Марина Дяченко - Пандем
Он посмотрел ей в глаза. Она смутилась, но руки не выпустила.
…К тому времени у неё был новый ухажёр – подтянутый юноша из института международных отношений, и Арина, кажется, была в него влюблена. К тому времени у Кима появилась молоденькая медсестра, наивная, весёлая и бесшабашная. Хирург и студентка жили параллельными жизнями, которым не суждено было пересечься: тем не менее спустя долгий месяц он позвонил ей, и оказалось, что она ждала звонка.
Ему некуда было пригласить её – он жил тогда с родителями и сестрой Леркой; ей некуда было пригласить его – она жила с матерью и братом.
Он завоёвывал её, как завоёвывают крепости. Он ежедневно вычислял соотношение вежливости и теплоты в её телефонном «алло»; её подруги (да где там, просто приятельницы) завидовали ей – или, может быть, просто развлекались, звоня ему домой и гнусавыми голосами сообщая об Арине гадости.
Её мама хотела видеть его своим зятем, а потому проводила с дочкой серьёзные разговоры, и всякий раз после этих бесед Арина пряталась от Кима, втягивалась, как улитка, в себя, и тогда ему хотелось бывшую пациентку (потенциальную тёщу) – придушить.
Почему люди не придумали способа предъявлять себя друг другу в первую же встречу, раскрывать до конца, не оставляя места для недомолвок? Вероятно, такие люди-веера всё-таки существуют на свете, люди-павлины, чья сущность написана на развёрнутом хвосте, люди, сходящиеся просто и расходящиеся легко, носители единого на весь мир языка, не отягчающие себя переводом с Арининого на Кимов; иногда он страшно жалел, что не похож на Александру, свою насмешливую сестру, однажды обозвавшую его сложный роман «керосиновой оперой».
Он работал как лошадь и уставал как собака.
Он старался не думать о ней.
Он домогался её – и сдерживал себя, боясь спугнуть.
Она всё равно пугалась. Они расставались – на неделю, потом он снова звонил.
И так всё это тянулось и рвалось, пока однажды она не зашла к нему (родители уехали на дачу и Лерку взяли с собой), чтобы вернуть книгу, которую он всучил ей «на почитать» ещё месяц назад.
Он не понял, что произошло. Даже потом – много позже – она не смогла объяснить ему, как это было. Она позвонила, он отпер дверь. Солнце из западного окна простреливало прихожую и грело правую щеку. Арина шагнула вперёд – и вдруг её лицо изменилось; так бывает с человеком, только что услышавшим поразительную новость. Она смотрела на Кима, как ребёнок, вдруг обнаруживший в тарелке с манной кашей яркую бабочку.
«Ты был какой-то, – говорила она потом. – Какой-то… ну, не знаю. На тебе была полосатая футболка… Может быть, какой-то новый запах? Но я тогда впервые поняла, что ты не просто хороший человек – ты свой, и мне захотелось до тебя дотронуться…»
Они сидели на кухне, ели вареники с картошкой (из пакета) и пили сухое кислое вино.
Ещё через несколько месяцев была их свадьба…
* * *«…Для меня этот корабль – как рука, протянутая в темноту. Я уверен, что нащупаю новый мир, пригодный для жизни. За первым кораблём пойдёт второй, потом третий… Люди на борту не будут стареть. Они станут жить двести, триста лет… да сколько угодно. Сверхсветовые скачки – в перспективе да…»
– Пан… скажи честно. Первая экспедиция действительно служит делу познания – или это психологический финт? Для тех, кто останется на Земле? Воплощённая перспектива? Консолидирующий человечество фактор?
«Ким, первый полёт может быть бессмысленным, но без него не будет второго полёта. Человеческая личность должна развиваться, иначе она деградирует. Но человечество как мегаличность тоже должно развиваться… Кроме того – вспомни, что я говорил о бессмертии. Шарик не в состоянии вместить все поколения…»
Над лежащим Кимом пели птицы. Малиновки, знал он от Пандема. А обыкновенных синиц узнал сам.
– …Сколько человек должно быть на корабле, чтобы ты мог последовать за ними?
«Одного достаточно. Я живу в каждом человеке. Один среди космоса – и я с ним…»
– А если на Земле останется один человек, единственный – ты уцелеешь?
«Да».
– А если никого не будет? Ни одного человека? Допустим, что связь, техника, компьютерная сеть – всё сохранилось… Ты не создашь себе новое человечество?
«Нет, Ким. Если отрубить тебе руки и ноги, содрать кожу, выколоть глаза… ты всё равно сможешь жить. Некоторое время. Я – нет. Мир, лишённый человека, не представляет для меня интереса… Это не великая тайна. Я знаю людей, которые с угрызениями совести, но из благих побуждений прихлопнули бы человечество, чтобы дать ему второй шанс. Чтобы жизнь и разум зародились снова. И они сделали бы это, если бы могли, уверяю тебя».
