Виталий Бабенко - Приблудяне
– В таком случае извольте объяснить, зачем вы плюнули на место, положенное мне по всем правилам транспортного общежития, – сказал Родольфо Умбертович, промокая галстуком Ивана Карповича пот на лбу и прислонив его ноги к поручню над головой, – и почему вы не хотели, чтобы я сел рядом с вами?
– Да потому, – ответил Иван Карпович, которого не так-то легко было вывести из терпения, – что я не люблю, когда кто-нибудь сидит рядом со мной. Даже если бы это была Жужанна Зольтановна из пятнадцатой квартиры, при всем моем уважении к ее искусству приготовления пёркёлта из раков.
– В таком случае мне все ясно, – сказал Родольфо Умбертович, вытирая плевок волосами Ивана Карповича, – вы просто нелюдим и неблагополучный в личной жизни человек, судя по всему.
Он вернул Ивана Карповича в нормальное положение и со всяческими предосторожностями усадил на место.
– Позвольте, милостивый синьор! – вскричал в ярости Иван Карпович. – Кто вам дал право делать недостойные умозаключения относительно моей личной жизни? – Он судорожно схватился левой рукой за спинку сиденья впереди, не обращая внимания, что это была не спинка, а губы Петра Серапионовича Костомозглова.
– Помилуйте, – удивился Родольфо Умбертович, усаживаясь рядом с ним. – Мне и в голову не приходило вас обидеть. Простите, если что не так. И, пожалуйста, наденьте ваши очки. По-моему, вы их уронили.
– Это мои очки! – проговорил Петр Серапионович с трудом, потому что рука Ивана Карповича мешала ему говорить внятно.
– Ах, пожалуйста, не вмешивайтесь! – вскричали Иван Карпович и Родольфо Умбертович в один голос. – Это вас совсем не касается.
– И потрудитесь отдать мне билет и рупию, – добавил Иван Карпович, отпуская губы Петра Серапионовича и расчесывая спутавшиеся волосы дужками поднятых очков.
– Да подавитесь вы своей рупией! – закричал Петр Серапионович. И тут он обернулся. И все увидели, что это был не Петр Серапионович Костомозглов, а неизвестный приблудянин, – судя по булавке для галстука, монгольского приюта, – и даже без очков у него был вполне приличный и достаточно интеллигентный вид.
«Городской транспорт», 61 год ЭЦЕТИ, № 7
П. Антошкин
КИСЕЛЬ
Зюкова звали Тит. А отчество у него было – Бурдеевич. Так его папу именовали. Попросту: Бурдей. А работал Зюков в организации. Подчиненным. И вот сидел этот самый подчиненный Тит Бурдеевич Зюков у жены под бра и хотел киселя.
Анастасия, жена Тита, по четвергам отличный кисель варила – из венерианского ревеня и заполярной кураги. Этот кисель оказывал на Зюкова потрясающее действие. Тит Бурдеевич, выпив его, сразу становился очень тяжелым – до восемнадцати тонн, и все три выходных дня лежал в лежку, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Зато потом четыре рабочих дня чувствовал себя удивительно легко, даже возвышенно. Не ходил, а порхал. Потому что тонны лишней тяжести исчезали, и вес возвращался в норму. Вот и сейчас, в очередной четверг, очень мечталось Зюкову киселя покушать, С настроением. Поэтому он курил трубку тестя и хотел. Он всегда тестеву трубку курил, когда настроение. А набивал ее махоркой. Дым у нее красивый: фиолетовый и стелется. Но зато тесный для внутренностей. Итак, Зюков сидел и воображал кисель, и смотрел в окно на жениного папашу. Тот гулял по ту сторону двойных рам с овчаркой. Зюков обычно овчарку с собой приводил. Незлую.
– А что, Туся, дочь космическая, дай-ка ты мне киселя, – тихо сказал Тит Бурдеевич. Он выпустил изо рта синий абажур дыма и, интереса ради, хлопнул по нему газетой. Абажур медленно опустился на ковер. Жена Туся обмякла.
– Ты вот, дорогой гость Тит Бурдеевич, сидите здесь под брой, а того, извините, не знаете, что в доме сахару нет.
– Сахару нет? – Зюков прищурил глаза. Он смотрел на бру. Он не знал, что это так называется, и раньше, указывая на занятный предмет трубкой, в шутку говорил, будто про овощ: «хрен». И прибавлял к этому красивое слово: «иерихонский». Это было смешно: «хрен иерихонский».
– Сахару нет? – свистящим шепотом повторил Тит Бурдеевич. – Но это гнусно. Какая же ты подлая, Туся! Я, по-моему, не так часто к тебе и папане твоему заатмосферному приезжаю, чтобы при мне и сахару не водилось.
Туся мысленно заплакала.
– Несправедливо говорите, милый Тит Бурдеевич. Ты ведь не помните, что ли, что магазины по четным, А сегодня пятнадцатое. И вообще уже программу «Время» показывают.
