Мишель Уэльбек - Покорность
В деревне настало время увеселительных мероприятий для туристов, в основном гастрономического характера, но и культурного тоже, и накануне отъезда, совершая свой ежедневный поход в часовню Богоматери, я случайно попал на публичные чтения Пеги. Я сел в предпоследнем ряду; народу пришло немного, в основном это были молодые люди в джинсах и майках поло, с одинаково открытым и дружелюбным выражением лица, которое почему-то так хорошо удается юным католикам.
О Мать, вот сыновья твои, так долго бившиеся,Пусть Бог не судит их как духов поднебесных,Да будет суд им как изгнанникам, бредущимК себе домой путями заповедными.
Александрийский стих ритмично звучал в наступившей тишине, а я недоумевал: что могут понять в поэзии Пеги и его патриотической мятежной душе эти юные католики-гуманитаристы. Впрочем, дикция у актера была замечательной, мне даже показалось, что это известный театральный актер, видимо из Комеди Франсез, но, по-моему, он и в кино снимался, мне показалось, что я где-то видел его фотографию.
О Мать, вот сыновья твои и их несметный полк,Да не судимы будут по нищете их голой,Но да подбавит Бог им горсточку земли,Погибельной для них, но ими столь любимой.
Это был польский актер, ну конечно, но фамилию я напрочь забыл; возможно, он тоже католик, вообще актеры нередко бывают католиками, у них все-таки странное ремесло, и божественное вмешательство тут представляется более правдоподобным, чем во многих других профессиях. Интересно, любят ли эти молодые католики свою землю? Готовы ли они погибнуть за нее? Я вот чувствовал, что готов погибнуть, но не то чтобы за свою землю, я был готов погибнуть в широком смысле слова, короче, я пребывал в странном состоянии, мне казалось, что Мадонна восстает, снимается со своего пьедестала, вырастает в воздухе, а младенец Иисус словно отделяется от нее, мне чудилось, что теперь ему достаточно поднять руку, чтобы язычники и идолопоклонники были уничтожены, а ключи от мира вручены ему как “властелину, господину и повелителю”.
О Мать, вот сыновья твои, блуждавшие так долго,По низменным делам судить не нужно их,Пусть их как сына блудного простят и примут,Да упадут они в объятия протянутых двух рук.
Либо я просто проголодался – накануне я забыл поесть, и, наверно, лучше мне было вернуться сейчас в отель и заказать несколько утиных ножек, чем рухнуть на пол между скамьями, пав жертвой религиозной гипогликемии. И опять я подумал о Гюисмансе, о страданиях и сомнениях, преследовавших его на пути обращения, о его отчаянном желании примкнуть к какому-то обряду.
Я высидел весь поэтический концерт, но ближе к его окончанию понял, что, несмотря на невероятную красоту текста, я бы предпочел в последний день остаться тут в одиночестве. В этой суровой статуе скрывалось нечто гораздо большее, чем просто привязанность к родине, к земле, чем прославление воинской доблести; нечто большее даже, чем детская тяга к матери. В ней было нечто таинственное, жреческое и царственное, что Пеги не в состоянии был понять, а Гюисманс и подавно. На следующее утро, загрузив машину и заплатив за номер, я вернулся в часовню, где на сей раз никого не было. Мадонна, спокойная и нетленная, ждала меня в тени. В ней чувствовалась властность, в ней чувствовалась мощь, но постепенно я понял, что теряю контакт с ней, что она удаляется от меня в пространстве и в веках, а я все сидел, съежившись на своей скамье, разбитый и опустошенный. Через полчаса я поднялся и, поскольку Дух окончательно расстался со мной, умалив меня до ущербного, бренного тела, печально спустился к парковке.
Часть четвертая
По дороге в Париж, проезжая через пункт оплаты Сен-Арну, минуя Савиньи-сюр-Орж, Антони, потом Монруж и сворачивая к съезду на Порт д’Итали, я вполне отдавал себе отчет, что еду навстречу безрадостной жизни, правда, не пустой, а, напротив, переполненной всякими мелкими посягательствами на нее: как я и полагал, кто-то, воспользовавшись моим отсутствием, занял закрепленное за мной парковочное место у дома, в холодильнике обнаружилась небольшая протечка, – на этом домашние неурядицы заканчивались. Но мой почтовый ящик был завален казенными письмами, и на некоторые из них мне следовало срочно ответить. Поддержание своей административной жизни на должном уровне требует практически непрерывного присутствия; уезжая надолго, рискуешь нажить себе кучу проблем с какой-нибудь конторой, и я понимал, что мне понадобится несколько полных рабочих дней, чтобы наверстать упущенное. Для начала я просто выкинул все бесполезные рекламные листки, за исключением специальных предложений (три безумных дня в “Офис-Депо”, скидки для постоянных клиентов в “Кобразон”), и перевел взгляд на небо однообразно серого цвета. Так я просидел не один час, периодически подливая себе рому, прежде чем взялся наконец за письма. В первых двух агентство по дополнительному медицинскому страхованию информировало меня о невозможности удовлетворить некоторые из моих запросов о возмещении расходов и убедительно просило обратиться с повторным запросом, приложив к нему фотокопии недостающих документов: подобные послания были для меня обычным делом, и, как правило, я даже не отвечал на них. Зато третье письмо, отправителем которого значилась мэрия города Невера, явилось для меня полной неожиданностью. Мэрия выражала мне глубокие соболезнования в связи с кончиной матери и сообщала, что, поскольку тело перевезено в городской морг, мне следует принять надлежащие меры; письмо было датировано 31 мая. Я на скорую руку разобрал всю стопку: в ней среди прочего попались два повторных обращения от 14 и 28 июня. И наконец, и июля мэрия Невера известила меня о том, что в соответствии со статьей L2223-27 Общего кодекса административно-территориальных образований муниципалитет взял на себя заботы по захоронению тела моей матери на общественном участке городского кладбища. В течение пяти лет я могу потребовать эксгумации с целью частного перезахоронения; по истечении указанного срока тело будет кремировано, а пепел развеян в Саду памяти. В случае если я приму решение об эксгумации, мне надлежит оплатить работу муниципальных служб, катафалк, четырех носильщиков и издержки, связанные с собственно погребением.
