Андрей Асмю - Исход-2050

— Прямо помойка какая-то. Ты в своих пристрастиях не изменился.

Он жадно смотрел на неё. Изменилась ли она? Как всегда эффектно и модно одета, неуловимый запах отличных духов… Чуть постарела. Да, он прекрасно знал каждую лёгкую морщинку в углах её глаз и сейчас, несмотря на плотный макияж, заметил, что их прибавилось…

— Что ты уставился? Выискиваешь признаки старения? На себя посмотри — полностью сформировавшийся старик.

— Кофе будешь?

— Чтоб понос подхватить? Хватит того, что согласилась прийти в эту мусорницу, всю одежду стирать придётся.

Она с сомнением оглядела поверхность стола и, вновь махнув пару раз перчаткой, поставила перед собой элегантную сумочку.

— Кстати, Евгений, поздравляю тебя с премией. Насколько понимаю, пришлась она тебе очень кстати.

— Спасибо.

Суров паниковал. Не забывал он её никогда, но чтобы его чувство так и осталось настолько сильным, понял только сейчас. А он уже было надеялся, что всё осталось в прошлом…

— Кстати, чтобы уже дальше не плодить недоразумений, — она посмотрела на него с прищуром.

Этот прищур ему не понравился. Это у неё новое.

— Не знаю, знаешь ли ты, — продолжала она, — но мы с тобой разведены.

Суров догадывался об этом. И где-то, глубоко-глубоко, в душе — втайне от самого себя — не хотел верить.

— Без моего согласия?

— Согласие осужденного не требуется.

Он уловил в её реплике нотки оправдания. От этого стало ещё хуже.

— И тем не менее, — он посмотрел на неё, но тут же отвёл глаза, боясь, что во взгляде будет мольба, — если хочешь, мы можем…

Она резко подняла руку, словно отгораживаясь от его слов и, одновременно, пресекая их:

— Не надо, Суров, не надо мне никаких предложений.

— Неужели тебе нравится…

— Нравится, Суров, — она опять перебила его. — Нравится. У меня всё в жизни хорошо. Что мне должно не нравиться? Каждый сезон я в Милане покупаю новые вещи. В Вене я всегда приглашена на бал открытия сезона. В Майами у меня вилла. В Швейцарии — счёт в банке, и не один. Так что мне должно не нравиться?

Она говорила с напором, резко, как будто вбивая гвозди. Суров на каждом её предложении вздрагивал. Словно эти гвозди она вбивала в него.

— Деньги твои или твоего папы?

— Ой, не надо, Суров, я уже давно не папина дочка, у меня свой — и очень успешный — бизнес.

— Нефть, металлы, газ?

Голос его потускнел. Всё это было бессмысленно.

Она с вызовом дёрнула вверх подбородком:

— Да, Суров, нефть. И газ и металлы. И можешь мне тут не говорить про связь с людьми из Администрации. Потому что раскрой глаза, Суров. Глаза свои раскрой. Хочешь жрать — выполняй условия договора. Не хочешь выполнять условия договора — нефиг жаловаться, что нечего жрать. Всё просто.

— Какого договора-то? — вяло подал реплику Суров.

— Не прикидывайся! Всё прекрасно сам знаешь.

Она резко встала:

— Ладно, считай, попрощались. Ты когда уезжаешь?

Он остался сидеть:

— Завтра.

Она чуть помедлила, потом резко схватила со стола свою сумочку и запахнула полы пальто, которое расстегнула перед тем, как сесть к нему за столик:

— Прощай.

И повернувшись, ушла.

Суров не шевелился. И только когда она вышла на улицу, повернул голову к большому, во всю стену окну. К тому, в которое когда-то увидел её в первый в своей жизни раз…

Марина быстро перешла узкую улицу, села на водительское место в жёлтый «Ягуар», который секунду спустя, резко дёрнувшись с места, уехал.

Она ни разу не оглянулась.

— Благодарим вас, товарищ Милов.

— Это было важно?

— Для нас важна всякая информация.

— Скажите… — Милов замялся.

Офицер — наверное, офицер, хотя они тут все в штатском — с улыбкой наблюдал за ним.

— Скажите… Видите ли… Я бы не хотел… Женя — мой старый друг…

— Роман Александрович, — офицер перестал улыбаться, хотя глаза его по-прежнему весело блестели, — вы всего лишь дали информацию. И ничего, кроме информации. У нас специфика такая, нашей работы — не бывает бесполезной информации.

Милов по-прежнему ёрзал на стуле.

— Вы хотите знать, не повредит ли ваша информация Сурову? — офицер сделал вид, что только в этот момент догадался о терзаниях художника.

Милов с заискивающей надеждой посмотрел на него.

