Ольга Чигиринская - Операция «Остров Крым»
– Что-то нет их долго, – тревожно сказал он, спустившись со своего обрыва. – Я поднимусь повыше да повыкликаю ребят – не случилось ли чего.
Глеб кивнул. Помехи не мешали разведчикам связываться друг с другом по крымским рациям, но это никак не могло помочь делу: диапазон у этих раций был узкий, радиус действия – крохотный. «Игрушки для магазинной охраны» – охарактеризовал их Верещагин.
Было тихо – только пели цикады. Это казалось диким – такая шикарная южная ночь, цикады и звезды во все небо – как в раю; а через пять или десять минут, может быть, здесь разверзнется ад. Глеб вспомнил, как они с Надей в точно такую же ночь шли с реки через поля к офицерскому городку – и оба лишились невинности самым романтическим образом, в стогу сена – а потом оказалось, что с другой стороны стога спят трое мертвецки пьяных косарей… Глеб убежден был, что именно той ночью он зачал Бориску.
Зверски хотелось курить. Глеб стрельнул у Палишки сигарету и присел за камушком, чтобы не отсвечивать. За шиворот пробирался предутренний холодок, под обрывом начал скапливаться воздушный, какой-то совершенно готический туман. Ощущение пришло неизвестно откуда: рассвета он не увидит. Глеб приказал себе прекратить панику, раздавил окурок и откинулся спиной на камень, вслушиваясь в ночь – нет ли шума моторов или топота ног.
Он был напряжен, с похмелья и недоспал – его сморило. Точнее, он погрузился в довольно тяжкое состояние между сном и явью.
Разбудил его Верещагин.
* * *– Руки-ноги в порядке? – спросил Верещагин у Джемаля.
Тот пожал плечами. На ногах получалось стоять, руки худо-бедно слушались, пистолет удерживали.
В генераторной унтер Сандыбеков объяснил ему весь расклад, и сейчас Гирей примерно представлял, что от него нужно.
Они спустились по склону горы в предрассветных сумерках.
– Спустишься вот здесь, – показал Верещагин еле заметную тропку. – Досюда сопроводит Шамиль, дальше – один. Под Кемаль-Эгереком будет ждать капитан Карташов.
– Красные здесь, – Шамиль показал на карте. – Квадрат 11,33-С6. Можно еще взять немножко вверх: 11,34-С6. Поправка на ветер – от двух до трех десятых. Точнее не будет – не в баскетбол играем.
– Возьми карту, – Верещагин сложил ее и ткнул Гирею в руки. – Расскажешь Карташову все, что здесь видел. Что мы носим советскую форму, что красные считают нас своими… Я не хочу погибнуть от нашей же пули. Обидно.
Гирей улыбнулся.
– Когда мы атакуем? – спросил он.
Артем понимал его. Не так давно, в турецкую кампанию, он сам был еще моложе и зеленее. Его прикрепили в качестве помощника к взводному (сейчас он, убей, не вспомнил бы его фамилию), и командир сформулировал боевую задачу предельно просто: не путаться под ногами. Ну, особенно путаться и не пришлось. Их батальон угодил под турецкий минометный огонь, взводный погиб в первый же миг, и в последующем яростном наступлении было больше страха, чем геройства. Артем бежал – полз – опять бежал сам и гнал «свой» взвод вперед, а не назад, только потому, что впереди была «мертвая зона», а позади – огненный визжащий ад. Эта атака спасла ему жизнь, принесла награду и напрочь излечила от жажды боевой славы.
Он надеялся, что подпоручику повезет больше, чем повезло ему тогда, а ему повезет больше, чем тогда – его взводному.
– Это пусть Карташов решает. Но чем быстрее, тем лучше: наших на Коньке совсем мало. Good luck, подпоручик.
Он пожал Гирею руку, повернулся и пошел вверх по каменистому склону. Через секунду он превратился в мельтешение камуфляжных пятен, через две это мельтешение слилось с колыханием жестких кустов, покрывавших склон. Стоял час Быка, тяжелый предрассветный морок, и ветер не стихал над Гурзуфским Седлом.
Арт поднялся на свою позицию.
– Какие вести от Князя? – спросил Артем.
– Ждут. – Кашук повертел в руках «уоки». – Наши уже в Алуште. Если они не успеют, вашему Георгию придется отбиваться только с этим стадом резервистов. Правда, Карташов послал ему минометы.
– Хорошо, – сказал Верещагин. – Сейчас я спущусь на какое-то время на позиции десантников…
– Зачем?
Артем не ответил.
– Вы хотите спасти жизнь капитану Асмоловскому, – холодно сказал Кашук. – И всем нам это может дорого обойтись.
– Не ваше дело, Кашук. Лучше поднимитесь наверх и посмотрите, как там Владимир. – Верещагин повернулся и начал спуск.