– Делу время, а сахару нет, – туманно и тихо проговорил Зюков, расчесывая мундштуком трубки грудь под рубашкой. – Поди-ка ты, чучело межзвездное, к соседке и займи что требуется к киселю.
Туся побежала наряжаться и накидывать шаль.
– Стой, душа твоя нейтронная! – тихо крикнул Тит.
Туся застыла в дверях.
– Ты как, туманность кометарная, кисель варить будешь?
– Сначала, любезный Тит, переберу и промою пятьдесят граммов венерианского ревеня и пятьдесят граммов заполярной кураги, – заученно заговорила Туся, – затем залью тремя стаканами воды в кастрюле и стану варить. Далее вместе с отваром протру сквозь сито, положу полстакана сахару, поставлю на СВЧ-конфорку, а как закипит, – волью полторы столовых ложки разведенного крахмала и еще раз прокипячу.
– Заполярной кураги достаточно? – Зюков выпустил махорочную медузу.
– Достаточно, батюшка! – стоя «смирно», отвечала Туся.
– А венерианского ревеня? Ведь без него эффекта тяжести не будет!
– Хватит, повелитель!
– Крахмал? – еще более грозно вопросил Зюков.
– Есть, отец родной!
– А полстакана сахару – это сколько? – Тит Бурдеевич внезапно стих.
– Грамм сто, хозяин, – неуверенно прикинула Туся.
– «Грамсто», «грамсто»... – передразнил ее Тит. – Три динары, стало быть, эфемерида неточная! Сверх потребного не бери и деньги отдай сразу. Иди.
Туся ушла, а Зюков снова воззрился на бру и принялся задумчиво ковырять трубкой в носу.
«Пятьдесят грамм кураги – это, значит, пятнадцать крон, да полета грамм ревеня – доллар двадцать три цента, да три динара – сахар, это имеем четыре марки семьдесят пять и тридцать девять в уме, – пять марок четырнадцать, на крахмал положим два пиастра для ровного счета, – стало быть, два рубля восемьдесят пять. Делим на три стакана – получаем девяносто пять копеек порция. Не дешев, однако, киселек, черт бы его подрал! Может, тестю не давать? Не заслужил, мол, собачий прогульщик! Тогда – мне два, а Туське один стакан. По справедливости».
Вбежала запыхавшаяся Туся.
– Извиняйте, уважаемый Тит Бурдеевич, – заголосила она в дверях. – Соседка, дура, даром что интеллигентная, цельный стакан насыпала, денег не берет, говорит, я с ума сошла. Может, я ей стакан киселя отнесу взамен?
– Ась? – не понял Зюков, наводя трубкой пробор в волосах. – Чего?! – страшно спросил он, осознав. – Ты понимаешь ли, беда галактическая, что говоришь? Значит, она нам – сахару на шесть динаров, а мы ей – киселя почти на рубль? Это, стало быть, за наш счет она три дня тяжелой будет, а потом порхать начнет, стерва немазаная? А нам что останется? Две порции на троих?! Истинно, последний раз бываю я в этом доме, у бати твоего дремучего. Неси сахар взад, чтоб я его больше не видел! Конец, стало быть, киселю, раз такое дело! Досыта накормили подчиненного человека, драть вас всех в три мозги и размахай туда же! Ты хоть понимаешь, немочь магнитная, чем это мне грозит? Я ведь три дня в своем весе буду, и никакой тяжести! Это ведь мне три дня что-то делать придется! А что именно? Может, ты, дыра черная, подскажешь? Нет??! То-то!..
Туся, брызжа краской для ресниц по щекам, побежала к соседке, а Зюков свистнул тестя с улицы, стегнул поводком незлую овчарку и отправился на станцию трансмагнитки, откуда до его дома было полчаса дремы.
В понедельник Зюков повстречал на службе начальника.
– Ну что, Титька, – добродушно спросило начальство, – как выходные? – и даже ткнуло пальчиком в пуговицу пиджака.
Тит Бурдеевич не захотел признаться, что с пятницы по воскресенье злился на судьбу и читал нехотя книги, поэтому от прямого ответа уклонился.
– Жена моя, Анастасия, чудо что за кисель готовит! – вежливо кланяясь, сказал Зюков. – Прям такая мастерица!
– Пригласил бы, что ли, на кисель или еще какую еду. Твоя бы красавица и настряпала, – веселилось начальство. – Или боишься, что уведу, пока ты тяжелый лежишь? Не боись, Титька! Я от киселя тоже тяжелею. Не так, как ты, правда, но тонны три набираю. То есть за Анастасию можешь быть спокоен.
– Шутник вы какой, – боязливо проговорил Зюков, суша в кармане потную ладонь. И ни с того ни с сего добавил: – Тесть у меня строгий. С причудами. Но в целом – положительный. Одно слово – приблудянин...
Сборник «Приятного аппетита», М., 47 г. ЭЦЕТИ
О. Санин
ВОСКРЕСЕНЬЕ
