Яна Дубинянская - H2O
ГЛАВА II
— Ты такой классный, — сообщила она. — Я люблю тебя.
Это точно. Ты классный, и тебя есть за что любить. Музычка оглушительно орала свое бумц-бумц, предназначенное задавать ритм в сексе, а на худой конец, для неудачников — в танце. Ты к последним, конечно, не относишься. Для тебя оно так, переходная стадия процесса.
Она была журналистка, телевизионщица с третьего, та самая, которая пару дней назад брала у Виктора идиотское интервью в прямом эфире, а теперь вот совершен но случайно оказалась на закрытой клубной вечеринке в «Речном дворце». Плавучую платформу VIP-зала покачивало, поддатые випы тоже качались из стороны в сторону, иногда попадая в резонанс. Компания подобралась пестрая и бестолковая, ни одного серьезного человека, сплошные певички, модельки и депутаты. Впрочем, тебе сегодня тоже меньше всего хотелось быть серьезным. Бумц-бумц. Ее зовут Лика, ты никогда не забываешь ничьих имен.
Лика тонко захохотала в такт бумц-бумцу, словно вела мелодию первым голосом, ее руки уже гуляли у Виктора под рубашкой, ногти царапали спину, рисуя там поле для крестиков-ноликов. Интересно, где у них номера, в этом речном VIP-борделе. Везти ее к себе совершенно не хотелось. Однако номера тут определенно есть, надо только выяснить.
Врубили медляк, модельки поприлипали к депутатам, а стерва-журналистка, наоборот, отстранилась и заковыляла к столику, покачиваясь на устрашающих каблуках, похожая на ходульный персонаж венецианского карнавала. И тут же, не успел Виктор двинуться следом, была перехвачена каким-то персонажем тоже карнавального вида и как ни в чем не бывало затопталась в танце. Видимо, придется се все-таки увозить. А, да ладно. Сегодня тебе действительно море по колено. Удивительно, какими яркими и точными становятся иногда банальнейшие идиомы. За это стоит выпить, пока она там обнимается неизвестно с кем, идиотка. За идиоток и идиомы. Прозит!
Снова забумцало, и проявившаяся в клубах цветного дыма Лика тяжело рухнула за столик. Налила сама себе недрогнувшей рукой и выпила без тоста, как одинокий сапожник. И тут же улыбнулась профессионально и завлекательно, словно реклама зубной пасты:
— Не скучаешь? Он козел. Думает, раз ему все дают…
— Мне тоже все дают. Тебя это остановит?
— Ты — совсем другое дело. Я тебя люблю, или я уже говорила?
— Кажется.
— Ты, наверное, думаешь, я всем так говорю.
— Я об этом вообще не думаю.
Засмеялась:
— По крайней мере честно.
Платформу качнуло, к восторгу и визгу присутствующих, повалившихся вбок, будто порушенный карточный домик. На Лику поехал бокал красного вина, который Виктор налил ей еще в начале вечера, и совершенно зря: она не пила ничего слабее двадцати градусов. Чем перехватить его на столе, повела себя дико по-идиотски — зажмурилась и тоненько завопила. Вот-вот, а переодеваться напросимся к тебе. И ты, конечно, не будешь против.
— Блин, — сказала она, расправляя двумя пальцами короткий подол. И вскинула глаза: — Поехали, что ли?
По крайней мере честно.
А вот хорошего секса с ней не получилось, так, много возни и хихиканья вначале, затем страстных изгибов, стонов и скачек, вызывавших в памяти клубное бумц-бумц, а концовка смазанная и скучная — отработанный прямой эфир, а не оргазм. Лика откатилась на край кровати и закурила, пуская в потолок ровные колечки, подсвеченные красноватыми ночными лампами. Свободную руку протянула к Виктору, но не дотянулась, шаря по скомканной постели в полуметре от его живота. Приподнялась на локте:
— Однако у тебя и траходром. Холостяцкий вариант?
— Что? — он не сразу понял. — А-а. Да нет, я здесь живу.
— А как же семейное гнездышко с зелененьким диванчиком?
— Приедешь ко мне с камерой — увидишь. Ты же знаешь, на самом деле существует только то, что показывают по телевизору.
— Выдумал?
— Одевайся. Шофер просил отпустить его хотя бы в полпервого. У него тоже семья.
— Все ты врешь.
Сказала беззлобно, с легким зевком. Выбралась из-под простыни, затушила сигарету, обошла огромную кровать по периметру и начала собирать, как паззл, разбросанную одежду. Подобрала трусики и бюстгалтер, колготки, туфли на жутких каблуках, а затем то самое платье, больше похожее на нижнее белье, которое залила вином; встряхнула, поморщилась, надела. Как хорошо, когда женщина знает правила и придерживается их, не пытаясь передергивать. Впрочем, последние десять-пятнадцать лет ты почти никогда не ошибаешься в выборе.
