Эдуард Скобелев - Катастрофа
Едва Сучен отошел от нас, Улеле, который крутился тут же, зашептал:
— Он добрый человек, Сучен, но о партизанах он сказал неправду. Тут есть и партизаны, но я их, честно, не видел в глаза. Однако дело не в партизанах. Просто они никого не пускают на Татуа. На плато что-то там строят. Меня не проведешь, я видел вертолет, и вертолет тащил на тросах трубу, точь-в-точь такую же мы устанавливали на электростанции. Я-то уж знаю, если говорю, и вы не прогадаете, если возьмете меня проводником до Ронгу, мне ведь все равно пора домой, а несколько шиллингов не порвут кармана…
Я обещал дать ему денег, но с условием, чтобы он купил что-либо в лавке жене и детям. Улеле сначала лукавил, но сообразив, в конце концов, что я не одобряю его склонности к спиртному, согласился купить банку керосина и пачку галет. Галеты при мне он засунул в засаленные шорты.
Мили через две пути по тропе, то поднимавшейся на каменистые, почти лишенные растительности холмы, то сбегавшей в душные низины, где небо было скрыто шатром магнолий, Око-Омо сказал:
— Ваша благотворительность привела к тому, что бедный Улеле, испытывая неземную жажду, потягивает керосин.
На привале я исследовал содержимое банки, которую нес Улеле в подарок жене. Там оказалась дрянная водка.
Улеле спрятал глаза, как нашкодивший подросток.
— Улеле жил и умрет рабом, — сказал он. — Разве независимость для таких, как Улеле?
Было столько горечи в этих неожиданных словах, что я не нашелся, что ответить. Зато Око-Омо возмутился.
— Улеле останется рабом, пока не захочет стать свободным! — воскликнул он. — Народ платит тяжкую цену за свою свободу, но свобода народа — свобода каждого из нас!..
Алкоголик заплакал. Признаться, я думал, что в порыве гражданских чувств он выльет водку и поклянется, что «отныне» и так далее… Я ошибся: возле поселка Улеле неожиданно исчез, а вечером, когда мы беседовали с вождем вакуи, племени, занимавшего северо-западное побережье Атенаиты, пьяный Улеле гордо проплелся мимо в компании таких же забулдыг, как и он сам.
Увы, мне показался алкоголиком и вождь вакуи. Глаза его блуждали и руки тряслись, как у дряхлого старца, а ему было лишь около сорока. Он плохо понимал то, о чем я спрашивал, и всячески уклонялся от определенности в суждениях по политическим вопросам. Истина, как на фотобумаге в ванночке, постепенно представала предо мною, — сначала появились смутные пятна, потом пятна обрели вид четких предметов…
Еще в годы молодости я побывал в Гонконге. В этом богатейшем азиатском городе-государстве я видел ужасающую нищету и человеческое падение. Я видел нищих, которые умирали в подземных уличных клозетах. Эти люди, изведавшие все бездны несправедливости, привязывали к запястью рук записки со своей фамилией, чтобы избежать захоронения в безымянных могилах…
Едва ли не похожую нищету я увидел в Ронгу. Люди буквально падали с ног от истощения, причины которого, возможно, крылись в алкоголизме и социальной апатии, чему немало способствовало ограбление островитян разного рода проходимцами. Несмотря на запрет они высаживались на берег с иностранных шхун и, будучи прекрасно осведомлены о конъюнктуре, обогащались в течение немногих дней. Скупали, например, в Ронгу древнейшие маски и бусы из редчайших раковин, которые с незапамятных времен использовались на острове как деньги. Дошло до того, что островитяне начали продавать в рабство своих детей; торговля заглохла только по той причине, что жители Ронгу оказались не в состоянии обеспечить доброкачественного «товара»…
— Неужели племя не возродится?
Око-Омо усомнился:
— Слишком далеко зашло разложение. Любая добрая традиция доказывает свою силу, если вся община соблюдает ее. Едва часть людей отходит от традиции, она теряет смысл и уже не защищает правду…
Вечером вождь собрал жителей поселка. Они явились пьяные и хмурые и молча расселись вокруг пылавшего костра. Говорить было не о чем, угощаться нечем. Женщины, скрывая скуку, расчесывали волосы, а мужчины откровенно зевали. Видя это, колдун, единственный человек, в котором я нашел трезвость и живой ум, принес гитару, когда-то подаренную бродячим миссионером и по случайности сохранившуюся.
Игнасио извлек гитару из чехла. В его руках инструмент ожил, заговорив голосом доброты, о котором давно забыли бедные жители Ронгу. Даже Око-Омо, кажется, понял, как неуместно только обличать заблудших соотечественников, — что-то тяготело над каждой судьбой и не слишком зависело от воли…
Игнасио пел мексиканские и меланезийские песни, приспособленные под гитарный лад. Мало-помалу оживившись, жители поселка пустились в пляску.
