Влада Воронова - Крест на моей ладони
А в посёлке в сорока километрах к северу от Камнедельска идёт бой за новый источник. Если что, прорывом сметёт всю середину России, Монголию и половину Китая. Останется ровная и гладкая, как стол, поверхность спёкшейся до твёрдости асфальта почвы — ни гор, ни рек, ни людей. Остальная часть земного шара вкусит все прелести жизни в мире, перенёсшего ядерную катастрофу.
Бой надо остановить немедленно. Преступники, поставившие мир на грань такого риска, ничего, кроме смерти не заслуживают.
Но я не хочу убивать, не могу стрелять по живым мишеням! Убив, я сама тоже перестану людей, стану таким же зверем, как и все в Троедворье.
Тут Люцин тоже рассчитал верно — замазанная в крови, я уже не смогу называть эту войну бессмысленной. И отказаться от службы в наказателях я тоже не могу, ведь речь идёт о жизнях миллиардов людей, а это несоизмеримо дороже моего душевного спокойствия. Мне только и остаётся, что надеяться — и сегодня всё обойдётся без крови. Наказателей дворовики боятся до полуобморока, и, как правило, одного появления любой из наших бригад достаточно, чтобы схватка прекратилась, а боевики покорно полезли в автозаки. Ну иногда нужно сделать один-два предупредительных выстрела.
По радио начал болтать ди-джей, и такую чушь нёс, что тошнить начинало. Удивительное дело, существуют десятки радиоканалов самых различных стилей и направлений, а ди-джеи на любом из них тупы настолько, словно их всех в студии привели из интерната для умственно неполноценных. Или они разыгрывают из себя идиотов, считая, что слушать их радиостанцию могут одни лишь дебилы?
Я переключила флешку на плеер. Пел Сашка.
Оценщики смерти,Всем — правым, неправым,Путь в небо отмерьтеМаршрутом кровавым.
Надгробий брикетыИ ямы нарыты,А мёртвых анкетыПо папкам подшиты.
Работа привычна:И битвы, и трупы,А жизнь безразлична,И чувства так скупы.
Оценщики смерти —Безликие тениВ слепой круговертиНапрасных свершений.
Своевременная песенка, ничего не скажешь.
* * *В наказательских бригадах тоже по двадцать одному людю. У нас в командирах маг, первый зам человек, второй — оборотень.
Начальство лениво беседует, привалившись к борту фургона. Семнадцать бойцов, в том числе и я, стоят в оцеплении, а Ленка Агеева, симпатично остроносенькая, черноглазая и чернокудрая русалка, добивает раненых дворчан. Не получилось сегодня мирного урегулирования конфликта.
У меня звенит в ушах, окружающий мир видится каким-то пронзительно-ярким. Хочется кричать, но нет голоса. Я сжимаю АКС так, что от напряжения сводит руки. Кажется, если слегка разожму пальцы, то исчезну, растворюсь в небытии.
Сгущаются сумерки, загораются фонари, и маленький пятачок между задворками свинофермы, шоссейной дорогой и длинной коробкой какого-то склада виден до рези чётко. Трупы на асфальте. Трупы на земле. Кровь. Так много крови.
Сегодня я стала убийцей. Человечицы Нины Хорсы больше нет, ей на смену пришла палачка.
Ленка пинками проверяет, кто из дворовиков уже труп, а кто ещё нет. Один отзывается стоном. Агеева направляет пистолет ему в голову.
— Не-ет!!! — кричу я так, что даже начальство подскакивает.
— Нинка, ты чего? — бормочет оглушённая моим воплем Агеева.
— Не в голову, — говорю я. — В сердце. Тогда можно вызвать некромансеров и сделать зомбаков.
— Кого?! — бригадир смотрит на меня с таким изумлением, что я на несколько мгновений теряюсь. Зомбак в Троедворье — дело совершенно обычное, здесь их четверть населения. В нашей бригаде тоже есть семеро зомбаков разных рас.
Ничего общего с героями соответствующих ужастиков реальные зомбаки не имеют. Люди как люди, точно так же едят, пьют, занимаются сексом и ходят в туалет. Единственное отличие — зомбаки бесплодны, и аура у них серебристого цвета. Но это мелочи, на которые никто и внимания не обращает.
— Озомбачка возможна, — объясняю я бригадиру общеизвестную истину, — только если головной мозг сохранен или повреждён не более, чем на десять процентов. Иначе никакого возрождения не получится. Ведь стопроцентно регенерировать способно только тело, а мозг слишком сложный для этого орган.
Агеева испуганно охает и опускает пистолет.
— Я не подумала, — виновато говорит она.
