Клуб космонавтики (СИ) - Андрей Юрьевич Звягин
Иногда не может вспомнить, где его дом. Будто помутнение какое-то. Плохая память? Нет, хорошая. Великолепная! Глеб легко повторит какую угодно страницу из прочитанной книги и за секунду перемножит в уме любые числа, на калькуляторе дольше получается. А где живет — забывает.
Артем другой. Невысокий, тоненький, рыжий и шустрый. Нос пуговицей, глаза хитрые. Не любит учиться и невероятно напоминает своего отца. Когда стоят рядом, то не отличить, разве что один покрупнее и постарше.
А какой я? Не знаю! Как это? Очень просто! Во-первых, зеркала переворачивают право на лево. Мелочь? Нет! Небольшой штрих порой меняет всю картину, а тут совсем шиворот-навыворот. Да и вообще, когда смотришь на себя, твое лицо это чувствует и притворяется таким, каким ты его хочешь увидеть. Подсознательно. Да, я знаю это слово!
А если без шуток — я длинного для своих лет роста, то есть чуть повыше Глеба и сильно Артема. Худой, волосы темные, нос острый, прямой. Задумчиво-серьезный, хотя и без очков (это я о себе целиком, а не об одном носе). Похожих на меня много, можно представить любого из них, и он будет почти что я.
Чем дольше ты описываешь человека, тем сильнее он становится не собой. Прячется внешность в словах, как лист в осеннем лесу. Нужна золотая середина, а поскольку ее не найдешь, искать стоит не слишком долго, два-три слова — и хватит.
Мне так кажется. Мне имеет право так казаться!
6
Дверь в нашем подъезде никогда не закрывается. И во всех остальных — тоже. Никто чужой не войдет хотя бы потому, что чужих тут нет. Все друг друга знают. А если и войдет, что с того? В квартирах есть замки, неужели их недостаточно? Не помню, чтобы здесь кого-нибудь обворовали. В Москве, говорят, бывает, а у нас — даже представить такого не могу.
Подъезд изнутри окрашен в темно-зеленый цвет, но не так уж и мрачно. Квартир на площадке — четыре. Две двухкомнатные и две однушки.
Я зашел в лифт и нажал кнопку восьмого этажа. Лифт секунду подумал, закрыл двери и заскрипел-поехал. Кнопки после одного случая жму аккуратно, как-нибудь об этом расскажу.
Выходя из лифта, я чуть не столкнулся с тетей Машей, соседкой. Она постоянно бегает на общий балкон курить. Ей лет сорок, она постарше моих родителей. И повыше, причем на голову, или даже на две. Не толстая, а именно крупная, широкоплечая, с пышной прической — копной рыжих волос, и к тому же всегда на длинных тонких каблуках. Сидишь дома, и вдруг из-за двери торопливое "цок-цок-цок" доносится. Это тетя Маша каблуками по кафелю, от них он уже весь в дырках, будто его из пулемета расстреливали. Папа как-то подсчитал давление на единицу площади от пули и тетимашиных каблуков. Получилось одинаково.
Детей у нее нет, живет одна. Мужей было несколько, разных высотой и характерами, но они все куда-то подевались.
Не знаю, почему тетя Маша не обращает внимания на то, что разбила пол. Иногда так бывает — человек умный и хороший, но что-то для него словно не существует. Возмущаться никто не хочет, ведь телефон на этаже есть только у нее. Один из ее многочисленных мужей работал на станции связи и провел. Давно этого дядю не видели, но телефон остался, и соседи частенько ходят к тете Маше звонить. Она не против и даже за, потому что очень общительная.
— Здорово, Вадим, — сказала она, — как жизнь молодая?
— Каникулы начались!
— Каникулы — это прекрасно, — кивнула тетя Маша, шагнула вперед, раздробив ногой последний уцелевший кафельный квадратик и скрылась на балконе.
7
Вот я и дома. В своей квартире. Я, папа и мама здесь уже пять лет. Раньше с нами жил дедушка, но он недавно умер. У нас две комнаты, обклеенные голубыми в цветочек обоями, балкон и большая кладовка.
Одна комната — моя, другая — родителей, хотя папа (его имя — Олег), в основном на кухне живет, приносит с работы чертежи, раскладывает их на столе и полночи дочерчивает то, что не успел. На заводе все не сделаешь, ведь отец трудится "на полторы ставки", то есть как полтора человека, и ему за половинку несуществующего сотрудника доплачивают. Поэтому папа смог исполнить мамину мечту — купил ей большой цветной голограммный телевизор. Они, большие телевизоры, мало у кого есть, разве что в квартире Артема. Там их, правда, целых три, то есть по штуке в каждой комнате, и еще один, уже маленький, японский, на кухне. Артемин папа (дядя Валентин), приобрел его в капиталистическом валютном магазине "Березка" после командировки в Америку. В советских такие не продаются, а дяде Валентину за тяготы пребывания в США дали немного долларов.
Сейчас все телевизоры голограммные, без экрана. Других не делают, и уже давно. Ящичек с проводами и лампами, похожий на радио, и над ним голограмма привидением появляется. Четкая и непрозрачная, как стеклянная картинка внутри старого телевизора. Хотя выглядит не так солидно.
Телевизор в родительской комнате на самом почетном месте — посередине мебельной стенки. В окружении книг и сервизов. В других квартирах точно так же, даже шкафы и посуда одинаковые. А как им не быть одинаковыми, ведь все по талонам в одном магазине покупались.
Стенки привозят к нам из Чехословакии (это такая социалистическая страна), они изготавливаются почти из дерева (настоящее дерево перемалывается в опилки, которые потом обратно склеивают в "дерево-стружечную плиту" (ДСП). Она как доска, только хуже, и из нее делают всякие полки и дверцы. Почему нельзя сразу из дерева, я пока не догадался.
Через год после покупки телик начал помехами барахлить. От удара они вмиг исчезали, но не стоять же вечно с занесенным кулаком, поэтому папа где-то добыл резиновый молоток, примотал его к ручке из-под швабры и назвал это "дистанционным управлением". Работает замечательно, теперь с дивана можно не вставать.
А у меня в комнате телевизора нет, и он мне не нужен! Всем нужен, а мне — нет! Не люблю я его. Там показывают одну ерунду. Каналов целых два, но зачем их так много, ведь они друг от друга не отличаются. Хотя бывает и хорошее. Редко, но