* * *…Стал охоч до воспоминаний, будто старик.
Они с Ариной поженились в сентябре. Это была правильная, до оскомы традиционная свадьба. С фатой, куклой на машине, со всеми родственниками, караваем, шампанским и даже выкрадыванием невесты; Арина рассказывала потом, как ей было смешно и неловко, когда какие-то Костины приятели тащили её по лестнице, будто бревно – сопя, кряхтя и ежеминутно оступаясь. Оставшись наконец наедине, молодые супруги нежно обнялись – и заснули как убитые, так их вымотал весь этот долгий, бестолковый свадебный ритуал…
На второй же день после свадьбы Ким понял, что завоевание не закончилось. Что он всё ещё карабкается на стену крепости, и что тяжёлая работа, в условия которой входит и смола, время от времени проливающаяся на голову, – работа эта в радость.
Их первые годы были очень хороши. Возвращаясь домой после особенно трудного дня, Ким ещё во дворе, ещё на лестничной площадке получал будто инъекцию тёплого весёлого ожидания, и за секунду до того, как дверь откроется, уже бывал счастлив не резким праздничным, а каким-то нежным, по-хорошему будничным счастьем.
Он помнил, как открывали первое Аринино профессиональное панно – во Дворце Школьников. Как сдёрнули ткань, представляя нескольким десяткам зрителей обычную «школьную» композицию – мальчиков и девочек, которые читают, танцуют, гуляют и рисуют на асфальте; Ким видел эти фигурки раньше, по отдельности – фрагменты кустов и деревьев, облаков и ботинок, косичек, кисточек и лиц. Сведённые вместе, они не произвели на него впечатления: слишком уж традиционной была картинка. Арина покосилась на него и ничего не спросила. Её поздравляли; в кабинете директора накрыт был небольшой фуршет. Арина, казавшаяся всё более мрачной, оставила пирующих уже через полчаса. Все обиделись.
Они пешком шли через парк, и большая белка – частью рыжая, частью серая – перебежала им дорогу то ли просто так, то ли в ожидании кормёжки. Тебе не понравилось, сказала Арина с вызовом. Я ничего в этом не понимаю, примирительно отозвался Ким. Не понимаешь, подтвердила Арина, и никогда не понимал. Ким промолчал, слегка уязвлённый.
Целую неделю призрак этого злосчастного панно стоял между ними. Целую неделю керамические мальчики и нарисованные девочки с книгами, горнами и воздушными змеями лезли в супружескую постель.
На седьмой день размолвки Ким зашёл во Дворец Школьников. Технички косились на него с подозрением; он поднялся на третий этаж, остановился перед злосчастным панно и смотрел на него, наверное, минут сорок.
Он заметил, что взгляд его, однажды попав на одухотворённое лицо мальчика с книгой, сам собой переплывает на синий треугольник неба за его спиной, и двигается дальше, как в кино, открывая новые «кадры». Застывший фильм, вот что пряталось в обожжённой глине; у каждого персонажа был собственный характер, собственная жизнь и собственная логика, более того – Ким, всматриваясь, узнавал знакомые лица. А мальчик с воздушным змеем, самый динамичный, самый тёплый персонаж Арининого панно был похож на него, на Кима, и сходство казалось таким очевидным, что неясно было, где были Кимовы глаза на той «презентации»…
Он купил большой букет тёмно-красных роз. Он ещё стоял на пороге, а она уже всё поняла…
Они жили тогда в маленькой квартирке на окраине города, неподалёку от клиники – и сейчас, оказываясь в тех местах (хотя за эти десять лет всё изменилось почти до неузнаваемости, их бывшего дома нет, на его месте совсем другой, кругом же вместо гаражей и стоянок леса и парки, мимо проходит автострада) Ким ощущал будто тень той нежности. Той прежней замечательной жизни…
* * *«…Жить общинами, замкнутыми и разомкнутыми, жить среди людей, чьи интересы и ценности будут схожи с их собственными. «Вертикальные» общества рядом с «горизонтальными». Традиционные и экспериментальные. Промискуитет и патриархальная семья – выбирай согласно склонностям и темпераменту. Независимость? Пожалуйста. Соревнование, борьба за место в иерархии? Сколько угодно. Человек не обязан жить там, где родился, и так, как жили его родители. Сообщество как тропический лес, где для самых разных видов находятся экологические ниши… Душевная экология, социальная экология – и вот когда баланс будет поддерживаться без прямого моего вмешательства, я сочту, что можно переходить на следующую ступень…»