— Да на кой чёрт их вообще зомбачить? — отвечает бригадир. — Они все подлежат ликвидации как нарушители инфернального перемирия.
— Нет, — отрезаю я. — Их драку надо было остановить. Нарушителей наказать. Это мы сделали. Но теперь всех тех, кого можно вернуть к жизни, необходимо спасти. Свою кару за преступление они уже получили. Смертью исправить ничего нельзя. Исправлять ошибки могут только живые. И только живые могут убедить живых, что нарушать инфернальное перемирие нельзя. Мертвецы бесполезны. Казнь замечают лишь в мирное время, а на войне она не видна. Ведь у смерти в бою и казни результат один и тот же — труп. Идёт война, и трупов очень много. Поэтому на смерть от казни никто не обратит ни малейшего внимания. Никто ничего не поймёт, и нарушения инфернальных перемирий будут продолжаться. Но зомбаки смогут объяснить, что так делать нельзя, потому что будет больно и страшно как сами нарушителям, так и другим людям.
Бригадир смеётся.
— Придёт же в голову такая чушь, — презрительно говорит ему первый зам.
— Да ладно тебе, — с добродушным снисхождением отвечает бригадир, — у девчонки это ведь первые трупы в жизни. Вот и заистерила. После первого раза у всех людей истерики бывают: кто орёт, кто блюёт, кто в небо палить начинает. Ничего, сейчас мы ей стопаря нальём, в хороший ночной клуб на мужской стриптиз сводим, — очувствуется. Привыкнет. — И цыкает на Ленку: — Чего застыла, Агеева? Добивай эту падаль и вызови чистильщиков, пусть жмуров уберут. А некромансеры тут и на хрен не нужны.
У меня в груди как будто граната взрывается, такая захлёстывает ярость. Осколки тупого, сковывавшего тело напряжения разлетаются во все стороны, безнадёжное оцепенение исчезает без следа, сразу всё становится легко и понятно. Я всаживаю короткую очередь бригадиру в живот. Броники у нас хорошие, но с двух метров АКС прошивает его как бумажный лист. Ещё по очереди в брюхо замам.
— Вам и теперь некромансеры не нужны? — спрашиваю я.
Бригадир смотрит на меня с ужасом и неверием в происходящее. А я впервые со дня службы в наказательном подразделении вижу его самого, — раньше он был лишь безликой фигурой в камуфляжке. Симпатичный башкир лет тридцати с весёлыми глазами цвета гречишного мёда. Но сейчас в них только страх и боль обречённого на напрасную смерть людя. Рядом корчатся его замы, светловолосый голубоглазый оборотень лет двадцати восьми и сорокалетний тёмно-рыжий человек с карими глазами. На их лицах та же смертная мука, что и у дворовиков.
— Агеева, — негромко, но твёрдо приказываю я, — вызывай некромансеров. И наших, и дворовых. Работы сегодня хватит им всем. Чистильщиков тоже вызывай. Логинов, Суюркулов, аккуратно добейте всех раненых. Начальство тоже, нечего им зря мучиться. Остальным наладить автотранспортный портал с четырьмя входами.
Придавленные невероятностью происходящего, бойцы подчиняются.
Через десять минут появляются некромансеры. Одеты они в форму по образцу врачей «скорой помощи». Шустро погрузили пригодных к возрождению мертвецов по реанимационным спецмашинам и понеслись в город. Уже не через портал, такой расход магии Троедворье позволить себе не может, а по шоссейке. Прочими трупами, равно как и ликвидацией других последствий боя, занялись чистильщики.
Мне в затылок упирается пистолетный ствол.
— Оружие на землю, — приказывает Логинов. Агеева и Суюркулов держат меня под прицелами АКС. Одно лишнее движение, и я стану куском мяса, которому никакая озомбачка не поможет. Я бросаю автомат на асфальт, вслед за ним — ножи, пистолет, талисманы и прочие убивальные приспособления. Логинов сковывает мне запястья наручниками. Тычком пистолета направляет к нашему фургону. Там есть загородка для перевозки особо важных преступников, которых не доверяют обычному трибунальному конвою.
* * *Маленькая арестантская комната при Судебном зале Совета Равновесия обставлена предельно скупо: литая тёмно-зелёная кушетка из прочного пластика — ножки вцементированы в пол, и плоский белый плафон на высоченном потолке. Больше ничего нет, одни голые бетонные стены.
Через полчаса начнётся трибунал. Страшно мне так, что ломит кости и мутится в глазах. Приговор возможен только один — пуля в затылок. Я скрючиваюсь в клубочек на кушетке и тихо вою от безнадёжности. Я не хочу умирать! Жить, как же я хочу жить!
