Юрий Никитин - Alouette, little Alouette…
Первой мыслью было осторожно освободиться, кровать просторная, есть куда отползти, но ощутил, что абсолютно нет желания менять хоть что-то, хорошо и спокойно, странное ощущение, как будто всю жизнь недоставало чего-то, но не замечал, а сейчас вот пришло понимание, что да, жил без важной составляющей жизни.
Мысли начали путаться, появились отчетливые образы, как бывает при засыпании, когда сны уже видишь, но еще чувствуешь тело в постели, затем незаметно погрузился в нечто мягкое и ласковое, словно ребенок в ладони матери.
Снилось настолько приятное, что пытался удержать сон, а когда наконец начал ощущать себя в реальном мире, некоторое время казалось, что все еще там: ее коротко остриженная голова на его плече, только ко всему еще то ли он просунул под ее голову руку, то ли она тихохонько переместилась поудобнее, но теперь он как бы сам придерживает ее и обнимает, опустив по-хозяйски ладонь на плечо.
– Интересный у тебя диванчик, – проговорил он тихо.
Она дернулась, широко распахнула дивные глазища:
– Ой…
– Это я сказал «ой», – проговорил он насмешливо. – А ты сказала что-то другое?
– Да, – ответила она в недоумении, – как это ты меня перетащил, что я даже не проснулась?
– Не думаю, – ответил он, – что я тебя тащил. А ты не лунатик?
Она потрясла головой:
– Ты что?.. Нет, это как-то само… Я же заснула там, на диване…
– А ночью вставала пописать? – спросил он.
Она пробормотала:
– Возможно… Но я была полусонная, все на автомате.
– И на автомате легла сюда, – подытожил он с таким удовлетворением, словно решил сложную задачу. – Ну да, инстинктивные поведенческие реакции.
Она сказала опасливо:
– Ты очень злишься?
– Ничуть, – ответил он бодро. – Это же решала не ты, а твой встроенный механизм. Только сейчас не наглей, поняла?.. В данный момент уже соображаешь, где мы и что мы, на рефлексы не спишешь. Я побуду как бы целомудренным Иосифом.
– А… сколько?
– Что сколько?
– Пробудешь им сколько? – спросила она. – Давай целых семь секунд?
– Ты чего? – спросил он лениво. – Семь секунд – это же миг…
– Галактика Кукарача, – напомнила она, – за секунду преодолевает триста миллионов миль, а в микромире за секунду возникают и сгорают миры!.. Это ты говорил!
– Блин, – сказал он озадаченно, – я уже и забыл, что и где молол… А ты запомнила? Ну у тебя и память, как у дикаря… Опасный ты человек. Я чуть что: дядя Гугль, подскажи… Ишь ты, что значит девственный неразработанный мозг. Чистый, как свежевыпавший снег…
– Пиши на нем, – согласилась она, – что хочешь. А что ты хотел бы написать?
Он сказал с опасением:
– Ничего.
– Почему?
– Что бы я ни написал, – объяснил он, – придется отвечать за написанное. А оно мне надо? В реакциях нейронов и то едва-едва начал разбираться, а уж в тебе…
– Я же простейшее, – сказала она. – Как амеба. Какую форму мне придашь, такая и будет.
Она не двигалась, даже говорила тихо и почти сонно, чтобы не согнал со своего плеча; никогда не думала, что вот так дивно-прекрасно лежать щекой на упругом предплечье, как будто вылепленом под нее, да и он пока расслаблен, всем мышцам дал команду «вольно»…
– Ха, – сказал он саркастически, но все еще лениво, – такая и будешь?
– Буду, – пообещала она. – Лепи, что изволишь.
– Брешешь, – определил он.
– Почему?
– Не знаю, – ответил он. – Мне отец говорил, женщины всегда брешут. Это у них вторая натура. Но вообще-то, я бы поопасался лепить… хотя руки чешутся.
– Лепить или влепить?
Он заулыбался:
– Ну как можно такой мягкой и почти женщине что-то влепить?..
– Ой, – сказала она, – не представляю, что будет, когда я стану совсем женщиной.
– А станешь?
– Чем захочешь, – заверила она.
Ему стало неловко, пора в самом деле встать, а то разговор начинает сползать в опасную сторону, но странное чувство покоя, подобного не испытывал с самого раннего детства, пропитывает не только тело, но и его могучий мозг, и ему впервые не хотелось спугнуть, как присевшую отдохнуть ему на грудь редкую бабочку волшебно прекрасной расцветки.
– Аллуэтта, – скомандовала она, – две чашки кофе и две гренки!.. Сюда, к постели.
Он фыркнул, осмотрел с иронией, как на избалованного щенка, что забрался к хозяину в постель, а теперь еще и бесцеремонно топчется по нему, выбирая место поудобнее для лежки.
– Что, вот так и командуешь?.. У тебя сколько дома слуг: сотня? Тысяча?
