Александр Громов - Феодал
Каждый феодал, если ему не наплевать на людей, обязан иметь ученика. Случись что – должен прийти кто-то на смену. Без феодала людям не обойтись.
Большие, глубоко вдавленные в песок следы уходили в распадок меж дюн. Прямо в дурилку. Возможно, отец Бориса был жив-здоров, но это уже не имело никакого значения. Тело без разума – зачем оно?
Глупая случайность? Закономерный отсев ослов, не способных к жизни на Плоскости? Недоработка феодала? А что может феодал? Только встретить, поселить, растолковать азбучные основы и бормотать постфактум, качая головой:
– Я ведь предупреждал…
Клейкая неотвязная глубина по-прежнему держала его. Сильнее, чем раньше, хотелось всплыть, но приходилось ждать. Не время. Для начала надо было просто не захлебнуться.
Но почему, черт побери, почему Игорь-второй пошел на это? Фома догадывался почему, и ответ очень ему не нравился. Но другого ответа не было.
Неужели дело только в том, что во второй раз он был скопирован на восемь лет позже, уже не девятнадцатилетним студентиком с ветром в голове, а двадцатисемилетним мужчиной, уверенным в себе прагматиком, точно знающим, с какой стороны на бутерброде масло? Неужели тот, настоящий мир, благословенная и вожделенная Земля, корежит человека гораздо быстрее, чем тысячекратно проклятая сволочная Плоскость?
Наверное, так.
Он долго ворочался, не в силах уснуть. Вскочил, ругаясь, сделал марш-бросок тысяч на десять шагов, едва не влип в нарождающуюся лужу жидкой земли, вспотел, вернулся. Видел, как рассыпался прахом его автомобиль, отслуживший свой срок. Потом долго нарезал круги вокруг спальни в намерении как следует устать, но не так, чтобы сразу уснуть без задних ног. Перед сном ему было о чем подумать.
Георгия Сергеевича и Борьку он завез в свой оазис, там пока и оставил. С мальчишкой было хуже всего: сначала не верил, потом рыдал. Пришлось силой тащить его в машину – он все рвался в Три Дюны, как будто одной глупостью мог поправить другую. Не для того растут дети, чтобы Земля или Плоскость – все равно! – сделали из них идиотов.
А потом пришла пора вернуться к самому насущному. Что бы ни утверждал Георгий Сергеевич, никто не знает, для чего люди попадают на Плоскость. Но уж точно не для того, чтобы мстить за свой несчастливый жребий, побуждая этот мерзкий мир тащить в себя все новых и новых людей – растерянных, паникующих и очень недолговечных подданных новоявленного короля!
Наверное, все-таки для чего-то другого.
И опять, проснувшись, Фома увидел вокруг себя каменных рыб, на этот раз целых шесть штук. Как всегда, злобно пнув ближайшую, он тут же забыл о них, потому что увидел Ее. И пульт к Ней. А значит, снов было по меньшей мере два.
Хватило бы и одного – не того, что с рыбами. Но пятьдесят процентов «пустой породы» – это совершенно ничтожные издержки. Пусть хоть девяносто девять, лишь бы в один процент попало то, что надо.
Он не видел во сне чертежей ракеты и не думал о них, засыпая. Он просто знал, что она должна получиться сравнительно небольшой ракетой класса «земля – земля», стартующей по команде с пульта, связанного с пусковой установкой длинным проводом, умеющей летать по навесной траектории на расстояние до ста километров и попадать куда надо. Он ничего не знал о реально существующих типах боевых ракет и о том, действительно ли они носят камуфляжную раскраску, как эта, но знать было и не обязательно. Зато он знал, что двадцатикилотонная боеголовка должна сработать на небольшой высоте прямо над взбесившейся точкой выброса, непрерывно извергающей на Плоскость все новые и новые толпы людей.
Пусть копий, но все равно людей. Думающих. Чувствующих. Ополоумевших от страха и удивления. Обреченных с недавних пор на лютую борьбу с себе подобными за жизнь, за место в оазисе, за кусок лепешки. За глоток воды. За право безнаказанно втоптать кого-нибудь, чтобы завладеть его шансом прожить какое-то время.
Они погибнут. Зато конвейер по выбросу, надо думать, остановится. Копирование – это ведь второе рождение, незаметное для оставшегося на Земле оригинала. Но где бы человек ни родился, он не должен рождаться только для того, чтобы грызть чужие глотки и не давать вгрызться в свою. Никому не нужно такое размножение.
Он не помнил, какова критическая масса урана-235, но задумывал именно урановую боеголовку как наиболее простую конструктивно. Во сне он видел ее действие, а значит, наяву она должна сработать именно так, а не иначе.
А еще Фома очень хотел, чтобы его вторая копия в момент взрыва оказалась поближе к эпицентру.
И уж совсем в мечтах ему виделось, как он отправляет гостинец своему оригиналу на Землю.
Не бомбу, конечно. Хватит с него и пули.
Все равно мир людей не изменится, что с ним ни делай. Можно лишь наказать себя за то, что ты позволил ему сделать с собой, не воспротивившись – а зачем? – своему превращению в преуспевающую дрянь. И даже не себя наказать, а свой оригинал.
