София Кульбицкая - Каникулы совести
Кстати я вдруг вспомнил и давешний намёк Игоря насчёт «ответственного дня», который нас якобы ожидает, — и это воспоминание заставило меня вконец оробеть. Уж если самому Кострецкому встреча с этой девушкой кажется чем-то ответственным, в панике подумал я, значит, особа к нам приехала и впрямь в высшей степени серьёзная.
И вместе с тем меня одолевало любопытство. Какая она — нынешняя избранница Альб… Бессмертного Лидера?.. Какому типажу на сей раз повезло расшевелить этого тюфяка?.. Брюнетка она или блондинка, а, может, рыженькая?.. Стройная или полненькая?.. Высокая или крохотулька?..
Вбежав в дом, я сразу же бросился на второй этаж, ворвался в спальню, чьи окна выходили на розовый сад. Пусто — видно, девушка пошла другой дорожкой. Тогда я столь же резво метнулся в гостиную и, бегом обойдя огромное детище краснодеревщика, с жадностью приник к большому окну, из которого видно было лужайку. И как раз вовремя.
Вот когда я оценил тонкость и предусмотрительность Кострецкого, руками невидимой обслуги положившего на мой подоконник ещё вчера казавшийся ненужным театральный бинокль!.. Дрожа от волнения, я протирал его окуляры краем футболки, забыв про удобные самоочищающие опции.
Она бежала через лужайку наискосок, распахнув руки в обнимающем весь мир жесте — совсем юная, тоненькая, длинношеяя, в лёгком зелёном платьице с развевающимся подолом — и солнце купалось в потоке золотистых волос. Весна, улыбка, ликование. Даже у меня, старика, на миг встрепенулось сердце. Другой старик, улыбаясь чуть снисходительно, но обрадованно, поджидал её под туями. Удивительно, но в этот миг ему шла заношенная тельняшка, и вообще он был сейчас до ужаса похож на человека, почти совсем-совсем, ну прямо не отличишь, и я всё крутил и крутил колёсико бинокля и не мог оторвать глаз от ласково улыбающегося молодого лица, — покуда подбежавшая не загородила его, повиснув на шее, и я в смущении не отвернулся, решив, что постороннему не подобает подглядывать за этой трогательной сценой любовного воссоединения.
Но видел её не я один. Кострецкий, который вот уже Бог знает сколько времени стоял за моей спиной, перехватив мой растерянный взгляд, весело улыбнулся — и сдвинул на лоб стильные роговые очки с поблёскивающими на них крохотными цифровыми камерами; небрежно кивнув в сторону окна, он добродушно произнёс:
— Что, нравится?.. Прошу любить и жаловать — это наша Кутя. Считай что первая леди государства. Мисс Россия-2051, между прочим. Вы не следите за этим?.. Впрочем, вы ведь человек науки, работник мысли, вам не до того. А я вот, грешник, посматриваю иногда. Люблю, знаете ли, поразнюхать на досуге, что там делается в мире Красоты.
3
Нас с Кутей представили друг другу спустя примерно час, в помпезной, как станция древнего метрополитена, столовой Кострецкого, где тот закатил торжественный и до непристойности изобильный обед в честь официального начала каникул, — а, скорее, в честь того, что — как он простодушно выразился — «такие симпатичные люди наконец-то встретились и перезнакомились».
Хорошо ему было простодушничать. Должен признаться, что, собираясь на мероприятие, я, как бешеный крот, перекопал весь свой скудный, уместившийся в дорожной сумке гардероб — и, наверное, так и умер бы подле него с голоду и отчаяния, если б пришедший на подмогу Игорь милосердно не посоветовал мне оставаться как есть — джинсы со стразами, чёрная с золотом футболка, кроссовки — заверив, что в таком виде я более чем соответствую дачному дресс-коду.
Как это частенько бывает, все мои страхи оказались напрасными. Кутя, даром что мисс Россия-2051, при ближайшем рассмотрении оказалась очень милой и скромной девушкой — и смущалась, по-моему, даже больше моего. Удивительно, но в ней не было и капли того характерного апломба, свойственного признанным красавицам. Больше скажу, поначалу — когда я увидел её лицо вблизи — она даже не показалась мне особенно красивой. Бледненькая блондиночка с тонкой шейкой; трогательный цыплёнок, не более. Однако потом, приглядевшись, я понял, что на конкурсах, при макияже она и впрямь должна была быть очень эффектной. Тонкие, благородные черты лица, ясная улыбка. Просто сейчас, на каникулах, лицо ее отдыхало и было бесцветным. Слава Богу, женщинам нынешний этикет дозволяет больше свободы. Может быть, поэтому я чувствую себя с ними уютнее. Кроме того, я привык ориентироваться на стандарты моей молодости, когда красивая женщина должна была быть похожа на цирковую лошадь.