* * *Артем тормошил Глеба за плечо.
– Вот зараза… Заснул, – пробормотал капитан. – Который час?
– Шесть пятого.
– Никого?
– Вроде нет. Хотя мы не уверены. Как будто было какое-то движение внизу на склоне. Хочу, чтобы ты посмотрел, у тебя глаз еще не замылился.
– Твои ребята вернулись?
– Вернулись. Мы перекрываем вон ту тропу.
– М-мать… – Из темноты возник рядовой Куценко. – Позови взводного.
Куценко сказал «есть» и пошел за Палишкой. Через минуту тот появился, зевая и потягиваясь – тоже успел давнуть медведя.
– Сергей, пойди с товарищем старшим лейтенантом и осмотри склон. Там вроде было какое-то шевеление. Баев, Куценко, всем – готовность номер один. Увижу, что дрыхнете, – поубиваю.
Верещагин пошел обратно, на свою позицию, Палишко двинулся за ним. Глебу показалось, что разведчик хочет напоследок что-то сказать. Показалось.
Прошло десять минут – Палишко вернулся.
– Понты гонит разведка, – сказал он, пролезая в БМД к Глебу. – Никто там не шевелится.
И в этот миг воздух рассек тонкий противный вой, который Глеб слышал всего несколько раз в своей жизни, но спутать не мог ни с чем: так воет в полете мина. Потом был взрыв, за ним второй, третий, четвертый – беляки начали минометный обстрел.
В ответ ударил пулемет. Молотил он по склону Кемаль-Эгерека, но наобум лазаря, с целью скорее вызвать беляков на ответный автоматный огонь и заставить обнаружить свои позиции, чем реально поразить кого-то. Разведка стреляла недолго.
Глеб понял свою и Верещагина фатальную ошибку. Боясь беляцких ПТУРов, способных с одного выстрела превратить БМД в печку-гриль для экипажа, они рассредоточили людей на склоне, в естественных укрытиях: за камнями, за мощным дорожным парапетом, за опорами эстакады – и сделали их уязвимыми для минометного огня. Баев начал палить в темноту из пушечки, и Глеб саданул его между лопаток, чтобы он прекратил дурно тратить снаряды: беляки вели навесной огонь из-за скального лобика. Нужно было подобрать всех, кто добежит до машин, и уматывать. Под прикрытием брони мины не страшны, разве что прямое попадание. Палишко тоже уже сообразил, в чем дело, – и развернул машину так, чтобы за БМД и парапетом можно было добраться до открытого люка. Сделав это, он выскочил в люк и, пригибаясь, побежал ко второй машине – отдать команду к отходу.
Это было бегство.
* * *Верещагин догнал Кашука довольно скоро: тот двигался медленнее, чем Шэм. Сандыбеков был где-то впереди. Мины выли, громыхали взрывы, склон озарялся вспышками и приборы ночного видения сходили с ума – егеря ослепли бы, если бы их не сняли. Внизу, на мосту и на дороге, творился ад, и капитан Асмоловский был где-то в этом аду.
Поднявшись на скальный гребень, ведущий к телепередающему центру, Верещагин дал ополченцам команду прекратить пальбу – десантники уже ушли. Со скалы он видел, как БМД свернули к Чучельскому перевалу.
Не верилось: «Красный пароль» прозвучал и Крым вскинулся – так вскидывается из партера, из положения «лежа», борец с мощной шеей, уже почти придавленный к ковру лопатками.
– А ведь мы это сделали, господин капитан, – устало сказал Кашук.
– Ни хрена мы еще не сделали, – устало ответил Верещагин. – Коды прошли или нет? – мы не знаем. Карташов добрался или нет до Конька? – мы не знаем. Володька там жив или нет? – не знаем.
– Сейчас узнаем, – выдохнул Кашук. – О господи, и зачем я в это ввяза…
Он оступился и едва не загремел с обрыва – Верещагин, от души процитировав «Гётца фон Берлихингена», удержал его. Он тоже устал как пес, но торопился, а медленный темп Кашука его раздражал. Оставить осваговца топать в одиночку он тоже опасался – тот вполне мог еще раз оступиться, и уже с концами. Им нужно было попасть в аппаратную – перенастроить разговорники на волну Князя и узнать, что творится у хребта Конек. Напряжение этих дня и ночи далось дорого – сейчас словно все дрожало внутри, и это было некстати, рано расслабляться. И опять полезло в голову: где Тэмми? Что с ней? Верещагин даже как-то не сразу почувствовал боль от разрыва; так контуженный солдат не сразу чувствует, что ему оторвало ногу. Душа оглохла, ослепла и онемела, и вот на этом он продержался без малого сутки, а теперь начала накатывать такая тоска, что хоть с обрыва. Зря он распустил язык перед Асмоловским, ох, зря… Нервы.
