Юрий Силоч - Союз нерушимый...
— Да так, ничем. Только с севера, — соврал я. — На биржу труда встал, жду, пока работу дадут.
— Работу — это хорошо, — кивнул старик. — Я сам после демобилизации кем только ни работал… — дед затянул очередную историю, а я вернулся к своим тяжёлым мыслям. Интересно, как меня нашли у Зинаиды? Это что-то у меня в башке, или сдал кто-то из соседей? Я склонялся ко второму варианту: если бы Контора могла меня отследить, то сделала бы это намного раньше, не дожидаясь утра.
— … от завода мне комнатку и дали. Маленькую, но зато свою. После войны вообще с жильём тяжко было: всё порушено, а что цело — фонит, как сто Чернобылей. Меня с семьёй как-то поселили под Люберцами, в старой казарме. Понастроили там стен из фанеры и жили. Сейчас вообще куда как лучше. Всё строят, восстанавливают, детишки в школу пошли…
«Если Контора не может за мной проследить, то это просто замечательно. Залягу на дно на несколько дней, а потом, когда контроль на дорогах ослабнет, попробую вырваться».
Определившись с решением, я улыбнулся, и старик, воспринявший это как поощрение, продолжил балаболить с новыми силами. За спиной скрипнула входная дверь, и немногие посетители лениво обернулись.
Я последовал их примеру, автоматически посмотрев в ту же сторону, и обомлел: в рюмочную входил Пал Палыч собственной персоной. В чёрном пальто и кожаной кепке, с коричневым потрескавшимся портфелем в руках, — он производил впечатление какого-нибудь среднего совслужащего: один из множества замов и замзамов, коими были богаты учреждения НССР.
Посетители снова продолжили поглощать напитки, дед сказал: «Так вот…» и продолжил болтать, а я круглыми от удивления глазами смотрел, как Палыч, не обратив на меня ни капли внимания, прошёл к стойке и подозвал угрюмую продавщицу.
Было забавно наблюдать за тем, как менялось лицо хабалки: стоило шефу что-то шепнуть ей на ухо, как кисло-скучающее выражение, свойственное многим работникам сферы обслуживания, тут же улетучилось. На его месте появились удивление и страх.
— Закрываемся! — громко и визгливо выкрикнула женщина.
— Чего это? — недовольно спросил один из работяг — красномордый мужик с рыжей щетиной и чубом, торчавшим из-под светлой кепки. — Вы ж круглые сутки должны…
— Кому должны — всем прощаем! — перебила его продавщица. — Сказала закрываемся, значит закрываемся! Две минуты!
Рабочий хотел продолжить дискуссию, но друзья шёпотом и тычками под рёбра его утихомирили. Все поняли, что преждевременное закрытие случилось по вине нового загадочного посетителя.
Первыми улетучились маргиналы — даже оставили недопитый портвейн.
Потом засобирались рабочие, но более обстоятельно: захватив с собой честно купленную выпивку и завернув в газету закусь. Я вопросительно посмотрел на старика, но тот, стоило закрыться двери за последним рабочим, повернулся к моему бывшему начальнику:
— Принимайте, Пал Палыч. В лучшем виде.
Я мысленно выругался, но вслух лишь одобрительно зацокал языком:
— А ты хорош.
— Стараемся, тащмайор, — дед полушутливо откозырял мне. — Руки на стол. Медленно. И без глупостей.
— Нет нужды, — прервал деда Палыч. — Дорогуша! — обратился он к бледной продавщице. — Будьте добры нам с товарищем водочки, чтоб получше. И на закусить что-нибудь. Пельмени свежие?
— Лучше сосиски, — подсказал старик.
— Тогда сосисок, — подхватил шеф.
Ай да дед! Ай да сукин сын!
— Красиво сработано, Пал Палыч, — похвалил я начальника.
— Спасибо, — кивнул он. Старик расположился поодаль от нас и пристально наблюдал, чтобы я ничего не натворил. Бледная продавщица, вопреки формату заведения, сама принесла заказ к нам за столик. — Девушка, а можно вас тоже попросить куда-нибудь исчезнуть?
Судя по выдоху, «девушка» была этому только рада.
— Итак, рюмочная окружена. Вадиму Сергеевичу за это отдельное спасибо, он у нас один из лучших выпивох-осведомителей. А ты не дёргайся и не пугайся. Тебе ничего не угрожает, если не начнёшь делать глупости.
Поверить КГБ-шнику? Тем более такому опытному пауку-интригану, как Палыч? Да ни в жизни. Я и не думал расслабляться, намереваясь, в случае чего, отправить этого козла на тот свет, если уж даже родная Контора с этим не справилась. Интересно, чем он выторговал себе право на жизнь? Или это не он, а другой Палыч, заново клонированный, с записанной на подкорку личностью образца 200X года? От вопросов распухала голова.
— Отвечаю на первый и главный вопрос. Это я. Настоящий я, — «он что, мысли читает?» — Как доказать? Я прикрыл тебя, когда ты впорол косяк и довёл подсудимого до реанимации. Мне тогда собственная безопасность сделала плешь вдвое больше, чем была, а ты потом из командировки в Армению привёз мне ящик коньяка прямо с завода. Исчерпывающе?
