнений. Первая: где враг? И вторая: где законная власть? В этом смысле я приветствую создание старшего класса и даже одобрил, хотя и не без колебаний, введение курса богословской морали. Он только не должен вести к разжижению воли. Закон есть закон, это то, что лежит в основе и всегда лежало. Я хочу видеть молодых людей укрепленными в этой истине духом, а не затянутыми в бесплодные диспуты. Такова направляющая линия идеи, осуществление которой поручено вам. И она останется неизменной, пока я отвечаю за ведение дел. Генерал сделал паузу.
Он говорил легко, выбирая точные слова, как человек, который чувствует себя уверенно и без труда сооружает каркас будущего здания. Закончил он привычной формулировкой:
— У вас есть еще вопросы ко мне?
— Нет, Патрон. Я благодарю вас за урок и буду обращаться к вам, если появятся сомнения.
Патрон поднялся и протянул руку. С легким свистящим щелчком стальная дверь захлопнулась за ним. Луций задумался над его словами. В них, без сомнения, содержалось порицание — возможно, не такое уж незаслуженное. Он чувствовал, что ему не хватало ясности, отличающей несгибаемую волю. Речь шла о разном понимании перспективы; он жил в другой реальности, где не все делилось на «белое» и «черное». Где, кроме «друг» и «враг», всегда было еще нечто третье.
Патрон расценивал такую точку зрения как рассеянность, как недостаточность концентрации воли. Не исключено было, что он имел в виду не одного его, де Геера, скорее в его словах сквозила озабоченность по поводу Проконсула. Порой казалось, что того охватывала усталость, отвращение ко всему грубому, с чем приходится иметь дело в борьбе за власть. Возможно, это была черта, свойственная старой породе людей. Может, лучше всего было бы сняться с этой стоянки и вернуться в Страну замков. Пусть они здесь грызутся и пожирают друг друга, как крысы.
Будь что будет, решил Луций, можно представить себе гораздо лучшие времена, чем наши. Однако мы, даже если нам позволено будет выбирать, не сделаем иного выбора.
Постучала Тереза, она принесла новую корреспонденцию. И он опять погрузился в работу.
* * *— Гелиополь, — он тихо произнес это слово, полунежно, полутаинственно, как заклинание судьбы. В этот полуденный час море, покрытое рябью, было темно-синим, как шелк в мелкий рубчик; бастионы резко выделялись на фоне неба, не отбрасывая теней. В ярком свете их контуры проступали неестественно резко. Ежедневно до наступления периода муссонов солнце светило с безоблачных небес. Свет обрушивался внезапно, как гром литавр. Огромные небесные часы неумолимо начинали каждое утро свой бег и заставляли людей двигаться и жить на этой ярко освещенной сцене, не спрашивая их, хватает ли у них на то сил.
Луций мысленно видел вымершие гавани на далеких берегах, выцветшие города по кромке бескрайней пустыни. Колодцы, вырытые по приказу Искандера, высохли, а с ними и цветущие оазисы, окружавшие их. Дома и дворцы, высокие обелиски и сторожевые башни, вокруг которых ходила по кругу тень, были свидетелями безвозвратно ушедшей жизни. Только гробницы да катакомбы остались после них на земле. В пыль обратились цветы, плоды, лона прекрасных женщин, десницы воинов и лики царей. Мертвые города походили на высохшие морские раковины, рассыпавшиеся на берегу. Остались названия, такие, как Троя, Фивы, Кносс, Карфаген, Вавилон. «Дамаск уже не будет больше городом, лишь грудой камней». Потом исчезли и названия, как стираются надписи на могильных камнях.
Что могло означать то, что жизнь в этих огромных городах-раковинах замерла на несколько столетий? Ради чего тогда все битвы, эти неслыханные усилия? Прах побежденных и победителей смешался на покинутых базарах, на площадях перед обгоревшими дворцами, в обезлюдевших увеселительных парках. Создатель уже оплакал это. Для чьих очей предназначалось это зрелище? Если бы линии жизни не пересекались где-то очень далеко, не имели бы продолжения в вечности, торжество смерти казалось бы конечной целью. И тогда не было бы иного смысла, кроме как попытаться извлечь до того для себя пользу — вкусить немного сладости, прежде чем увянут цветы, испить немного нектара, добытого себе в награду.
Он сидел в саду «хозяйства Вольтерса», на склоне холма, откуда были видны Дворец и Морской собор. Здесь еще сохранился сельский тип местности; виноградники и пригородные садочки перемежались с городской застройкой земли. Руины заброшенных вилл тонули в разросшейся зелени. Остатки акведука спускались по склону холма вниз, к городу; большие синие кисти глициний раскачивались, свисая с арок.
