Анна Коростелева - Цветы корицы, аромат сливы
— Всё было бескровно, — сказал мальчик. — Я его добыл не совсем честно…
— "Честно украл, сам, никто мне не помогал"? — жестко поинтересовался Сюэли.
— В общем, да, — согласился мальчик. — Я был у тети Киры на работе, и-и… когда остался один… там, среди мелочей разных… я подумал, что это не очень надо…
— А кем работает твоя тетя?
— Она сотрудник му… она хранитель китайской коллекции в Государственном музее изобразительных искусств.
— Эта коллекция хранится… в основном здании музея? — спросил Сюэли, от волнения переходя на китайский.
— Нет, в Голицынском флигеле, — отвечал мальчик по-русски. — Это за Галереей современного искусства дворик, там Институт философии и Голицынский флигель. Спиной к музеям Рерихов.
— Каких Рерихов? — слабо спросил Сюэли.
— Не важно, каких Рерихов, — шепнул незамечаемый всеми Ди. — Я тебе потом объясню, каких.
— Как выглядит эта коллекция?
— Две небольшие комнатки, много диковинных штучек, — отчеканил ребенок, подумав. — Эта коллекция не выставляется. Она… только хранится. Она даже не до конца разобрана. Даже про нее не принято говорить, если что.
— Если что?
— Если чего-нибудь. Не то Китай потребует ее назад, — важно сказал мальчик.
Сюэли поднялся с корточек.
— Я говорю вам совершенно ответственно: эта вещь принадлежит китайской республике. В остальном вы можете просить у меня все, что хотите.
— У меня несчастная внешность, — серьезно сказал мальчик с яшмой. — Русские сразу видят, что я китаец, а китайцы всегда тут же скажут по виду, что я русский. Нельзя ли это как-нибудь изменить?
— В ту или в другую сторону? — сосредоточенно спросил Сюэли.
— Э-э… я не знаю.
— Вот ты определись как-то сначала — и потом обращайся, — Сюэли написал ему на бумажке свой скайпнэйм.
— Напишу тебе, как меня зовут, — сказал мальчик и нацарапал иероглифами: An Tong.
— Как бы Антон? — заметил Сюэли.
— Не как бы, — подтвердил мальчик, — а прямо Антон.
У Сюэли была теперь шляпа. Он прекрасно в ней выглядел. Похоже было на… на что-то вроде Джона Лоуна из старого фильма. Во дворике Голицынского флигеля, где он зависал подолгу, пожалуй, не было ничего, что было бы сравнимо с ним в эстетическом отношении. Флигель был небольшим домиком недоброй славы, в тридцатые годы там были массовые расстрелы, отуда забирали людей, выводили и увозили в специально подъезжавшей черной такой машинке. Эту информацию Сюэли почерпнул из разговоров музейных работников. С тех пор как флигель отреставрировали и передали музею, на первом этаже находится Дальневосточный отдел, на втором — библиотека и античный зал, и шалит сигнализация.
— Ночной дежурный на ночь делает обход и запирает туалеты, — говорила озабоченно по телефону сотрудница, выскочившая покурить. — Почему туалеты? Потому что именно там кто-то ходит и вздыхает. Не знаю, вот Юрий Александрович рассказывал: обычное дело, приходишь в отдел Востока, там сумрак всегда, потому что полуподвал, и за перегородкой кто-то листает инвентарь. Ну, понятно, думаешь, это Светлана Измайловна, глава отдела, и спокойно садишься. Сидишь, работаешь, за перегородкой листают инвентарь, и вдруг понимаешь, что сегодня Светланы Измайловны никак не может быть, у нее нерабочий день, так что нет ее тут. Между тем, инвентарь кто-то листает, и звук этот продолжает доноситься. Кстати, в отделе вчера сработал датчик на перемещение. Ну, знаешь, та сигнализация, которая на двери, ее размыкаешь, если что, и есть еще датчик на перемещение внутри объема. Вот этот датчик сработал. Наши девочки, естественно, сказали: "Вот мумия полезла из угла…".
Сюэли стоял к этому моменту уже довольно близко и, чтобы скрыть интерес, завозился, как будто он закуривает. На самом деле он и не думал курить.
— Ну, есть одна мумия в зале, это не про нее. Кстати, у нас мумия не как в Эрмитаже, где они ее распеленали почему-то, нет, у нас спеленутая, нормальная. Но и в самом отделе, тоже в глубине зала они лежат, в ящиках. Немножко так передергивает, да, когда выезжают эти ящики, плавно, на шарнирах. Ну, ячейки, как в морге. Да. Так что у нас там есть кому инвентарь-то полистать.