Я, конечно, был далек от мысли, что моя мать вела активную социальную жизнь, посещала лекции о цивилизациях доколумбовой эпохи или осматривала романские церкви провинции Ниверне в компании женщин своего возраста; но мне и в голову не приходило, что ее одиночество было настолько беспросветным. Возможно, они пытались связаться и с моим отцом, но он оставил письма без ответа. Все-таки мне стало немного не по себе, оттого что ее предали земле на участке неимущих (задав поиск в интернете, я выяснил, что прежде так назывались общие захоронения), интересно, какова судьба ее французского бульдога (ОЗЖ, прямая эвтаназия?). Я отложил в сторону счета и уведомления об автоматическом списании средств – тут все просто, их надо только разложить по соответствующим папкам, – выделив таким образом из общей кучи письма от двух главных корреспондентов, задающих тон человеческой жизни: службы медицинского страхования и налоговой инспекции. У меня не хватило духу сразу впрячься в это, и я решил пройтись по Парижу – ну нет, не по Парижу, это было бы чересчур; в первый день я предпочел ограничиться прогулкой по своему району.
Вызвав лифт, я понял, что не получил ни одного письма из университета. Тогда я вернулся в квартиру проверить выписки со счета: зарплату мне перевели, как обычно, в конце июня; то есть мое положение оставалось по-прежнему неясным.
Смена политического строя пока не оставила видимых следов в моем квартале. Китайцы, сбившись в тесные группки, с купонами в руках, толклись, как раньше, у баров с кассами конного тотализатора. Другие на дикой скорости катили тележки, нагруженные рисовой лапшой, соевым соусом и манго. Казалось, ничто, даже исламский порядок, не в состоянии притормозить их бурную деятельность – исламский прозелитизм, так же как и до него христианский, скорее всего, бесследно растворится в океане этой грандиозной цивилизации.
Я бродил по нашему чайна-тауну уже больше часа. Церковь Святого Ипполита по-прежнему зазывала своих прихожан на курсы китайского языка и китайской кухни для начинающих; флаеры, приглашающие на вечеринки Asian Fever в Мезон-Аль-форе, тоже никуда не делись. Одним словом, я не обнаружил никаких видимых признаков перемен, если не считать ликвидации кошерного отдела в супермаркете “Жеан Казино”; но ведь большие торговые сети всегда отличались приспособленчеством.
В торговом центре “Итали-2” ситуация оказалась несколько иной. Как я и предполагал, магазин “Дженнифер” закрылся, на его месте возник какой-то провансальский биобутик, торгующий эфирными маслами, питательным шампунем с оливковым маслом и медом с ароматами гарриги. Сложнее было объяснить тот факт, что сетевой магазин “Современный человек”, находившийся на малопосещаемом третьем этаже, тоже закрыл свои двери, возможно, по чисто экономическим соображениям, и пока что его ничем не заменили. Но главное, неуловимо преобразились посетители. Как и во всех торговых центрах – хотя здесь это не так бросалось в глаза, как в районах Дефанс и Ле-Аль, – тут вечно слонялись толпы местной шпаны; теперь они словно испарились. То, что женщины стали одеваться иначе, я заметил сразу, хотя и не смог проанализировать это преображение; число исламских платков увеличилось ненамного, дело было не в этом, но я прошлялся там почти час, пока до меня вдруг не дошло, в чем дело: все женщины были в брюках. Угадывание женских ляжек и мысленная проекция, доходящая до точки их скрещения у лобка, – весь этот процесс, возбуждающая сила которого прямо пропорциональна длине обнаженных ног, всегда был для меня настолько привычным, машинальным и, в каком-то смысле, свойственным мне по природе, что я даже сразу не сообразил, что случилось, но факт был налицо: платья и юбки попросту исчезли. Появилась другая одежда, нечто вроде длинного хлопчатобумажного балахона до середины бедра, сводящего на нет весь смысл обтягивающих брюк, а их еще некоторые женщины могли бы себе позволить; что касается шорт, то о них, само собой, нечего было и мечтать. Созерцание женской попы, источник примитивного романтического утешения, тоже стало невозможным. Вот и наступило время перемен; дело явно шло к настоящему перелому. Переключаясь в течение нескольких часов с канала на канал, никаких других метаморфоз я не выявил, а эротические телепередачи в любом случае уже давно вышли из моды.