Танцевали все, даже недужные. Пораженные слоновой болезнью женщины, уродливые, раздувшиеся, как груши, весело шли вслед общему движению, покачивая заплывшими бедрами…
— И все-таки люди возродятся, — как заклинание повторял Око-Омо, смахивая слезы. — Возродятся, потому что в них жив еще дух общины, и он спасет от нравственного распада!..
Около полуночи вождь поднялся и нетвердой походкой побрел к своей хижине, подав знак прекратить танцы. Худощавый старик с сединой в кучерявой бороде поклонился Игнасио и с достоинством сказал, делая широкие движения руками, словно приглашая других в поручители своих слов:
— Брат, ты хорошо играешь на этой звучной штуке. Оставайся у нас, мы будем давать тебе каждый день полбутылки виски и клубень батата…
На циновках у вождя не спалось. Боясь укуса комара, разносчика элефантиаза, я уговорил Око-Омо прокоротать ночь у костра и сам завел разговор о демах, «настоящих именах» вещей и явлений…
Информация, лежащая как бы у подножия знаний народов, в чем-то не уступает высшим достижениям современной науки, — вспомнить хотя бы о древнейших мифах догонов в Мали. Они рассказывают, например, о Сириусе то, до чего только теперь добрела астрономия: о взрыве спутника этой звезды, о строении Вселенной и т.п. Эти мифы утверждают, что человек переселился на Землю с Сириуса после восьмилетних «качаний» в небе…
Меланезийские представления о «настоящих именах» вещей напоминают мне вершины философии Древней Греции или Европы XIX века. «Настоящее имя» — это как бы сущность вещи и закономерности связи вещей, знание, открывающее простор для творчества. Жизненная сила демы почти повсеместно изображается тремя линиями, заключенными в круг, означающий единство. Положительное начало, отрицательное начало и нечто, удерживающее эти начала в равновесии. По этому типу построен микро— и макромир, эти понятия — непременная часть математических моделей. Откуда подобные представления у «примитивного» народа? Откуда тысячелетнее упорство в сохранении первобытно-общинной организации?.. Лично я склонен толковать понятие дем, на которых, в принципе, держалась магия, пожалуй, во всем мире, и более расширительно: как искажение современным человеком прошлых знаний о вещах. Несмотря на фимиам, воскуряемый науке, повсюду знания искажены, и самое печальное — искажены идеи глубочайших мыслителей. Эти идеи дошли до нас в форме символов — мы бессильны проникнуть в их суть… Колдуны в тайне хранили «истинные» имена солнца, луны, многочисленных духов, полагая, что сохраняют монополию на иррациональные силы. Какая наивность! Подлинные тайны Вселенной, если ими некогда и владели, уже давно и безвозвратно утрачены. Впрочем, я не исключаю, что демы возникли из представлений о том, что видимые и называемые нами сущности не соответствуют невидимым и неназванным, и ничего более…
Гораздо интереснее, пожалуй, не то, была прежде развитая цивилизация или не была, а то, как пыталась утвердиться истина, действуя с помощью морали. Христос — сильная идея, заменившая бюрократическое почитание идолов, которое лишало человека инициативы. Но и христианство не пошло дальше призыва к жертве. А вот аборигены Атенаиты восприняли бога как гарантированный результат направленных действий. Христианин видит во всем непознаваемую волю бога, меланезиец — пытается каждый раз отыскать эту волю и выразить ее своими поступками. Христианин взывает больше к морали, меланезиец — к действию. Но он не игнорирует мораль. Он исходит из того, что неправедный не в силах постичь высшую волю, и если достигает результата — это ложный результат; на пути к познанию воли богов не должны нарушаться законы человека, поскольку и человек — частица бога…
Я не говорю, будто одна религия лучше, а другая хуже. Речь идет только об исканиях души. Бог — первый выход из затруднений. Было бы прискорбно, если бы это был и последний выход. Пока жизнь не приносит истины, атеизма в полном смысле слова и быть не может. Вера в разумное — это остается. И если человек разочаровывает неразумностью, ищут выше…
Отрекаясь от бога, мы не утверждали образ человека. Эксплуататоры и их прислужники внушают нам, что жизнь человека и человечества бессмысленна. Что основные вопросы бытия неразрешимы. Им бог нужен для оправдания безнравственности и тотального насилия. И тут я полностью согласен с Око-Омо: нынешние боги, и Христос в их числе, рухнут после освобождения людей от всякого насилия…
