Марина Дяченко - Пандем
…А, собственно, что изменилось?
Они виделись каждый день. Арина всегда знала, когда он вернётся, и выходила навстречу; если дети были дома – выбегали и они.
Она давно забыла, что такое депрессия. Оживлённая, с блестящими глазами, с рыжеватой косой, как у девчонки, она казалась студенткой, сбежавшей с лекции на свидание:
– Кимка! Ну, здравствуй!
Она выставляла на стол его любимую еду в натурпластовых тарелках – синтезированную (но Ким теперь и не смог бы есть натуральную, ни в какое сравнение не идёт), садилась рядом и выслушивала новости. Рассказывала, как дела на работе и что за успехи у детей; разве не так должна выглядеть идеальная семья?
Она сидела за столом напротив, или на полу, подобрав по-турецки ноги, или в кресле, если зимой; она говорила с Кимом – и одновременно с кем-то ещё. Ким видел это в её рассеянных глазах.
Он очень долго не придавал этому значение. Только когда она стала обрывать фразу посередине, прислушиваться к внутреннему голосу, смеяться невпопад, забывать, о чём идёт речь – тогда Ким попытался возмутиться:
– Ариш, у тебя ведь был целый день, чтобы болтать с Паном! Я же не слышу, о чём вы говорите!
«Извини».
– Извини, – сказали они почти одновременно.
«Это Аринкина вредная привычка, давай, я в таких случаях буду транслировать на тебя, чтобы ты слышал…»
– Нет, – отказался Ким. – Поговорить втроём мы успеем… В конце концов, это моя жена, а не твоя!
Все засмеялись его удачной шутке.
Прежде, когда Арина была удручена чем-то или напугана, Ким был единственным человеком, умевшим правильно её утешить. Он знал её – понимал – как никто на свете. Наверное, только при этом условии живущих вместе людей можно назвать семьёй; все прочие случаи (включая и страстную любовь), под это условие не подпадющие, есть ни что иное как модель песочного домика. Арина знала, что Ким понимает её лучше всех на свете. И Ким знал. И это знание давало ему повод даже для гордости…
Теперь Арина никогда – или почти никогда – не грустила и не пугалась, а если ей случалось бывать в минорном, «сумрачном» настроении, она спешила не к Киму, а от него. «Неохота, чтобы ты видел мою кислую мину», – говорила она, садилась на велосипед и исчезала до позднего вечера, а вернувшись, была уже оживлённой и беспечной, как всегда.
Они почти никогда не говорили о важном. То есть они говорили – о важном для человечества, о космической программе, например. И о важном для детей – отправить их летом в африканский заповедник или в скандинавский аквапарк. Но о том важном, которое редко нуждается в словах, они не только не говорили, но даже и не молчали.
Единственными минутами их безусловного и полного единения оставались минуты близости. Они любили друг друга часто, несмотря на работу, учёбу и усталость, и пылко, несмотря на спокойствие каждодневных их отношений. Оба были здоровы, как буйвол и буйволица, плоть требовала своего, они затевали любовные игры в постели, на травке, в бассейне, в лесу, и, прижимая к себе горячую и счастливую жену, Ким наслаждался чувством собственника. Она была – его. Безоговорочно. И так было, пока в один из таких моментов Ким не увидел в её глазах тень другого разговора.
Она говорила с Пандемом!..
Арина не понимала, что случилось. Плакала – впервые за много лет. Ким стыдился сам себя – своей реакции, самца в себе. Пандем реанимировал его – и, конечно, находил единственно правильные слова, которые Ким мог сказать бы сам себе, будь он в этот момент чуть-чуть хладнокровнее.
Они долго говорили – втроём. Арина не могла понять, почему её разговоры с Пандемом задевают Кима. «Ведь это же всё равно, что мысли, – доказывала она. – Я же не могу не мыслить, ты подумай, Кимка!»
Он не мог объяснить ей. Наверное, впервые в жизни.
* * *«Мне бы меньше всего хотелось бы устраивать на земле рай для симбионтов. Поэтому я консервативен, Ким. Я показываю пути, я дарю технологии, но – все блага этого мира должны быть произведены либо природой, либо человеком. Те ветви физики, которые сейчас едва отпочковались, через тридцать лет разовьются в самостоятельные науки… Ты не представляешь, Ким, сколько сюрпризов ожидает человечество на этом пути, сколько кроликов выскочит из корзины, и на что будет похож человеческий город через двести лет, например… Социум как сбалансированная система, работающая сама по себе, при минимальном моём участии – уже не будущее. Это настоящее, Ким, настоящее-штрих. А будущее… Я предполагаю несколько последовательных скачков, из которых первый – отмена необходимости смерти, а последний из видимых – переход человечества в иную форму существования».
