Роберт Хайнлайн - Двойная звезда
Мне пришло в голову, что ферли-архив может включать в себя сведения обо всех, находящихся на корабле, потому что они: а) люди, б) с которыми имел дело Бонфорт. Я спросил об этом Пенни. Она, как будто, ничуть не удивилась.
Настала очередь удивляться мне. На «Томе Пейне» находилось шесть членов Великой Ассамблеи. Конечно, Родж Клифтон и сам Бонфорт — но в досье Дэка были такие строки: «Бродбент, Дериус К., Достопочтенный член Великой Ассамблеи, представляющий Лигу Свободных Путешественников, член ее Президиума». Далее было отмечено, что он имел теперь степень доктора физических наук, девять лет назад стал чемпионом в соревнованиях по стрельбе из пистолета на Имперских Играх и что им опубликованы три книги стихов под псевдонимом Эйси Уилрайт. Я поклялся себе, что никогда больше не буду судить о людях по их наружности.
Была тут и приписка Бонфорта от руки: «Практически неотразим для женщин и наоборот!»
Пенни и Доктор Кэпек оказались членами Большого парламента. Даже Джимми Вашингтон, как выяснилось, состоял в нем, представляя в своем лице какой-то «тихий» район — что-то вроде Лапландии, включая, по-видимому, всех северных оленей и, конечно же, Санта Клауса. Он также состоял в Первой Истинной Библейской Церкви Святого Духа, о которой я никогда не слышал; это последнее занятие очень отвечало его облику священнослужителя.
Особенно интересно было читать про Пенни — Достопочтенную мисс Пенелопу Тэлиаферро Рассел. Она имела степень магистра гуманитарных наук по государственному управлению, полученную в Джорджтаунском университете, и степень бакалавра гуманитарных наук университета Уэллесли. Меня это даже не удивило. В Великой Ассамблее она представляла не относящихся ни к каким избирательным районам университетских женщин — то есть еще один «тихий» избирательный участок (как я понял), так как пять шестых этих дамочек состояли членами партии Экспансионистов.
Ниже шли размер ее перчаток, другие ее размеры, любимые цветы (по части одежды я, кстати, мог бы преподать ей уроки), любимые духи (конечно же, «Вожделение джунглей»), множество других мелочей, большая часть которых была совершенно невинна. Но был тут еще своего рода «комментарий»:
«Болезненно честна — считает довольно плохо — гордится собственным чувством юмора, которое у нее совершенно отсутствует — соблюдает диету, но безумно любит вишни в сахарной пудре — покровительствует всему живому — обожает печатное слово в любой форме».
Дальше почерком Бонфорта было дописано: «Ах, Завиток! Опять подглядываешь, я же вижу».
Возвращая материал Пении, я осведомился у нее, видела ли она собственное досье. Она ответила, чтобы я не совал нос не в свое дело. Потом покраснела и извинилась.
* * *Большую часть времени у меня занимало изучение различных сведений из архива, но я также не забывал совершенствовать свое физическое сходство с Бон фортом.
Тщательнейшим образом воссоздавал морщинки, добавил две родинки и уложил немногие оставшиеся волосы с помощью электрической щетки. Впоследствии будет довольно хлопотно вернуть себе настоящее лицо, но это довольно небольшая цена за грим, который ничем не испортишь, который нельзя смыть даже ацетоном и которому не страшны носовые платки и салфетки. Я даже сделал шрам на «плохой» ноге, руководствуясь снимком, который доктор Кэпек держал в истории болезни. Если бы у Бонфорта была жена или любовница, то она, наверное, затруднилась бы определить, где настоящий Бонфорт, а где его двойник.
Гримирование оказалось делом хлопотным, зато теперь я мог не беспокоиться о внешнем виде и целиком посвятить себя самой трудной части имперсонации.
Наиболее сложной стороной вживания в образ оказалось проникновение в то, о чем Бонфорт думал и во что верил, иначе говоря — в политику партии Экспансионистов. Можно сказать, что он в большой степени олицетворял эту партию, будучи не просто ее лидером, но ее политическим философом и величайшим деятелем. Когда партия только появилась, экспансионизм был не более, чем «Манифестом Предназначения», хрупкой коалицией разношерстных групп, которых объединяло только одно: соображение, что границы пространства являются единственным вопросом дальнейшей будущности человечества. Бонфорт дал этой партии и систему этических взглядов, идею того, что гербом имперского знамени должны стать свобода и равные для всех права. Он не уставал повторять, что человеческая раса никогда не должна повторять ошибок, допущенных белой субрасой в Африке и Азии.
