Кожа - Евгения Викторовна Некрасова
И вот теперь они ехали по длинной и долгой земле. Качались, тряслись, звенели. На лошадиные ремни и на саму коробку вешали колокольчики. Такие, только огромные и несколько – поменьше, Хоуп видела на церквях. Еще на них были крыши, похожие на луковицы, часто золотые. Хоуп думала про разницу между крышами домов работающих и крышами церквей. В Главный город заезжать не стали. Принцесса собралась посетить несколько своих неработающих знакомых. Останавливались ночевать в придорожных домах, местные работающие по металлу переодевали лошадей и колеса. При виде Хоуп неработающие застывали на месте, одна неработающая потеряла сознание и свалилась, неработающие взрослые крестились, неработающие дети собирались стайками, ходили за Хоуп, если она передвигалась по улице, иногда кидали в нее снежки. Принцесса велела управляющим лошадьми разгонять детей. Кроме Маруси, у Принцессы было с собой трое транспортных работающих мужского пола. Двое управляли лошадьми, еще один всегда прикреплялся за коробкой. Те, правда, сами нервно смотрели на Хоуп. Хоуп решила не обращать ни на кого внимания. Маруся боялась Хоуп по-прежнему, никогда не оставалась с ней наедине, хотя та старалась говорить вежливо и даже ласково на зарождающемся у нее русском языке. Принцесса называла Хоуп – Хоуп, Маруся никогда и никак не обращалась к ней, а в разговоре с неработающей или другими работающими называла ее Маврой.
Принцесса была с Хоуп всегда нервно-мила. То говорила без пауз на своем драно-лоскутном английском, то молчала часами. Хоуп казалось, что на людях неработающая постоянно следит за ней, как надзирающая. И были причины. В богатом гостевом доме, слишком дорогом для Принцессы (они остановились там просто потому, что застряли в снегу недалеко от этого места), к Хоуп приблизилась по-главногородски одетая Хозяйка, представилась тоже принцессой с объемной фамилией. Эта принцесса походила на настоящую. И на красивом, почти не потревоженном акцентом английском предложила Хоуп служить у себя во дворце в Главном городе. Назвала зарплату. Хоуп уже разбиралась в русских деньгах – это было очень много. Ей это понравилось. Настоящая принцесса прибавила, что у нее уже живет семья таких же, как Хоуп, служащих по дому. Муж открывает двери и прикрепляется на заднюю сторону транспорта, а его жена приносит еду и сопровождает ее, Настоящую принцессу, в дома других хозяев. И у пары растут дети, в том числе старший сын, ему уже пятнадцать, через года два ее, Хоуп, можно будет выдать за него замуж, чтобы они продолжили династию домашних служащих. Хоуп улыбнулась, вежливо, на английском языке, которым она обычно разговаривала с неработающими людьми в дни ее поэтической публичности, то есть стерильном, бесчеловечном, ответила, что она благодарит за предложение, но не сможет. И вернулась к покрасневшей от нервов Принцессе. Они погрузились в коробку и поехали дальше.
От беспокойства, что Хоуп может ее оставить, Принцесса стала рассказывать, как ей удалось купить эту вот самую заграничную карету со стеклами и фонарем. И что она владеет двумя деревнями, в которых двести восемьдесят душ. Она так и сказала – souls. И это не считая женщин и детей. Хоуп догадывалась про что-то подобное. Она уже понимала, как тут все устроено. Как и в ее Первой стране. Меньшее количество людей владеет огромным количеством людей. Вторые – работающие, первые – хозяева. Только в стране, которая стала для Хоуп Второй, кожа работающих и хозяев – одного цвета. Ей хотелось, чтобы из-за этого или из-за чего-то другого здесь все оказалось не так категорично плохо. Пока все это Хоуп думала, Принцесса протянула и подарила ей шерстяные варежки, которые совсем недавно связала неработающей Маруся. Чрезвычайно красивые, сильно теплые, белые, с синими узорами – смешанного народного стиля с классическим хозяйским, то есть, скорее всего, французским. Главное, варежки были связаны с очевидной слепой любовью – любовью работающей к своей неработающей. Хоуп взяла их, белые, в свои темные руки и с удивлением посмотрела на них. Марусины щеки покрылись красной коркой, она заплакала и стала обиженно жаловаться Хозяйке – очевидно, на ее же поступок. Принцесса наклонилась к сиденью напротив и принялась бить Марусю по лицу. Та просто продолжала плакать. Хоуп невзлюбила Принцессу сразу, а теперь она ее ненавидела. Но ей было привычно находиться рядом с человеком, которого она ненавидела. Хоуп крикнула – стоп! – и схватила Принцессу за руку. Маруся перестала плакать, Принцесса – пытаться бить. Вдвоем они, похожие друг на друга, глядели на Хоуп с огромным удивлением. Обе сели прямо и поехали дальше молча. Маруся через навес лба глядела на Хоуп возмущенно: та посмела перечить Хозяйке.
Хоуп хотелось выйти из коробки на колесах. На ней были теплое пальто и шапка из собаки. В руках – шерстяные варежки. Она могла дойти пешком до того гостевого дома, успеть найти Настоящую принцессу, уехать с ней в Главный город, где, Хоуп слышала, река закована в гладко обтесанный камень, подождать, пока вырастет сын служащих, и родить ему детей. Но Хоуп заметила, что Принцессе неловко. Что она как-то иначе, по-новому посмотрела на Марусю, на свои кольца, на меховую свою шубу, на эту слишком дорогую для нее коробку на колесах. Принцесса постоянно пребывала в беспокойстве, злости, но то, что той неловко, Хоуп ощущала впервые. Маруся тоже почувствовала изменение Хозяйки и теперь сжалась от страха своим круглым телом до маленького, почти подросткового. Изменение Хозяйки означало изменение ее мира. Маруся не была готова к изменению.
Хоуп знала, что и в ее Первой стране не все работающие ненавидели неработающих. Некоторые, тоже домашние, уважали и даже любили их, считали себя частью их семьи. Но отношения Принцессы и Маруси были совсем больные. Работающая исполняла все просьбы, часто напрасные, значит – капризы. Растирала ей ноги (которые то ли мерзли, то ли болели), дула ей на чай, мелко резала ей еду, одевала ее, раздевала, причесывала, выносила ее горшок, вязала и шила на нее в разных, даже вполне хозяйских, стилях – и Принцесса всегда говорила, что это ужасно и некрасиво. Доедала ее еду, пекла ее любимые маленькие пироги с грибами и покупала в лавках застывшую губчатую массу из протертых яблок.
