Сергей Герасимов - Карнавал
За все годы он так и не купил ей пушистых веточек, хотя веточки продавали каждую весну. Он даже не признался никогда, что когда-то хотел это сделать. Хотя – такое нестрашное признание. Он знал, что его жена любила розы, а не веточки. И все же, когда он видел эти веточки… Их продавали каждую весну. Но зачем нужна весна, если все проходит?
Он сел на скамейку; скамейка была совсем сухой.
Он поступил правильно. Он подождет еще час, чтобы все, что должно случиться, случилось. Потом он пошлет группу и арестует Листа и Инфузорию. Будет обыск и будут обнаружены наркотики. Вот и все. И никто не помешает сделать это. «Герой, я не люблю тебя» – это еще не повод, чтобы не быть героем.
По голым аллеям бродили скучающие дети и водили скучающих собачек. Скучающие собачки нюхали скучающие лужи; скучающие лужи опрокидывали в себя скучающее небо. А старушки торговали пушистыми ветками непонятного дерева.
18
Наша жизнь – это долгий и тяжкий путь к свободе, или такой же долгий и тяжкий путь в противоположную сторону. Выбирайте.
Когда Загорелый ушел, предварительно опечатав все комнаты и оставив охранника, Лист испугался. Он пытался уверить себя, что боится за ребенка, но ребенок, которого он никогда не видел, постепенно сублимировался в абстракцию, и Лист все яснее понимал, что боится за себя. Несколько раз судьба помогала ему – судьба брала его за загривок, как котенка, и переносила через страшные пропасти, никогда не заставляя делать прыжок самому. И ему казалось, что он знает, куда несет его судьба. И вот судьба изменила. Судьба – это женщина, говорил Ницше, – еще как женщина, если умеет так изменять в самую неподходящую минуту. Судьба изменила и оставила выбор ему. Но какой выбор? Что-то сотворить с охранником и срочно провести операцию? Положим, что есть шансы спасти ребенка, загубив окончательно себя и собственные надежды. Или пожертвовать жизнью ребенка? Но Одноклеточная не способна сейчас провести операцию. Значит, выхода не было? Выхода не было, но был выбор, он есть всегда.
Он понял, чего боится. Он боялся и за себя, и за ребенка, но более всего он боялся сделать выбор. Еще ни разу в жизни он не делал выбор. И он поступил как настоящий мужчина – предоставил самое трудное женщине.
– Решайте, – сказал он Одноклеточной.
– Я уже все решила.
Лист черно позавидовал ее свободе. Подобной свободы ему не достичь никогда. Он слишком долго шел в противоположную сторону.
– И что же вы готовы сделать?
– Все.
– А с охранником?
– С ним тоже все.
– А если?
– Даже если.
– Надо же, вы так хотите быть первой!
– Я хочу спасти вашего ребенка.
Как же, ребенка, подумал Лист. Ребенка, которого она никогда не видела. Зачем он ей нужен, этот красный аппарат для пищания? Но, черт возьми, она оказалась смелей. Смелее, и значит, свободнее. Сейчас она будет диктовать условия, ничего не поделаешь.
Он вспомнил о ребенке, которого не хотела Лиза (Лиза до сих пор хотела только любви), но которого все же решила завести – просто из интереса и потому что так делали ее подруги. Он заметил, что перебирает в пальцах ключи, удивился этому и вставил ключи в пустую бутылку из-под шампанского. Бутылка служила для поливания цветов. Далеко внизу, под окном, бегали веселые человеческие фигурки и играли мячом.
– Я же просил не давать им мяч, – сказал доктор Лист.
– Так что делать с охранником? – спросила Одноклеточная. – Или это тоже должна решать я, женщина?
Они вышли в коридор. Охранник что-то обсуждал с рацией. Его голос выражал одновременно преданность, решимость и удивление.
Закончив разговор, охранник сорвал печать с двери и вошел в комнату.
– Сейчас он узнает, что пропал журнал, – сказал Лист.
Охранник вышел довольно скоро. Он что-то сказал в рацию. Его голос выражал те же чувства, но многократно усиленные.
– Он просто нашел доллары, – сказала Одноклеточная, – я пойду и приготовлю эфир. Надеюсь, хоть в этом вы мне поможете?
– Что, приготовить эфир?
– Хорошо, я смогу справиться сама.
Охранник подошел к ним.
– У вас не найдется радиационного счетчика? – спросил он.
– Нет, – сказал Лист, – нет и никогда не было.
Охранник отступил на несколько шагов и что-то передал по рации.
– А может быть, мы признаемся? – сказала Одноклеточная в три четверти голоса.
– В чем признаемся? – вполне громко удивился Лист.
– У нас же есть счетчик. Все равно они узнают.
