Сергей Дубянский - Пятая жизнь

Скоро он узнал, и про брата-подводника, служившего на Севере, и про покойного первого мужа матери, и про дядю Славу с тетей Мариной, которые жили в Украине; повосхищался девочкой с бантиками, какой Катя была в детском саду, и серьезной школьницей со стрижкой; изучил ее подруг по медучилищу; еще он увидел ту самую дачу, которой они были обязаны сегодняшней свободой — в общем, почерпнул массу бесполезной информации.

За окном стемнело, и Катя хотела включить свет, но Паша удержал ее, ласково уложив на диван.

— Сейчас ты лучше, чем на фотках…

— Я знаю, — она прикрыла глаза.

— А без одежды еще лучше…

— Так сними ее, — девушка подняла руки, облегчая Паше задачу, и тот довольно улыбнулся — наконец наступил момент, когда он точно знал, что и как надо делать.

К девяти Юля закончила все дела. Обычно, если Паша оказывался дома, они вместе устраивались на диване и включали телевизор. Нельзя сказать, что такое времяпрепровождение сильно сближало, но само, пусть формальное присутствие человека, с которым связано, как прошлое, так и обозримое будущее, вносили в Юлино сознание ощущение покоя и незыблемости; разве так уж важно, что они, как зрители в кинотеатре, всего лишь молча смотрят фильм? Ну, такой у нее замкнутый, погрязший в работе муж, и ничего тут не сделаешь!..

Если Паша задерживался, Юля дожидалась его в постели, сквозь дрему прислушиваясь, когда откроется дверь, щелкнет выключатель в прихожей — она никогда не волновалась из-за его отсутствия, но сегодня что-то сжималось внутри… нет, ощущения утраты не возникало — просто была необъяснимая тоска, выматывавшая душу.

…Я ж решила, что сейчас он дремлет в машине возле какого-нибудь сахзавода или элеватора; ждет открытия складов, и больше ничего!.. Вот, какая я все-таки стерва — изобретаю всякие глупости, вместо того, чтоб подумать, чем он там, бедолага, ужинал?.. Юля попыталась представить, как Паше плохо и одиноко — это могло б ее успокоить, но жалость к нему почему-то не приходила; только к себе самой.

Смотреть телевизор не хотелось. А чем еще можно отвлечься, если книг в доме нет, шить она не умеет, вязать не из чего, еда приготовлена? …Постирать, что ли?.. Она открыла корзину для белья, но там лежали лишь скомканные Пашины джинсы, ради которых и машинку включать не стоило. …Блин, неужто в доме не осталось никакой работы?.. — Юля чисто механически встряхнула джинсы; из кармана выпал скомканный носовой платок и обрывок бумаги. Наклонившись, она увидела несколько букв; с интересом разгладила бумажку. …ую Катя. «ую»— это что, «целую»?.. Не, а что еще может быть? И что это за Катя такая?.. Смутное предчувствие сразу сложилось в четкую схему, где каждое Пашино слово, каждый поступок получали свое удивительно простое объяснение; еще она вдруг поняла, что просто гнала подобные мысли, не давая им укорениться и испортить остальную жизнь, но они витали в сознании и, вот, прорвались, сея смятение.

Юля затравлено огляделась, в поисках новых улик.

…Да нет, я ж сама здесь убираю каждый день!.. Конечно, а зачем Пашке что-то делать, если у него есть Катя?.. Для нее-то он, небось, старается, а тут пожрал, поспал, и пошел… — она обошла комнату, бессмысленно поправляя и без того стоящие на своих местах вещи, — спрашивать его, что это за Катя, бесполезно — надо найти что-то более весомое, чем клочок бумаги, адресованный, в принципе, неизвестно кому … да ему — кому ж еще! Интересно, давно это у них продолжается?.. Как же он прав — я, действительно, дура!..

Логическая цепочка получилась настолько прозрачной, что Юля уже не искала других вариантов — ей хотелось дать волю эмоциям, но привычные в таких случаях слезы не желали появляться — злость уверенно брала верх над жалостью к себе. Правда, облегчения от этой победы не наступало — наоборот, Юля почувствовала, как кольнуло сердце; вышла на кухню, где стоял валокордин, но почему-то вместо него взяла сигарету и уселась в своем любимом уголке. Подняв зажигалку, увидела, как дрожат руки; отложила сигарету и уставилась на сковородку, оставшуюся на плите. Возникло желание выбросить все приготовленное, но потом она решила, что такая демонстрация будет весьма глупой; к тому же никто ее не увидит и не оценит. Все-таки накапав валокордин, с отвращением проглотила, запив водой. Мгновенного эффекта, естественно, не последовало, но чисто психологически она почувствовала себя лучше; решительно встала и направилась к столу, где Паша хранил документы, которые почему-то не хотел держать в офисе. Три черных ящика с блестящими ручками были единственным местом, куда Юля не допускалась даже в дни самой-самой генеральной уборки.