Оделась и посмотрела на тебя сверху вниз, с тем легким превосходством, которое всегда испытывают одетые над голыми, независимо от прочих факторов. Снизу она казалась не такой стройной, более тяжелобедрой, чем в нормальном ракурсе. У нее, наверное, и ребенок есть. Журналистки обычно успевают. Впрочем, неважно; она вообще не имеет особого значения и знает об этом.
— Счастливо, — сказала Лика.
Она стояла в дверях, но не уходила, и Виктор глянул вопросительно: что-нибудь еще?
— Ты прямо так и отдашь распоряжение своему водителю?
— Конечно. По мобильному. Или хочешь, чтобы я тебя проводил?
— Нет, что ты, лежи, — замахала руками. И вдруг: — У тебя сегодня был удачный день, правда?
Неужели так заметно? Он потянулся, как довольный кот, и подтвердил:
— Очень удачный.
Лика улыбнулась и присела на край постели:
— Расскажи.
Конечно, ты не должен был. Конечно, слабость; собственно, слабостью являются любые разговоры с женщиной непосредственно после, когда еще работают чисто физиологические связи, тонкие, однако рвущиеся не сразу, поступательно, постепенно. Так делится амеба, до последнего храня перетяжку между двумя уже отдельными организмами, только что бывшими единым целым. Женщины прекрасно пользуются этой слабостью, чувством иллюзорного единства, именно в такие моменты выманивая у мужчин шубу, модный курорт, обручальное кольцо — или, скажем, нужную информацию.
Не только слабость, но и риск: все-таки она журналистка, хоть и непроходимая дура, да и вся ее профессия давно не выходит за тематические рамки светской и скандальной болтовни. И все же кое-какие моменты — тот же витраж, например, — могут заинтересовать даже квелый, без особой погони за сенсациями, третий канал. Ты, конечно, осторожен, ты фильтруешь информацию, но куда разумнее было бы вообще оставить ее при себе, это очевидно, как безнадежная тупость прямого эфира на третьем.
Но ты говоришь, ты выговариваешь из себя целиком свою победу, которую только так и возможно ощутить в полной мере — проговорив, озвучив, поделившись…
Ты лежишь обнаженный поверх простыни, твое желание неприкрыто заявляет о себе со всей категоричностью победителя, требующего награды, — а она почему-то одета, безобразие, непорядок. И вот ты восстанавливаешь порядок и гармонию, справедливость и правильность мироустройства, властно и точно добывая себе истинную свободу. И в ослепительной вспышке миллиона бенгальских огней, высоковольтной дуги замыкания на сотне электростанций, внезапного залпа всех на свете церковных витражей — наконец-то осознаешь: да. У тебя сегодня удачный день. У тебя удачная жизнь.
Кажется, Лика все-таки надеялась остаться до утра. Глупышка.
* * *Оля болтала по телефону, не отклеивая от виска мобилки — собственной, не шефа. Эту последнюю периодически подносила к другому уху и разделывалась с секретарскими обязанностями весело и мгновенно, словно отбивала шарик для пинг-понга. И снова демонстративно бралась за свое, личное, имеющее отношение к ней одной, для кого-то единственной и незаменимой. Попсовенький рингтон звенел без умолку реквиемом по счастливцу.
А Виктор проводил собеседование. Шестое за сегодняшний день. И явно не последнее.
Претенденток поставляло самое элитное в стране агентство по найму, только на пути в базу которого безвестно гибли, как мальки мигрирующего лосося, десятки тысяч резюме. Из рафинированной полусотни, отвечавшей всем требованиям Виктора, директор по персоналу «Нашей свободы» лично отобрала десяток. По два-три высших образования и профессорский IQ, знание полудюжины языков и тонкостей теневых взаимоотношений, стенография и программирование, парламентский этикет и сангвинический темперамент, модельные параметры и водительские права на любую альтернативу, плюс успешно пройденные тесты на мотивации, память, корпоративность, форс-мажор… ну и прочая фигня.
Брюнетка по ту сторону овального стола безукоризненно держалась, безукоризненно отвечала, безукоризненно выглядела. Сама мысль о том, чтобы видеть ее рядом каждый день, была абсолютно невыносима.
— Виктор Алексеевич! — жизнерадостно крикнула из приемной Оля. — Химик!
— Давай, — обрадовался он. Прищурившись, глянул на брюнетку: а ну, слабо догадаться, что с Химиком ты теперь готов разговаривать в любое время суток, правда? Слабо. Вот и свободна.