Охранник прислушался.
– Молодой человек, – сказала Одноклеточная и очаровательно улыбнулась (она изумилась самой себе, но тотчас же поняла причину – опасность либо разлагает человека, либо творит с ним чудеса), – у нас на самом деле есть счетчик. Но я не знаю, работает ли он. Вы, пожалуйста, проверьте. Пойдемте, я покажу.
Она вернулась через десять минут сама.
– Что вы с ним сделали? – испугался Лист.
– Просто заперла. Это совершенно невинно.
– Его никто не услышит?
– Нет.
Надо же, удивился Лист, целых три года она не смела поднять на меня глаза. Она краснела и бледнела по поводу и без повода. И вдруг такое. Или она притворялась, или я ничего не понимаю в людях.
– Одноклеточная, – спросил он, – вы его действительно заперли?
– Нет, я его изнасиловала и убила, разрезав на кусочки. Как раз вчера по телевизору показывали, я училась.
– Нет, действительно?
– Действительно. У меня такое чувство, будто я всю жизнь стояла на месте, а теперь пошла. Пошла в правильном направлении. Кажется, я нашла лекарство от страха. Но я не могу этого выразить яснее.
– Тогда вы мне ответите на этот вопрос после операции. Это будет тестом. К тому же, мне тоже нужно лекарство от страха.
Лист был по-настоящему хорошим хирургом. Он безошибочно находил нужную точку даже сквозь волосы. Когда игла вонзалась в кожу, Одноклеточная чувствовала легкую боль. Такую легкую, что ее лицо оставалось спокойным; она гордилась своей выдержкой и одновременно думала, что особенно гордиться нечем, потом она подумала, что не стоит думать о чепухе, закрыла глаза и перестала думать совсем. Через полчаса подготовительные процедуры были окончены.
– Заприте дверь изнутри, – сказала Одноклеточная, – не эту, а ту, которая ведет в операционный блок. Ее не смогут взломать.
– Вы думаете?
– Конечно. Как только рация не ответит, они направят сюда людей. Я не хочу умереть на операционном столе из-за чужого рвения и бестолковости.
Лист сходил и запер тяжелую дверь. Он чувствовал себя марионеткой, но довольной марионеткой – сопротивляться не хотелось.
– Мне сейчас кажется, – сказал он, – что я тоже всю жизнь простоял на месте, а теперь начинаю идти; в отличие от вас, я иду не в нужном направлении.
– Я понимаю, – сказала Одноклеточная, – в моменты опасности хочется быть откровенным. Просто потому, что может не оказаться следующей возможности. Вы собираетесь делать местную блокаду?
– Да.
– Не стоит, – все это не так уж больно. Не больнее, чем пощечина от друга. Просто начинайте действовать, побыстрее.
Лист включил аппараты. Зеленоватые экраны засветились. Механически он сменил цвет на голубой; голубой не так утомляет глаза. Компьютер нарисовал предполагаемую линию, вдоль которой будет двигаться игла, раздвигая, но не повреждая мозговую ткань. Игла уже была готова – она находилась внутри корончатой микрофрезы, которая даст отверстие диаметром всего полтора миллиметра. Сама игла имела очень сложное устройство и содержала резервуар с донорскими клетками.
Лист подал напряжение на иглу. Импульсно, 0,6 Вольт, монополярно. Каждая из мозговых структур ответит на это напряжение своим, характерным образом, что позволит безошибочно контролировать прохождение иглы.
Он включил фрезу.
Ему показалось, что он слышит шаги людей с тяжелыми взглядами; люди приближались, они уже поднимались в лифте, они уже выходили из лифта – он чувствовал их приближение и понимал, что чувствует невозможное. Ему показалось, что наружная дверь недостаточно прочна. Удары будут слышны. Он прислушался до звона в ушах.
– Звучит как бормашинка, – сказала Одноклеточная и улыбнулась. Она не чувствовала страха.
– Что? – очнулся Лист. Ему показалось, что он слышит отдаленный звук, заглушенный мягкими стенами коридоров, звук, проплывший оттуда – через три секции – сюда.
– Я всегда боялась бормашинки, а теперь не боюсь.
Фреза вошла между бровей чуть выше переносицы. Из-за быстрого вращения кровотечения почти не было. Все же Лист промокнул капли крови тампоном.
– Сообщайте обо всем, что вы чувствуете.
– Сейчас вдруг изменилось освещение. Я вижу все в желтом цвете. Это нормально? Ой, мигнуло.
Лампа действительно мигнула. Они все-таки добрались, подумал Лист, они собираются отключить электричество. Это не просто, здесь три автономные системы, на случай аварии. И все же они смогут нас выключить. Тогда ее смерть припишут мне – я не смогу ее спасти.