— Абсолютно нет. Сурову разрешён выезд из страны на постоянное место жительство за границу. Другими словами, ему разрешена эмиграция. Завтра его здесь уже не будет. Мы просто следим, чтобы события развивались так, как они должны развиваться.

Офицер сделал непонятный для Милова жест:

— Без неожиданностей.

Уже сегодня.

Суров вдруг другими глазами посмотрел на свою сумку.

Не очень большую.

Это всё, что он берёт с собою из страны.

Лэптоп, документы, пару смен нижнего белья. И, собственно, всё.

Суров остановился, опёршись на парапет моста, и с досадой посмотрел на небо. Боже, неужели так и не будет просвета в этой сплошной, низко нависшей, серой массе, периодически брызжущей мелким дождём?

Марина огляделась. Высокий потолок, красная, с двумя синими полосами по краям, дорожка от двери к массивному, солидному столу из морённого дуба, перед которым — по углам — стояли два стула, на одном из которых она сейчас сидела. Дубовые же панели по стенам. Над столом — портрет.

Всё лаконично и строго.

И во всё чувствуется высокий чин.

То, что ею занимался не какой-то там начальник отдела, не говоря уже о рядовом оперативнике, воспринималась Мариной как должное. В конце концов, она тоже — не с улицы пришла.

Так всё и должно быть.

Хозяин кабинета закончил читать бумагу, бережно положил её перед собой и посмотрел Марине прямо в глаза:

— Это всё?

Марина кивнула:

— Всё.

— Вы ничего не упустили?

Марина недовольно посмотрела на него:

— По-моему, я до сих пор не давала повода сомневаться в полноте моей информации.

Дверь бесшумно открылась.

Её собеседник, не успев никак среагировать на последние слова Марины, и мгновенно словно забыв про неё, вскочил и вытянулся в струнку.

— Разрешите доложить, товарищ Линь…

Вошедший снисходительным жестом прервал его. Внимательно посмотрел на Марину. Поздоровался с ней. Сел на второй стул напротив. И только потом, мельком взглянув на по-прежнему застывшего, словно в почетном карауле, хозяина высокого кабинета, снисходительно махнул ему рукой, разрешая сесть.

— Вот…

Линь вновь хозяйским жестом прервал готовые прозвучать объяснения, взял бумагу — чувствовалось, что он в курсе всего, что тут происходит — и быстро пробежал глазами написанный Мариной текст.

Затем небрежно отложил его в сторону.

— Мы очень ценим ваше сотрудничество, — сказал он, глядя с каким-то отстранённым выражением.

Говорил он правильно, но акцент присутствовал.

— … Поэтому, думаю, мне следует быть с вами откровенным.

На секунду замолчал.

— Ваш бывший муж должен уехать. В России ему оставаться нельзя. Это крайне, скажем так, нецелесообразно. Скажите, вы уверены, что Суров действительно уедет? Существует ли вероятность того, что он в последний момент передумает и решит остаться?

Марина ответила не сразу.

— Мне он говорил, что уезжает.

Она опять помолчала.

— Но Суров… как бы это сказать… человек неожиданный.

Она вопросительно посмотрела на Линя.

И без того неширокие глаза того ещё более сузились.

— Я вас понял, — сказал он, чуть кивнув головой так, словно она подтвердила его собственное мнение.

Запустив руку во внутренний карман пиджака, Линь вынул бумагу и положил её перед Мариной.

— Ознакомьтесь, пожалуйста.

Марина прочитала текст.

— Я должна это подписать?

— Но вы же сами говорили о неуравновешенном характере вашего бывшего мужа.

— Я говорила…

Одна бровь Линя приподнялась и Марина осеклась.

— Но госпитализация…

— Это будет не обычная психбольница, — сказал Линь. — Уверяю вас, ему создадут там очень хорошие условия.

Хозяин кабинета, молча слушавший их диалог и не вмешивавшийся, встал, подошёл к Марине и протянул ей ручку.

Марина, чуть помедлив, поставила свою подпись.

— Думаю, — негромко, словно сама себе, заметила она, — Суров бы предпочёл…

Она не договорила.

Но заметила, как блеснули глаза Линя:

— А вы Марина — какой вариант для Сурова предпочли бы вы?

Глаза Марии расширились.

— Ну, не волнуйтесь так, — успокоительно проговорил Линь и уголки его губ чуть приподнялись в подобие улыбки. — Мы всего лишь рассматриваем все возможные варианты. Такова специфика нашей работы.

Уже выйдя из здания, пройдя на стоянку и сев за руль своей машины, Марина, не заводя мотор, откинулась на спинку сиденья и, закрыв глаза, на минуту застыла.