Меня очень смутил один факт, а именно то, что ранняя история, экспансионизма была чрезвычайно похожа на историю партии Человечества, — я в таких делах был тогда еще более чем не искушен. Мне и в голову не могло прийти, что партии по мере роста изменяются зачастую так же сильно, как и люди. Я имел смутное представление о том, что партия Человечества начинала свой путь как составная часть экспансионистского движения, но никогда не задумывался об этом. В действительности же это было неизбежно — все политические партии, которые не отличались достаточной дальновидностью и прозорливостью, под давлением объективных причин исчезли с политической арены, а единственная партия, которая стояла на верном пути, раскололась надвое.
Но я забегаю вперед. Мое политическое образование не было таким последовательным и логичным. Первое время я просто старался пропитаться бонфортовскими выражениями. По правде говоря, я набрался этого еще по дороге туда, но тогда меня, в основном, интересовало, как он говорит, теперь же я старался усвоить, что он говорит.
Бонфорт являлся оратором в полном смысле этого слова, но в споре мог быть весьма ядовит, взять хотя бы речь, с которой он выступил в Новом Париже по поводу шума, поднятого в связи с подписанием договора с марсианскими гнездами, известного под названием Соглашение Тихо. Именно этот договор был причиной его ухода с поста; ему удалось протащить его через парламент, но наступившая за этим реакция была такова, что вызвала вотум недоверия. И тем не менее, Квирога не осмелился денонсировать договор. Я с особым интересом слушал речь, так как сам не одобрял этот договор: сама идея наделения марсиан на Земле теми же правами, что и землян на Марсе, казалась мне абсурдной — до тех пор, пока я сам не побывал в гнезде.
«Мой оппонент, — заявил Бонфорт с раздражением в голосе, — известно ли вам, что лозунг так называемой партии Человечества «Пусть люди управляют людьми и ради людей» — не что иное, как повторение бессмертных слов Линкольна? Но в то время, как голос продолжает оставаться голосом Авраама, рука оказывается рукой Ку-Клукс-Клана. Ведь подлинным значением этого, на первый взгляд, довольно невинно выглядящего лозунга, является вот что: «Пусть всеми расами вселенной управляют только люди на благо привилегированного меньшинства».
«Но мой оппонент возражает, что, мол, нам от Бога дано право нести к звездам свет, всячески «образовывая» дикарей. Но ведь это социологическая школа Дядюшки Римуса — хорошие негры поют псалмы, а старый Масса любит их! Картина, конечно, трогательная, да больно уж рама тесновата: в ней не поместились ни кнут надсмотрщика, ни бараки рабов, ни столб наказаний!»
Я почувствовал, что становлюсь если не экспансионистом, то, по крайней мере, бонфортистом. Не уверен, что меня зачаровала логика его слов — может быть, они были и не такими уж логичными. Просто я находился в том состоянии духа, когда жадно впитывают все, что слышат. Мне нужно было проникнуться его мыслями и словами, чтобы при случае уметь сказать что-либо подобное.
У меня перед глазами был образец человека, который знал, чего хочет и (что встречается гораздо реже!) почему так, а не иначе. Это производило на меня сильное впечатление и вынуждало пересмотреть собственные взгляды. Для чего я живу на свете?
Конечно, ради своего ремесла. Я впитывал актерство с молоком матери, любил его, был глубоко убежден (пусть это было и нелогично), что ради искусства можно пойти на все. Кроме того, это был единственный известный мне способ зарабатывать на жизнь. Чего же еще?
На меня никогда не производили особо сильного впечатления формальные школы этики. В свое время я вкусил их предостаточно — общественные библиотеки очень удобный вид отдыха для актера, оказавшегося на мели. Но потом я понял, что они так же бедны витаминами, как поцелуй тещи. Дай любому философу достаточное количество времени и бумаги, и он докажет тебе все, что угодно.
То же презрение я испытывал и к наставлениям, которыми так любят пичкать детей. По большей части это самая настоящая чушь, а то, что имеет хоть какой-то смысл, сводится к самой священной пропаганде прописных истин: «хороший» мальчик тот, который не будит маму по ночам, а «хороший» мужчина тот, кто имеет солидный банковский счет и в то же время не пойман за руку. Нет уж, увольте!
