Гоар Маркосян-Каспер - Ищи горы
— Маран!
— И хуже всего, что я до сих пор не могу понять, как же надо было действовать. Тебе, наверно, это покажется смешным? Полтора года прошло, а я по сей день не сплю ночами, все думаю, думаю… Что надо было делать? То ли выхода не существовало, и я был обречен на поражение, то ли выход есть, но я глуп и неспособен и не видел его… да и до сих пор не вижу…
— Надо было сохранить власть. Наверно.
— Как? Объясни мне, пожалуйста, как?
— Может, не стоило дразнить гусей?
— Если б на Большом собрании я не внес ни одного предложения, кроме того, чтобы отдать под суд Лайву и и прочих ближайших приспешников Изия, все кончилось бы точно так же. Не я, так кто-то другой поставил бы вопрос ребром: или — или. Они понимали, что вслед за Лайвой придется отвечать и им — всем по очереди. А не трогать Лайву? Извини, но по-моему избирательная справедливость хуже несправедливости, а правда, заплаткой пришитая на ложь, становится частью этой лжи и не вызывает доверия.
— Разве я сказал, что не надо было трогать Лайву? Собрание не надо было созывать, вот что.
— То есть законсервировать ситуацию? Терпеть эту шайку рядом с собой, во власти? До каких пор? Или ты забыл о Мстителях? Они ведь могли убить меня в любую минуту. Сам понимаешь, что это значило. Дело ведь не во мне. Совсем в другом. Нет меня, нет и большинства в Правлении, а значит, Главой Лиги становится их человек, и… И, как вы говорите, все возвращается на круги своя… Такая вот цепочка. А теперь скажи мне, где я ошибся.
— Не знаю. Честное слово, не знаю.
— И я не знаю. Дан! Положа руку на сердце… Как ты думаешь?.. Черт возьми! Помнишь — после Собрания? У тебя было лицо человека, способного на убийство.
— Помню, — ответил Дан не без смущения. — Ей-богу, будь у меня бластер, я прикончил бы Лайву, не задумываясь. Какое счастье, что бластера мне не дали!
— Да, естественно. Но если б он у тебя оказался, Лайва сейчас не делал бы того, что он делает. Я не к тому, что ты должен был его убить. Но может, мне следовало б наплевать на законы и законность, арестовать эту компанию, судить и поставить к стенке или хотя бы посадить? А? Возможно, я и сделал бы это, если б один раз уже не принес нравственность в жертву целесообразности.
— Ты об Изии?
— Да.
— По-моему, Изий получил то, что заслужил, — проворчал Дан. — И даже гораздо меньше. И вообще ты сделал то, что должен был сделать. И хватит об этом!
— Ты полагаешь?
— Маран, что с тобой? В последнее время ты стал… Ты слишком активно исповедуешь Евангелие от Мастера… не удивляйся, это не мое выражение — Поэта.
— Евангелие от Мастера? — задумчиво проговорил Маран. — Интересно. Может, и так. Наверно, с возрастом я стал лучше понимать Мастера. Хотя не знаю, отрекался ли я от него. Когда-либо.
Он прикрыл глаза, словно пытаясь припомнить. Дан не выдержал.
— Маран, — сказал он с опаской, — ты не обидишься, если я задам тебе один вопрос? Впрочем, можешь не отвечать, если не захочешь.
Маран посмотрел на него с удивлением.
— Что за странное предисловие? О чем речь?
— Помнишь разговор в баре? До того, как вы с Поэтом помирились? После концерта.
— Ну?
— Поэт упрекнул тебя. Он сказал, что ты не пришел на похороны Мастера. Это правда?
— Правда.
Маран сунул руки в карманы и, чуть ссутулившись, прошелся по каюте в одну сторону, в другую — мимо напряженно молчавшего Дана. Потом вернулся и сел напротив.
— Что ты так на меня смотришь? Меня не было в Бакне, я узнал о случившемся наутро в день похорон и успеть на них никак не мог. Даже на усиленном мобиле Охраны.
— Почему же ты не сказал об этом там?
— Потому что я виноват, Дан. Потому что я непростительно виноват. Потому что в последние полгода жизни Мастера я почти не приходил к нему. Может, раз или два. Я тогда был полным идиотом. Спаситель отечества! Кретин! А Мастер… Мастер уже все понял. Хотя Изий только-только пришел к власти.
— Но ведь Изий не сразу превратился в того тирана, каким стал под конец?