– То есть каждый из нас будет похожим на тебя?
«К моменту, когда Солнце перестанет обслуживать белковую жизнь в её теперешнем виде, мы с тобой будем всего лишь взглядами, брошенными кем-то через Вселенную… Красиво, нет?»
Глава одиннадцатая
Александр Тамилов-старший всю жизнь находился в состоянии войны.
В школе он воевал с учителями и одноклассниками; находил и терял союзников, побеждал и терпел поражения, отстаивал справедливость, или чьё-нибудь достоинство, или право на ошибку, или вообще ничего не отстаивал, а просто нёс славное бремя войны одного со всеми, потому что был бойцом и иной жизни не мыслил.
Дома Алекс воевал с собственным отцом, человеком жёстким и властным. Сын уходил (и его выгоняли) из дома, выпивал в подворотнях, воровал сигареты, женился в семнадцать лет вопреки воле родителей – и проскользнул мимо широко распахнутых дверей университета прямо в узкие воротца военного училища. Там он почти ни с кем не успел повоевать: сложный перелом бедра закрыл для него карьеру офицера, и, выйдя из больницы, он некоторое время не знал, что делать и куда себя девать.
Жена Алекса, Александра, занималась в то время на журфаке и, будучи человеком ярким и общительным, имела массовые знакомства в околобогемных кругах. Алекс, сроду не слушавший ничьих советов, на этот раз позволил жене устроить себя на работу – ассистентом режиссёра в программу новостей на захудалом маленьком канале. Год или два прошли ни шатко ни валко, Алекс поступил – заочно – на режиссуру, поругался с руководителем курса и бросил, и поступил снова, уже к другому руководителю… А ещё потом у него обнаружился талант.
Спустя несколько лет Алекс был уже владельцем собственной студии, программы его держались на верхушках рейтингов – может быть, именно потому, что были продолжением вечной Алексовой войны с дураками, обывателями, лгунами, ханжами и лицемерами, войны, которая нашла наконец-то достойное поле для баталий.
Криминальная хроника, политические скандалы, расследования и разоблачения были возведены Алексом в ранг высокого искусства. Дважды или трижды ему удавалось спасти невинных людей от больших сроков заключения, и однажды – от неминуемой смертной казни. На его счету был три предотвращённых покушения, два отменённых завещания, семнадцать пересмотренных уголовных дел и бесчисленное множество смещённых чиновников. У него были враги – смертельные, заклятые, то есть именно такие, о которых Алекс всегда мечтал.
Карьера Алекса – и война Алекса – были в разгаре, когда пришёл Пандем.
* * *Автостраду запустили три года назад. С тех пор старая дорога, проходившая от дома в тридцати метрах, растрескалась и почти полностью поросла травой. Глядя на маленькую берёзку, пробившуюся сквозь обломки асфальта прямо на осевой, Алекс представил вдруг, сколько по всей планете заросших трасс, заброшенных шахт, остановленных электростанций. Электричеством пользуются только самые отъявленные консерваторы – для них Пандем держит электричество. Пожалуйста, мол, не жалко… Свиньи одичали и бродят стаями в заново разросшихся лесах. Скажи ребёнку, что ещё восемь лет назад мясо добывали из живых зверей – не поверит, а поверит – закатит истерику…
Десять лет назад он не мог себе вообразить – да и никто не мог! – как изменится мир. И вот он изменился – шаг за шагом, так мягко, что люди не заметили границы между своим миром и чужим.
И у Алекса была лёгкая бесшумная «ездилка». Просто потому, что это было дешевле.
(Хотя, с другой стороны, какая разница для Пандема – дешевле, дороже? Он может создавать еду прямо в холодильнике, а топливо – прямо в баке… или в месте, заменяющем «ездилкам» бак. И рано или поздно он так и будет делать – когда все наши попытки сымитировать так называемую экономику иссякнут сами собой – из лени, от бессилия, согласно обычному ходу вещей. Если птичка летает на новолёте – крылья понемногу атрофируются…)
Во дворе монтировщики в ярко-зелёных комбинезонах развешивали светильники – прямо на стволах подросших за десять лет деревьев. (Алекс помнил – это была одна из первых затей Пандема, когда все – или почти все – обитатели соседних домов ринулись устраивать себе окружающее пространство. Когда они, будто пьяные, пели, братались, танцевали; все избавились от страха немощи и смерти, у всех навсегда излечились хронические болячки, близорукие забыли об очках, тучные распрощались с животами, и даже самые некрасивые, заморённые жизнью женщины казались свежими, молодыми и привлекательными. Совершенно незнакомые ребята подвозили саженцы на грузовиках; дворы вокруг скоро зазеленели, в кронах завелись птицы, дети всё лето бегали босиком, не боясь напороться на гвоздь или осколок стекла…)