Она проговорила медленно:
– Да как тебе сказать…
Приподнявшись на локте, она смотрела в сторону кухни. Там в самом деле тихо прожужжала кофемолка, послышался звук льющейся воды, два характерных щелчка тостера, и через несколько секунд в спальню бодро вкатился столик с двумя чашками горячего кофе и поджаренными хлебцами, покрытыми сверху толстым слоем козьего сыра.
Максим спросил обалдело:
– Как… тебе удалось?.. И на это имя откликается?
В ее глазах искрился победный смех.
– Пей, – посоветовала она, – пока горячий.
Столик повернулся боком, чтобы не пришлось далеко тянуться. Максим поспешно сел, подложив под спину подушку, взял чашку и горячий твердый ломтик хлеба с сыром. Аллуэтта тоже села, приняла все из его рук смиренно, хотя вроде бы одержала над ним некую победу.
– Что, – спросил он, – это было в программе?
– И не только это, – ответила она хитро, – почему мужчины никогда не читают инструкцию?
– Женщины теперь тоже не читают, – сказал он и, взяв вторую чашку со смирно ожидающего столика, с наслаждением отхлебнул горячее и темное, как нейтронная звезда, кофе.
– Я хорошая девочка, – ответила она благонравно. – Консервативная. Я прочла и кое-что добавила.
– Зря, – сказал он. – Никогда не разлеживаюсь в постели. Только проснулся, сразу на ногах. Так что эти функции лишние.
– А когда в постели с женщиной?
– В этой постели ты первая, – заверил он.
Она счастливо засмеялась.
– Хоть и брешешь, но приятно. Так и говори, всем нам такое лестно.
– А зачем брехать? – ответил он с холодком. – Я же не добиваюсь твоего высокого внимания.
Она преувеличенно горестно вздохнула.
– Иные времена, иные нравы. Теперь мы добиваемся… Сколько ни говори, что уже можно вообще обходиться без мужчин, а не получается.
– Очень у многих получается, – заверил он. – И ты это знаешь.
– Получается, – согласилась она. – Только у меня не получится. Мне нужен ты.
– Под каблук?
– Как хозяин, – ответила она. – Как рыцарь в сверкающих доспехах, а я – оруженосец, что всюду с тобой.
– Этот оруженосец, – сказал он с иронией, – как только увидит, что я направляюсь не в ночной клуб, сразу же… Пей, а то остынет.
Она отвела от его лица укоряющий взгляд, уже в три больших глотка допила кофе, схрустела поджаренный хлебец, в самом деле удивительно вкусно, особенно когда с таким вот нежным сыром, где никаких изысканных пряностей и прочих добавок.
Он принял у нее чашку, столик выждал, когда поставят ему на спинку, мигнул сенсорами и бодро покатил обратно.
– Еще и помоет посуду, – заверила она.
– Да что там мыть, – ответил он, – сполоснуть разве… да и то зачем?
– Пьешь в одиночестве?
– В каком одиночестве? – спросил он. – Теперь одиночества не бывает даже в глухом лесу. Виртуального собеседника можно даже пощупать, какое же одиночество.
Она промолчала, что у нее дома установлено это оборудование, пока довольно громоздкое. Золотая молодежь сразу же приспособила его для занятий сексом, но она попробовала несколько раз и ничего особенно интересного не обнаружила. Однако Максиму о таком заикаться не стоит, раз она старомодная и консервативная.
– Это не то, – сказала она рассудительно, – инстинкты не обманешь… Я хочу просыпаться с тобой, а не с виртуалом.
Он потянулся, сказал наигранно бодро:
– Пора, вообще-то, вставать.
Она молча смотрела, как он вскочил одним прыжком, двери туалетной комнаты распахнулись, уловив его намерение, а когда он оттуда вышел, Аллуэтта, уже одетая, рассматривала себя в зеркало.
– Машина у подъезда, – сообщил он.
– Ты же ходишь пешком, – напомнила она.
– Иногда бегаю, – ответил он. – Но ты же не сможешь?.. Или пойдем по отдельности, чтобы не было разговоров?
Она расхохоталась.
– Это ты мою репутацию бережешь или свою?.. Кроме того, сегодня суббота, выходной день. Какая работа?
– Как и всегда, – ответил он, – рутинная. Шажок за шажком на бесконечно высокую гору. Ме-е-е-елкие такие шажки.
– Я заказала завтрак, – сообщила она. – По твоему вкусу.
Он изумился:
– Ты знаешь мои вкусы?
– Ты должен любить здоровую пищу, – сказала она уверенно. – Пусть даже не любить, а употреблять! Ничего жирного, ничего соленого или сладкого…
Он расхохотался.
– Ошибаешься. Так надо было жить… лет сорок тому. Сейчас до бессмертия не больше тридцати лет. Скорее всего, меньше. Лет двадцать. Потому неважно, сокращу ли жизнь нездоровым питанием на пять или десять лет! Все равно успею.