…Так было раньше, — решила она, — а теперь для меня не существует запретов! Раз эта Катя влезает в мою жизнь, то я имею право защищаться… Выдвинув верхний ящик, Юля высыпала содержимое на диван. Времени, чтоб внимательно изучить каждую бумажку, было достаточно, но даже при беглом осмотре стало ясно, что ничего интересного там нет — лишь аккуратно подшитые договора, счета-фактуры, расписки в получении денег; обычная «черная» бухгалтерия. Юля вдруг испугалась, что не найдет улик — это было б ужасно, ведь нет ничего хуже неподтвержденной уверенности, но, когда стрелка часов незаметно подползла к полуночи, ей наконец повезло — на дне нижнего ящика, среди блокнотов, исписанных столбиками цифр, лежал тонкий пакет из салона «Conika». Юля уставилась на него, понимая — скорее всего, это и есть то, что она ищет, ведь Паша не любил, ни фотографироваться, ни рассматривать потом фотографии; обычно она сама раскладывала их по альбомам, писала даты, да и лежали они все в одном месте, а не прятались среди секретных документов.

…А если не трогать его?.. Взять и быстренько сложить все обратно… Нет, теперь это уже не выход — вот, если б я не нашла его… Юля вынесла пакет на кухню; закурила, тупо глядя на веселую радугу, поперек которой значилась фамилия заказчика и чуть ниже прошлогодняя дата. …Господи, все это длится больше года, а я ни о чем не догадывалась! — она встряхнула пакет и из него выпали два снимка. То, что они легли изображением вниз, не имело значения, так как слова, написанные на одном из них, не допускали разночтений: «Самому любимому от самой любимой».

Юля бессильно опустилась на стул, с удивлением обнаружив, что все это время в тайне надеялась, то ли на случайность появления ужасного клочка бумаги, то ли на неизвестное ей многообразие русских слов с окончанием «— ую». Она-то, глупая, убеждала себя, что искала подтверждение Пашиной измены, а, оказывается, нет — оказывается, человек до самого конца не желает мириться с поражением, каким бы очевидным оно не выглядело, и сдается лишь когда никаких шансов не остается вовсе. И вот он, апофеоз — теперь у нее нет ни прошлого, ни будущего, а лишь краткий миг совершенно неопределенного настоящего.

Равнодушно, словно страницу старой газеты, Юля перевернула снимок. Почему-то Катя и представлялась ей именно такой — длинноногой блондинкой в мини-юбке; она сидела на невысокой чугунной ограде городского сквера, а за спиной искрились струи фонтана. Снимали, похоже, дерьмовой «мыльницей», поэтому глаза были красными, что придавало лицу какое-то бесовское выражение; причем, ни улыбка, ни симпатичные ямочки на щеках, не могли убить это ощущение.

Второй снимок делали в спальне — Катя, в весьма откровенном купальнике, лежала на животе, дразня фотографа высунутым языком. …А может, не фотографа? — Юля внимательно разглядывала грудь под тесным лифчиком, плавный изгиб спины и аккуратную круглую попу, казавшуюся голой, — может, она догадывалась, что я найду фотку, и специально решила поиздеваться?..

— Какая ж ты дрянь! — констатировала Юля вслух, но язык соперницы не спрятался в алых губах, грудь не уменьшилась, а попа осталась такой же вызывающе голой.

…А стоило ли их находить? Может, правда, лучше б не вмешиваться в ход событий и оставить все, как есть?.. Хотя что теперь об этом — сослагательного наклонения не имеет не только глобальная история, но и история каждого человека. Жизнь миновала крохотный отрезок, когда у меня был выбор… Юля думала, что найдя неопровержимые улики, разрыдается, но ничего подобного не произошло — она спокойно смотрела на снимки, даже не сравнивая себя с Катей, а изучая «самую любимую» и пытаясь отыскать достойный повод для столь громкого титула. …О чем я? — ровно бежавшие мысли споткнулась, — надо думать, не о том, почему Пашка выбрал ее, а о том, что делать мне — куда идти, на что жить?.. Я ж ничего из себя не представляю, чтоб выстроить себе другое будущее…

Мысль о будущем разбудила воспоминание, которое за последние сутки превратилось в далекое-далекое прошлое. …А ведь Борис прав! Как он говорил — нельзя жить ради будущего, которого нам не дано знать, пока оно не сделается настоящим. Разве я могла представить свое будущее таким, например, еще сегодня утром?.. Да даже нет — до того, как вытащила эти проклятые джинсы! Так какой смысл думать о нем, если оно способно меняться в считанные секунды? Возможны ж любые варианты, например, вдруг Пашка давно ее бросил? Снимкам-то больше года и джинсы эти он не надевал черти сколько!.. Эх, бедное мое сознание! Как оно бьется, как не хочет смириться!.. Был бы рядом Борис — он бы помог решить все проблемы… хотя реальных-то проблем еще нет и не будет, пока не вернется Пашка… Тем не менее, воспоминание всколыхнуло трепетную теплую волну; Юлины мысли с радостью вернулись на АЗС, над которой вставало солнце, и вместе с ними появилось удивительное ощущение… нет, не неги, а какого-то нерушимого покоя и единения с чем-то всемогущим. …К черту будущее! Что я могу о нем знать? А пока у меня есть здоровье, какие-никакие деньги, машина; пока меня никто не гонит из дома — о чем еще можно мечтать? И в этом заключается настоящее — совсем не такое ужасное, как показалось с первого взгляда, а когда «завтра» превратится в «сегодня», возможно, начнется новая жизнь. Я ж сама давно хотела ее начать… вот, только эта Катя… — Юля снова взяла снимок, — неважно, как мы с Пашей решим наши вопросы, но ты, сучка, должна получить урок на всю оставшуюся жизнь…