Сейчас же передо мной было совсем иное. Ладная Кутина фигурка, по-видимому, вполне отвечала требованиям соразмерности и гармонии, с которыми в наше время сверяются суровые и неподкупные конкурсные судии с цифровыми линейками в руках. Втайне я ещё раз порадовался, что ушла в прошлое та железная, почти невозможная конкретность параметров, из-за которой у меня в своё время наблюдалось так много пациенток с глубокими неврозами. Ныне главную роль играют не отдельные показатели (рост, объём той или иной части тела и тд), а так называемый «коэффициент красоты», высчитываемый по очень сложной формуле — с которой я, пень махровый, к счастью, незнаком. Королевой красоты может стать даже лилипутка — если, конечно, она удачно сложена. Кутя, впрочем, лилипуткой отнюдь не была. Рост Венеры, где-то около 165 сантиметров — по моим прикидкам. Грудь её, насколько позволял видеть льняной брючный костюмчик, в который она успела переодеться, была небольшой, но высокой и упругой, талия — хрупкой, бёдра — аристократическими.
Впрочем, все эти подробности я отметил чуть позже. Подлое свойство человеческой натуры: едва я убедился в том, что передо мной — не та дерзкая, пресыщенная и равнодушная светская львица, которую я боялся в ней встретить (и перед которой наверняка бы заискивал), как она фактически перестала меня интересовать, — и, в общем, во время обеда я почти не уделял ей того внимания, которого она, несомненно, заслуживала. Куда больше занимали меня другие участники пиршества, в которых с появлением Кути произошли весьма любопытные перемены.
Например, Игорь, и прежде не отличавшийся особой молчаливостью, теперь как-то совсем уж неестественно оживился, ни на секунду не умолкал, через каждое слово всхохатывал своим эксклюзивным коротким смешком — и то и дело дёргал сидевшую рядом с ним Кутю то за рукав, то за краешек ладного воротничка-гофре, то за одну из тонких золотистых косичек, в которые она невесть когда успела собрать свои струистые волосы. Вообще, было понятно, что он знаком с ней куда лучше, чем делал вид тогда, у окна. Насколько лучше — сказать было трудно, ибо сама Кутя вела себя до крайности чинно и благопристойно, почти не поднимала глаз от тарелки (мы с ней сидели визави, и я с неловкостью сознавал, что, скорее всего, она стесняется именно меня!) и почти не реагировала на его назойливые приставания.
Но самой удивительной была метаморфоза, произошедшая с Альбертом. Он преобразился почти до неузнаваемости — однако, как я ни вглядывался, даже под пыткой не смог бы сказать, в чём конкретно заключается перемена. Было бы сверхнаивностью предполагать, что он хотя бы ради этого великолепного обеда сменит свой несвежий тельник — в нежном, живом солнечном свете, льющемся из огромного круглого окна столовой залы, тот выглядел даже более заношенным и убогим, чем обычно. Ещё глупее было бы надеяться, что он, как положено хорошему хозяину, поддержит светскую беседу. За всё время трапезы он не произнёс, кажется, ни слова — лишь изредка хитровато поглядывал на меня (я отвечал ему вежливой полуулыбкой) да отстранённо ухмылялся искромётным шуткам Кострецкого, как всегда, отдувавшегося за двоих (собственно, за всех четверых, ибо мы с Кутей, ещё не притёршиеся друг к другу, тоже едва ли были ценными собеседниками). Вдобавок он — единственный из нас — нисколько не заботился об этикете и (к молчаливому, но явному неодобрению своего ментора) отлично справлялся с нежными десертами при помощи своих крупных белых пальцев, — пока остальные, предпочитая остаться голодными, нежели осрамиться, скрупулёзно орудовали целым набором золотых ложечек, вилочек, ножичков, палочек и даже, чёрт подери, зловещего вида щипчиков, к которым я прикасался с особой опаской.
Словом, Альбертик даже в присутствии дамы оставался Альбертиком — вялым, безразличным, плохо воспитанным и слегка чудаковатым увальнем. И в то же время это был совсем другой человек. Мужчина. Которому, как ни странно, даже шла несвежесть, неотёсанность и лёгкая чудинка. В чём-то он, как ни малоправдоподобно это звучит, казался сейчас даже обаятельнее Кострецкого, чья профессиональная и немного синтетическая харизма, честно говоря, начинала уже слегка раздражать. Альберт же был только сам собой — и был вполне хорош без дополнительных стараний. Исходившее от него так хорошо известное всей России ощущение потусторонности, эдакого жутковатого балансирования на некоей невыразимой словами грани уже не отталкивало, а, напротив, неудержимо притягивало — да так, что я, врач-психотерапевт с более чем полувековым стажем, вынужден был изо всех сил бороться с собой, чтобы не испытывать к нему ненужной симпатии.