— Коллекция не вся инвентаризована, то есть сотрудники, конечно, свои фонды знают, но не все до сих пор внесено в реестры. Днем там сидит милиционер и дневной дежурный. Не знаю, остается ли на ночь милиционер, я еще не понял, но ночью там точно сидит ночной дежурный, он же сторож, обычно это женщина. Окна во флигеле довольно маленькие, но пролезть можно. И поскольку там все равно по ночам вздыхают жертвы расстрелов и к этому все привыкли…
— Зачем ты мне все это сообщаешь? — резко спросил Ди. — Зачем мне знать про ночных дежурных и милицию? Каким образом меня это касается?
— Ди, я тебя умоляю. Мне же больше некого попросить, кроме тебя. Да, еще сигнализация… Я… я обязан увидеть театр теней. Я хочу убедиться, что он там есть, что у них хранится весь театр целиком. Ань Тун ничего не говорил про марионетки. Он их не видел. Это может означать, что театр вообще потерян, за исключением этого фрагмента. Ну, что ты на меня смотришь? Я ничего там не коснусь. Ладно. Если театр там, я возьму только несколько марионеток, для самой простой постановки…
— Не вздумай растаскивать национальное достояние. Пусть уж лежит все целиком, — насмехался Ди.
— Вспомни, как я попал в Москву. Зачем, почему я попал в Москву? Это судьба.
— Ага, нормальная такая судьба. Ты в прошлом рождении Будде свечку с трещиной, что ли, поставил, что у тебя в этом судьба такая?
— Я тщательно осматриваю свечу, прежде чем поставить ее Будде, — возразил Сюэли.
— Привычка тщательно осматривать свечу как раз и заложена в тебе опытом предыдущих рождений. Ясно, что некогда ты поставил Будде свечку с преогромнейшей трещиной, — улыбался Ди. — Все твои страдания…
— Как тебе будет угодно. И что?
— Представь себе, что театр есть. Сейчас, в музее, вещь под надежной охраной. Спрятана, не выставляется, никто не знает о ней ни хрена, этикетаж на нее отсутствует. Не надо метаться. Почему вообще театр мог попасть в запасники Пушкинского музея? Простейший вариант: твой дедушка благополучно прожил в России сорок лет, полюбил эту страну всем сердцем и в конце жизни передал сокровище музею в дар. И сейчас с удивлением смотрит на тебя с небес. На тебя и на твои отчаянные планы по совершению уникального подвига, который собирается выразиться в краже. Кармическая катастрофа какая-то.
— Не уникального, — поправил Сюэли. — Геракл воровал яблоки в садах Гесперид.
— Не слышал про такого, — невозмутимо солгал Ди.
— Второй вариант: его пристрелил первый же пограничный патруль. Среди офицеров кто-то оказался с головой, понял, что вещь может иметь огромную ценность, и добился, чтобы ее отослали в Москву. Здесь в неразберихе ее свалили в ГМИИ. Я спросил у Андрея, историка, ты знаешь его, как распределялись трофеи с того фронта по музеям сразу после войны. Он сказал, что такая вещь в принципе могла попасть на хранение в одно из трех мест: либо в Пушкинский, либо в Исторический, либо в Музей народов Востока, который в доме Лунина на Никитском бульваре, где тогда тоже уже это все собирали. А что если он частями попал во все три музея?
— Там никто не знает, что это. Марионетки лежат в безопасности. Сверху на них не каплет.
— Во-первых, на них, может быть, каплет, — закипая тихим возмущением, сказал Сюэли. — Ты ведь знаешь, как в Москве с отоплением, и водопровод все время прорывает… Во-вторых, в отличие от яблок в садах Гесперид, Императорский театр теней принадлежит Китаю.
— Давай так. Ты заканчиваешь учебный год. Защищаешь курсовую, отыгрываешь в капустнике. Выводишь на финишную прямую своих учеников из Института Конфуция. И только после этого садишься за ограбление со взломом, — предложил Ди.
— Ну помоги же мне!
— Кто ты по Зодиаку?
— Весы.
— Вот видишь, ты вообще Весы. Ну что тебе неймется?.. Хорошо. Ты заканчиваешь учебный год с достоинством посланца китайской цивилизации. Сдаешь все это на нормальные отметки. И все это время я думаю, что делать. Сейчас эта мозаика все равно еще не сложилась. Вот что: поезжай в поиск.
— Сейчас вот земля немножко оттает — и поеду.
Промозглым мартовским вечером Сюэли уныло брел от одного конца Красной площади к другому, разыскивая знакомый обувной ларек. Хотя ларька и не было, что-то подсказывало ему, что Ли Дапэн тут где-то есть, поэтому он притерся поближе к стрельцам, которые стояли у входа в ГИМ и фотографировались с прохожими.
Бойкая тетка в платке, не увидев поблизости никого, кроме стрельцов и еще царя, секунду поколебалась и спросила:
— Господа опричнички, а как тут пройти…?
Историки в костюмах стрельцов очень вежливо объяснили, но когда тетка ушла, довольно неласково посмотрели ей вслед и отметили со вздохом: "Ну вот, фашистами обозвали…".
