Дэвид Митчелл - Литературный призрак
В процессии десять человек. У первого в руках знамя, у второго — что-то вроде лютни, я таких раньше не видела, у третьего — ружье. Четвертый по виду лакей. Пятый одет в шелковые одежды цвета солнца на закате. Шестой в военной форме. Остальные четверо — носильщики с багажом.
Я бегу позвать отца. Он за домом сажает сладкий картофель. Куры подняли переполох, совсем как мои старые тетушки в деревне. Когда я возвращаюсь с отцом, путники уже поравнялись с чайным домиком.
У отца глаза лезут на лоб. Он рухнул на колени, меня тоже дернул вниз, в грязь рядом с собой.
— Ах ты, глупая сучка, — шипит он. — Это же Сын Военачальника! В ножки кланяйся!
Мы стоим на коленках, упираемся лбами в землю до тех пор, пока кто-то из путников не хлопает в ладоши.
Поднимаем головы. Кто же тут Сын Военачальника? Человек в шелковом наряде смотрит на меня, улыбается краешком рта.
Лакей спрашивает:
— Господин, не угодно ли вам немного отдохнуть?
Сын Военачальника кивает, не отводя от меня взгляда.
Тогда лакей орет моему отцу:
— Чая! Быстро! Самого лучшего, какой есть в твоей тараканьей дыре! Иначе воронье еще до вечера выклюет твои глаза!
Отец поднялся и махнул мне. Велел мне начистить самые лучшие чайники, а сам стал класть свежие угли в жаровню. Я никогда прежде не видала Сына Военачальника.
— Который из них? — спрашиваю отца.
Отец бьет меня ладонью по затылку.
— Не твое собачье дело.
Потом испуганно оглядывается на мужчин, которые смеются, глядя на меня. Мои уши горят.
— Вон тот важный господин в нарядном платье, — бормочет отец довольно громко, его могут и услышать.
Сын Военачальника — ему, наверное, лет двадцать — снимает шляпу и откидывает волосы со лба. Лакей, взглянув на нашу лучшую утварь, рявкнул отцу:
— Ты с ума сошел?
Один носильщик вынимает из багажа два серебряных чайника, украшенных золотыми драконами с рубиновыми глазами и изумрудными зубами. Другой раскрывает складной столик. Третий стелет белоснежную скатерть. Мне кажется, я вижу сон.
— Пусть чай подаст девчонка, — говорит Сын Военачальника.
Пока я наливаю чай, он ощупывает меня глазами, я кожей чувствую. Все молчат. Я не пролила ни капли.
Я смотрю на отца, ожидая знака одобрения или хотя бы поддержки. Но ему не до меня — он озабочен спасением собственной шкуры.
Мужчины заводят разговор на мандаринском наречии, таком звонком, нарядном. Красивые непонятные слова проплывают от одного к другому. Они упоминают кого-то по имени Сунь Ятсен[42] и еще кого-то по имени Россия и Европа. Вооруженные силы, налоги, должности. Из какого мира прибыли эти люди?
Отец снял с меня платок, велел подобрать волосы и умыть лицо. Потом послал отнести еще чаю, а сам встал в тени и незаметно наблюдает за гостями, ковыряя в зубах палочкой для еды.
Туман становится все гуще. Гору совсем затянуло белым киселем, и день, словно увязнув в нем, замер на месте. Звуки стихли.
Сын Военачальника вытянул ноги, откинулся на спинку стула и стал ковырять в зубах золотой зубочисткой.
— После такого горького чая хорошо бы шербета. Эй ты, крысиное отродье, чего там прячешься в тени? Я дозволяю тебе подать мне кувшин лимонного шербета.
Отец падает на колени и говорит, не отнимая губ от земли:
— У нас нет такого шербета, мой господин.
Сын Военачальника смотрит на своих спутников.
— Какая тоска! Так и быть, мандариновый тоже сгодится.
— Шербета нет вообще, мой господин. Приношу свои извинения.
— Извинения ты приносишь? Я твои извинения в рот не положу. Я сжег себе нёбо этой смесью из крапивы и лисьего дерьма, которую ты выдаешь за чай. Думаешь, у меня желудок как у коровы?
Взглядом он предлагает свите посмеяться его шутке, что все и делают.
— Ну ладно. Ничего-то у тебя нет. Подашь мне на сладкое свою дочку.
Ядовитый шип вонзился, выгнулся, переломился.
Отец приподнимает голову. Мужчина в военной форме кашляет.
— Как прикажете понимать этот кашель? Отец велел мне совершить паломничество, будь оно проклято. Но он не говорил, что я должен отказывать себе даже в пустяковом развлечении.
Лакей смотрит на моего отца, как на пыль под ногами, и бросает:
— Ступай приготовь комнату на верхнем этаже. И уж постарайся для его светлости.
— Господин… Ваша светлость… То есть… — сдавленно бормочет отец.