Да и то в мечтах.
Пока в мечтах.
Потом… когда-нибудь… Если не верить в шанс, пусть исчезающе малый, вырваться отсюда, зачем вообще продолжать жить?
Когда-нибудь…
Тогда и перестанет сниться клейкая, не отпускающая глубина и толстогубые рыбы с глупыми мордами и выпученными глазами.
Из пульта торчали всего две кнопки, обе грубые и чем-то заляпанные, как на коробочке управления строительным подъемником. Отойдя от пусковой на всю немалую длину провода, Фома нажал на «Боеготовность». Выждал несколько секунд, глубоко вдохнул и утопил кнопку «Старт».
Взревело. Фома ненадолго оглох. Он не подозревал, что рев будет таким сильным. Взметнулся гейзер песка, пусковую заволокло пылью.
Ракета ушла.
Сначала за камуфляжной сигарой тянулся дымный хвост. Очень скоро сигара превратилась в точку, затем и вовсе перестала быть видимой. Потом оборвалась и дымная ниточка. Ракета, надо думать, еще поднималась по инерции, но вскоре должна была выйти на нисходящий участок траектории.
Где-то там, ничего еще не понимая, копились будущие подданные самозваного короля, заранее назначенные им на роль гумуса для подпитки его власти.
Он попросил у них прощения. Сначала про себя. Не помогло. Потом вслух.
Не за то, что убивает их. Все равно большинству из них предстояло умереть в ближайшие дни. Фома знал, что спасает гораздо больше людей, чем собирается убить.
Да, спасает. Тех, кто никогда не появится здесь и не узнает, что такое Плоскость. И это великое благо.
У всех – у тех, кому спустя несколько минут было суждено умереть, и у тех, кому отныне было суждено не появиться на Плоскости, – он просил прощения за то, что осмелился решить, что для них лучше. Он решал за них точно так же, как решал за них его Я-второй. Но он решил иначе.
Только это и успокаивало совесть.
Пусть лишь отчасти. Но все-таки он лег ногами к эпицентру, уткнувшись лицом в песок, прикрыл ладонями затылок и стал ждать.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЗА ВСЁ ХОРОШЕЕ
Глава 1
Сквозь щели потолка пробивались лучики света. Хотелось верить, что там, снаружи, сияет сквозь дымку зависшее в небе солнце, – яркие были лучики. Почти как настоящие.
– Хочешь меня? – спросила Бриджит, приподнявшись на локте.
Никакого ответа, кроме безусловно положительного, не подразумевалось, поэтому Фома сказал:
– Угу. Только погоди немного, пойду вымоюсь. Я весь потный.
И ведь знал, что по сравнению с Бриджит всегда был слаб в аргументации. Так оно и вышло:
– Глупый, ты совсем ничто не понимать. Хорошо, когда запах. Хорошо, когда как дикий зверь. Хочу совсем зверь. Или… как сказать на рюсс? Дикий мужчин?..
– Дикарь, – зевнул Фома. – Только это не по адресу. Дикие на Земле остались. В Амазонии. Тут только вторично одичавшие… Э, ты куда полезла? Убери пальцы.
– Зачем убери? – низким хрипловатым голосом проворковала Бриджит. – Разве так есть плохо? Ну вот, он уже совсем-совсем готов…
– Он-то, может, и готов. – Фома скосил глаза вниз. – Да я-то еще не готов. Тренажер я разве?
Поняла его Бриджит или нет, он не успел выяснить, потому что оказался мигом оседлан. Бриджит напоминала амазонку, самозабвенно скачущую по степи, и казалось, что тугой ветер бьет ей в лицо. Фома отвернулся. Сейчас же на глаза попалась сваленная в углу хижины груда немытой посуды. Создавая Бриджит, природа не предназначила ее для роли хозяйки, не говоря уже о фермерше. Не тот проект. Кувыркаться, сплетаясь с мужчиной в сложные узлы, отдаваться и брать, рычать от страсти и никогда не уставать – вот была ее стихия. Что еще нужно холостому мужчине, во всяком случае поначалу?
Через месяц любой хуторянин начал бы бить ее палкой за неумение и нежелание работать. Кроме, пожалуй, Юсуфа – у него Бриджит сделалась бы звездой гарема. И оставалась ею до тех пор, пока ее не удавили бы тишком другие жены, шипящие по углам от зависти, как дикие кошки.
С некоторых пор Фома возвращался в свой оазис без особого удовольствия. Так было и раньше, до Бриджит, и, сказать по совести, тогда ему жилось еще хуже, он просто шел, тащился, вымотанный до предела, из опасного безлюдья в безлюдье безопасное. Полз в свою нору, чтобы отоспаться вволю под навесом из той парашютной ткани, что в прошлом году рассыпалась пылью. Чтобы затем, восстав ото сна, вымыться в коротком, исчезающем в песке ручье, напечь пресных лепешек и сжевать одну-две с перышком зеленого лука и солью, запивая крепким чаем, а затем поваляться час-другой без движения и мысли, прежде чем, вздохнув, вновь выйти на привычный маршрут.