— Дело не только в Изии. Еще при Роне Льве было пролито немало крови, Дан. Немало, и к тому же зачастую бессмысленно. И жестоко. Аристократов расстреливали только за то, что они аристократы. Ты ведь знаешь, установка была такая, аристократия — вот причина всех бед Бакнии. Истребить ее без пощады и без колебаний. И истребляли. Нередко вместе с малолетними детьми, полумертвыми стариками… я уже не говорю о женщинах, различия между мужчинами и женщинами не делалось. И не только аристократов. Военных — за то что они в свое время присягали императору. Дипломатов — за то, что они были кавалерами императорских орденов. Просто людей — за то, что они не доносили на аристократов, военных, дипломатов и друг на друга. И самое потрясающее — что все это сходило Рону и его приверженцам с рук. То ли за счет всеобщего ослепления, то ли страха. Но кто-кто, а Мастер слеп не был. И через страх он умел переступать. Он еще при Роне стал говорить… Он говорил, что кровь, начав проливаться, уже не останавливается. Он говорил, что спасение нации и государства превращается в пожирание друг друга в борьбе за полноту власти. Он говорил, что в подобной борьбе неизбежно победит не лучший, а худший. Он говорил… Он много чего еще говорил. А я, идиот, думал, что он сошел с ума. Стал впадать в детство.
— Он был так стар?
— Нет, Дан. Это я был молод. Впрочем, это не оправдание.
— Почему же? В какой-то мере…
— Ни в какой! Ведь это Мастер сделал из меня человека. И из меня, и из Поэта. Он не только учил нас писать. Он учил нас видеть и слышать. Думать. Не по его подобию, а самостоятельно. Хотя в то же время он учил нас отличать добро от зла и правду от лжи. Но я оказался скверным учеником. У меня все перепуталось в голове. Я возомнил, нахальный мальчишка, что есть вещи, в которых я разбираюсь лучше Мастера. Мастеру пришлось умереть, чтоб с меня слетела эта шелуха, чтоб проклюнулось зернышко, которое он в меня заложил. А тогда я снисходительно думал: пусть Мастер пишет книги. Рон Лев провозгласил, что в борьбе неизбежно насилие. И все развесили уши. Я в том числе…
— Время было такое.
— Да, время. Прекрасное оправдание для людей без ума и без совести. Вроде меня тогдашнего. Вообрази себе, я видел собственными глазами, как расстреливали парня с соседней улицы только потому, что он происходил из семьи барона… разорившейся семьи, иначе он не попал бы на улицу, где жили нищие и полунищие… И мне казалось, что в этом нет ничего преступного, ведь Рон Лев утверждал, что все аристократы — враги, они спят и видят, как вернуться к старому… То, что началось естественно и разумно, почти сразу пошло вкривь и вкось и чем кончилось?.. Да, страна разваливалась, сплошное разорение, нищета, война начисто проиграна, дерниты взяли Вагру, то есть были в трех часах езды на мобиле от столицы, императорские военачальники не имели никакого понятия о том, как следует воевать, а командовать армией мог только человек соответствующего происхождения, как и управлять государством, чего у них тоже не получалось, надо было положить этому конец, так, во всяком случае, нам, юнцам, тогда казалось… Ладно! Это начало пути. А вспомни последнее достижение Изия! Надо уничтожить саму память об императорах, для чего стереть с лица земли их дворцы. Дворцы, построенные великим Расти! Но не будем об этом, Дан. Извини, слишком тяжело вспоминать… И я, глупец, мог ставить Мастеру в вину то, что он не понимает и не принимает эти бесчисленные преступления, как должное! Я смог отдалиться от него и в день его гибели быть на другом конце Бакнии! Это гораздо хуже, чем не прийти на похороны, вот почему я не стал вступать в объяснения с Поэтом и Дором… да еще и оправдываться…
— То, что Поэт был рядом с Мастером, ничего не изменило. Так что и ты вряд ли мог…
— Мог или не мог… Разве дело в этом?
Дан посмотрел на расстроенное лицо Марана и пожалел, что затеял этот разговор.
— Извини за дурацкий вопрос, — сказал он смущенно. — Наверно, не стоило все это ворошить.
— Ворошить? Неужели ты думаешь, что я способен забыть об этом? С чувством вины умирают… Если эту вину невозможно загладить.
— Невозможно?
— Поздно. Когда человека уже нет. Как Мастера. Как Ланы.
Ланы? Дан вспомнил, как Маран, посмотрев долгим взглядом на безжизненное тело, которое через минуту накрыли простыней, пошел к себе, лег на диван и отвернулся к стене…
Все-таки зря он затеял этот разговор. Впрочем, разве это он его затеял?
— Маран, — сказал он, пытаясь переменить тему, — что ты собираешься делать? Ты решил?
Маран покачал головой.
— Я должен пощупать ситуацию.
— Но ты же знаешь.
— Только факты. А настроения? Не стоит заранее строить планы, Дан. Потерпим.
— Приехали, — сказал пилот, отворачиваясь от пульта. Лицо у него было молодое, веселое, улыбка ослепительная. — Гляди-ка, — он озабоченно уставился на иллюминатор, — светает. Что-то мы припозднились, как бы меня на взлете не засекли. Давайте, собирайтесь.