Я задумался.
— Да, вполне.
— Хорошо. Итак, отвечая на вопрос, почему я до сих пор жив: везение. Исключительное и потрясающее везение. Поскольку я начальник, разбирательство заинтересовало людей наверху, они захотели побеседовать со мной лично — и в результате я протянул до тех пор, пока вся эта фигня в Конторе не всплыла наружу. Какая именно «фигня»? Группа товарищей при больших звёздах решила убрать с дороги наш отдел, мотивировав тем, что в наши стройные ряды проникли шпионы, троцкисты и прочая сволочь. Заметь, именно наш отдел, а не чей-либо другой. Какие можно сделать выводы?
— Депутаты, — решительно кивнул я.
— В точку, — улыбнулся Палыч. Какой-то он слишком спокойный и довольный, ну прямо солнышко. — Давай дальше, раз уж взялся делать выводы.
— На первый взгляд, — охотно продолжил я, — классическое затягивание времени. Кому-то очень не хотелось, чтобы мы нашли убийцу.
— Тоже верно, — Палыч поднял рюмку, чокнулся со мной и выпил. Я тоже махнул, не почувствовав вкуса, — как воду. Острая горячая сосиска вызвала у меня куда больше положительных эмоций. Шеф покряхтел, закусил и добавил: — И этот «кто-то» своей цели добился. Я с большим удовольствием допросил бы свидетелей и узнал, что вообще происходит, но на Лубянке приключился натуральный звездопад. Генералы и полковники из окон летели, как гондоны из студенческой общаги. И теперь в Конторе творится такое, что всем нам не до каких-то сраных депутатов. Чистки, проверки, шпиономания и прочее.
— И к чему ты ведёшь? — кажется, я начал подозревать, какая роль мне уготована.
— Найди убийцу. У тебя одного есть вся информация по делу плюс догадки. Остальных ребят из отдела… — он сделал выразительную паузу. — Думаю, ты смог бы дойти до конца.
Я усмехнулся:
— Значит, снова в седле?
— Смотря, что понимать под этими словами, — осторожно ответил Палыч.
Отлично. Просто прекрасно. Паззл сложился. То-то он такой аккуратный и вежливый.
— Обвинения с тебя никто не снимал и не собирается. Даже если учесть, что ты невиновен, во время побега ты натворил «делов». Грохнул двух оперативников, например. Не то, что бы я так сильно переживал — новых наделаем — но ты, к тому же, единственный смог избежать расстрела и выбраться с Лубянки живым. Предполагаю, что не из-за одного везения, — Палыч приподнял бровь.
— Да, не из-за везения, — подтвердил я его догадку. — Со мной связался кто-то. Не уверен, но, наверное, это тот самый Разум.
— Чего хотел? — поинтересовался шеф.
— Чтобы я работал на него. Выполнял какие-то задания.
— Прекрасно. Это упрощает дело. Товарищ майор! — провозгласил Палыч. — Властью, данной мне Народом НССР объявляю вас двойным агентом. Возвращать в ряды Конторы тебя никто не станет, поскольку ты, во-первых, главный подозреваемый, во-вторых, возвращение поставит крест на всей конспирации, а в-третьих, ты и правда шпион. Правда, пока точно неизвестно, чей. Хрен его знает, что ты сделаешь, оказавшись снова в Конторе… Зато! — начальник поднял указательный палец. — Я пущу твои поиски по ложному следу, дам немного денег и оформлю новые документы. Не облажаешься — и мы тебя реабилитируем.
— Посмертно? — фыркнул я.
— Возможно, — с каменным лицом сказал шеф. — Как ты там говорил недавно? Родина вас не забудет, но и не вспомнит?
Мне оставалось лишь мрачно кивнуть и надеяться, что очередной крутой поворот судьбы не выкинет меня на обочину.
14
«Утро красит нежным светом Стены древнего Кремля…»
Я замер в ожидании огромной мурчащей чёрной морды, но Манька не спешил ласкаться. Песня дошла до припева, когда я, наконец, вспомнил, что нахожусь не у себя дома, и пробурчал ругательство.
Вместе с документами Палыч дал мне ключи от тесной комнатки в одном из деревянных бараков. Их построили в качестве жилья для нуждающихся на короткий срок, но как показала жизнь, нет ничего более постоянного, чем временное.
Узкая солдатская койка скрежетала продавленными пружинами, когда я переворачивался на другой бок. Из-за пыльных стёкол, пространство между которыми было оплетено паутиной и заполнено сухими мухами, в комнату проникал свет — тусклый, серый и больной. Кроме кровати в малюсенькой комнатке два метра на четыре, не было ничего. То есть совсем. Четыре стены, оклеенные газетами, и низкий потолок, почерневший от плесени. На нём темнела блямба динамика радиоточки. Я усмехнулся, вспомнив запрос давешнего еврея с Горбушки о собственной квартире.
