Клуб космонавтики (СИ) - Андрей Юрьевич Звягин
По телевизору — концерт эстрадной музыки. Интересно, замогильный желтый свет в концертном зале действительно такой или телевизор постарался. Наверное, и то, и другое. Мертвые лица у певцов и ведущих. Говорят и улыбаются так, будто их ключом заводили перед выходом на сцену. Наш робот-гардеробщик и то веселее, даже если не знать о надписи у него на лбу.
Мама телек вроде и не смотрит. Включила, чтоб просто работал. Заглушал тишину. Отвлекал от грустных мыслей, да и от мыслей вообще, тем более что мысли, если они в голове есть, вероятнее всего, грустные. Многие знания — многие печали, говорил Достоевский, и здесь я с ним согласен. Грустна жизнь тех, кто думает. По себе знаю.
— Ты сегодня обедал? — спросила мама.
И я вспомнил, что нет. Еду она мне в холодильник положила, оставалось только прийти и разогреть (я умею), но мы налопались конфет и заигрались. Хотя сейчас понял, что голоден, а из кухни пахнет вкусно.
— Мам, забыл.
— Молодец. И зачем я готовила.
— Питаться надо вовремя, — это уже отец из кухни. — Иначе вредно для здоровья. Все болезни от нервов и неправильного питания. Сейчас поставлю греться.
На кухне протрещала зажигалка, ухнуло пламя, кастрюля стукнула о конфорку. Потом зашуршала бумага — папа начал собирать чертежи.
И тут он как бы промежду прочим:
— Письмо от брата пришло.
— Антона? — я снова забыл обо всем на свете.
— А у тебя что, другой есть? От него, от кого же еще.
— Пап, а можно я у себя в комнате поем?!
— Ешь, что с тобой делать. Письмо на полке, где газеты.
2
У меня есть троюродный брат Антон (или даже больше юродный, я в этой классификации не силен), я его сто лет не видел (сто — это три), он сейчас далеко, строит в Сибири железнодорожную Байкало-Амурскую магистраль (БАМ), и время от времени пишет письма. Его отец — мамин брат. Когда папа ответил "у тебя что, другой есть", он имел в виду того, кого я знаю. А так да, есть и другие, но я их ни разу не видел, они живут в мамином городке, и мама сказала, что общаться незачем, если только ради неприятностей.
Каждое Антоново письмо — событие, интересное до жути. Сибирь — это космос на Земле. Даже холод в тех краях космический, а то и сильнее. В космосе посмотришь на звезды, и на душе теплеет, а в Сибири небо почти всегда затянуто тучами, поэтому самолеты там стараются не летать. Об этом я знаю не только от Антона, но и из газет, журналов и телевизора. БАМ не такая уж и тайна.
Я схватил письмо, выключил в комнате люстру и щелкнул ночником у кровати. Такие письма лучше открывать в полумраке, чтоб проникнуться.
И вообще надо рассказать о брате. Как он попал на БАМ, например. Иначе будет непонятно. История должна быть с предисторией. Читать вслух письмо я не буду, потому что знать чужие письма посторонним людям, пусть даже и выдуманным, нехорошо. Пересказать — еще ладно.
Антону двадцать три года, он старше меня он на целую вечность и еще на чуть-чуть (ведь я родился целую вечность назад, а мне двенадцать).
Он скромный, тоненький и тихий. Был до армии! А на фотках к концу службы уже смотрит гордо, уверенно, и сложен, как гимнаст. Армия, видимо, правда сделала из него человека в своем понимании, как зловеще и предрек офицер на призывном пункте. Напоминал брат очкарика с плаката про молодых ученых, а к дембелю стал похож на иной плакат — рабочего с молотом или с другим похожим тяжело ударным инструментом.
И еще одна метаморфоза случилась. До армии он мечтал стать программистом, учился на него в техникуме и с компьютерами любил возиться до невозможности. Мониторы, процессоры, файлы, недавно изобретенные дискеты, — буквально жил этим. До армии, повторяю. Перед самым отъездом он, уже обритый налысо по армейской моде, подарил мне пачку картонных бумажек с маленькими прорезями.
— Это перфокарты. В них информации больше, чем в толстых книгах. Невероятно, да?
Угу, очень. Из перфокарт я потом клеил самолетики. Они летали просто блеск. Гораздо лучше, чем обычнобумажные.
Антон хотел поступить в институт на компьютерный факультет и работать где-нибудь на заводе в вычислительном цехе.
— Только представь, — говорил он мне, — идешь по залу, а вокруг огромные шкафы, и в каждом — по компьютеру. Лампочками мерцают, гудят о чем-то. И ты рядом с ними, маленький и незаметный. Счастье-то какое.
Но потом эта картина его радовать перестала. Поступать раздумал, и уехал строить БАМ. Сразу после армии, я его даже не успел увидеть. Зато он писал письма. За три года — двадцать штук (и десяток из армии). Они предназначались мне и моим родителям, он с ними очень дружил.
В первом послеармейском письме он сообщил, что теперь жизнь программиста ему не по нраву. Скучная она какая-то. Без романтики, адреналина, трудностей и подъемов по тревоге, поэтому он решил отправиться в составе комсомольской бригады прокладывать железную дорогу в неизвестных землях нашей великой страны и просит за него не тревожиться.
3
В армии брат попал в танковые войска. Отправили его в танк, наверное, по причине худобы — такие, как он, в люке не застрянут.
Фотки бронетехники Антон прислать не мог, но словами кое-что описывать не запрещалось.
Служил он на тяжелом танке ТГ-105. Вроде есть еще и сверхтяжелые, но они строго засекречены или вообще выдуманы, поэтому солдатам их не показывали. Но и его танк маленьким не выглядел! Главная пушка — не тоньше, чем у линкоров второй мировой. Если долго не стрелять, в ней, будто в пещере, заводятся летучие мыши. Зарычит мотор — вылетают черной стаей.
Дополнительных пушек — несчитано. Маленьких и побольше. Из каждой башенки пушка или пулемет торчит, а башенок прилеплены десятки, словно россыпью их кто накидал. Броня — многотонная бомба не возьмет. Но танк и