Сын Военачальника изображает жужжание овода.
— Хуже насекомого! Не можешь поверить своему счастью? Отдайте ему один чайник. Мне эти чайники никогда не нравились. Теща подарила на свадьбу. Приданое. Драконы уж очень напоминают ее. Более чем щедрое вознаграждение за прочистку дыры у деревенской девки. Сиамская работа. За такой шедевр она у тебя по крайней мере должна быть целкой.
— Даю слово, мой господин, целехонька. Она у меня нетронутая. Но к нам сватаются несколько завидных женихов из лучшего общества…
Лакей вынул меч из ножен и посмотрел на хозяина. Тот немного подумал и сказал:
— Из лучшего общества? Плотник с угольщиком предлагают свои болты? Ладно уж, отдайте ему оба чайника. Только больше не торговаться, мистер насекомое. На сегодня хватит искушать удачу.
— Мой господин не зря славится щедростью! Неудивительно, что, услышав имя моего господина, люди плачут, вспоминая его доброту…
— Заткнись.
Отец оборачивается ко мне:
— Ты слышала волю господина? Подготовься!
Я чувствую запах пота, который исходит от гостей. Готовится что-то немыслимое. Вообще-то я знаю, откуда берутся дети. И почему дурная кровь каждый месяц вытекает из моего тела, тетушки, которые живут в деревне у подножия горы, мне рассказали. Но все же…
Будда смотрит на меня из-за Дерева — там его святилище. Мне страшно, и я прошу его, чтоб было не очень больно.
— Давай, давай! — Лакей толкает меня в спину мечом. — Наверх.
Его последнее пыхтенье — и тишина, в которой запел черный дрозд. Я лежала с открытыми глазами — они не закрывались. А его не открывались. Я мысленно ощупывала свое тело, пытаясь понять, где болит сильнее. Казалось, он порвал меня всю, снаружи и внутри. Я насчитала семь мест на теле, где он впивался клыками в мою кожу и кусал. Вонзал ногти мне в шею, расцарапывал лицо, сворачивал набок голову. Я не издала ни звука. Зато он стонал за двоих. Ему было больно?
Наконец я почувствовала, что он съежился внутри меня. Потом зашевелился, поковырял в носу. Когда он отвалился, что-то вытекло из меня и потекло по бедрам. Я посмотрела: на нашей единственной простыне расплывалось большое пятно густой крови, смешанной с чем-то белым. Он подтерся моим платьем и критически оглядел меня:
— М-да, на богиню красоты не похожа, верно?
Он оделся, поставил ногу мне на живот и глядел с высоты. В глазах потемнело, я плохо различала его лицо. На мою переносицу шлепнулся большой плевок.
— Тьфу, ободранный кролик.
Паучок между балками все плел и плел свою паутину.
— Господин насекомое! — донеслось, когда он спустился по скрипучей лестнице. — С тебя причитается. За то, что я объездил твою кобылку.
Взрыв смеха в ответ.
Будь я мужчиной, догнала бы его и вонзила в спину кинжал. Как только гости отбыли, отец, не сказав мне ни слова, отправился продавать чайники.
Из сумрака возникла старая женщина — она медленно поднялась по лестнице ко мне в комнату. Я лежала и размышляла, как защититься, если на обратном пути Сын Военачальника опять остановится у нас.
— Не бойся, — сказала старушка. — Дерево поможет тебе. Оно подскажет, когда нужно бежать и прятаться.
Я догадалась, что она — призрак, потому что ее губы шевелились беззвучно, и лишь когда они сомкнулись, я услышала слова. И еще потому, что свет от лампы проходил через нее насквозь и у нее не было ног. Я поняла, что она добрый дух, потому что она присела на сундук в изголовье моей кровати и запела колыбельную про кота, который плывет на лодочке по реке.
Через десять, а может, через двадцать дней вернулся отец — без гроша. Я спросила его, где же деньги, а он ответил, чтоб не совалась, а то высечет. Зимовали мы в деревне вместе с моими двоюродными сестрами, и они рассказали, как было дело. Отец отправился в Лэшань и там потратил половину моего выкупа на опиум и бордели. На вторую половину купил еле живую лошаденку, которая издохла по дороге.
Я была наверху, когда до меня донеслись голоса. Как парень с девушкой подошли, я не видела. Я их услышала, когда они были уже возле Дерева. Сквозь щель в стене я немного подглядела за ними. Ее лицо было сильно раскрашено, как у дочери торговца или у продажной женщины. Грудь очень пышная. У юноши на лице такое выражение, какое бывает у мужчин, когда они сильно хотят чего-нибудь. И девушку не сопровождала никакая пожилая родственница! Она отвела руки за спину и прислонилась к Дереву там, где его ствол так красиво изгибается, как девичья фигура. Там еще каждую весну цветут фиалки, но этого она не могла видеть.
