Николай Полунин - Край, где кончается радуга
– Ну? – сказал он,, когда Наум приблизился.. – Не нукай, – сказал Наум. – Отнукался. – И отвернулся, чтобы смотреть, как уходит Дьюги, поддерживаемый Метликом сбоку. Ларик спотыкался за ними, весь увешанный оружием. От Наумова молчанья Весту было очень не по себе. От того, как тот молчал.
– Давай и мы, – сказал Наум. Слишком ровно сказал. – Кончился камуфляж.
– Что ты там увидел? – спросил Вест, нагибаясь за коробом с лентами.
– Уж увидел. Брось эту штуку.
– , Да в чем дело?
– Вперед, – только и сказал Ткач.
У черного хода никого не было и обломков почти не валялось. Выглянув туда-сюда из-за створки, Ткач повел его. Снова пришлось бежать, и попадались прохожие, распуганные было канонадой, но из любопытства выбравшиеся посмотреть, и это было совсем глупо. Беглецы миновали переулок, целую улицу, ещё переулок и наконец скатились в полуподвальный этаж какого-то дома.
– Думаешь, – Вест запыхался, – думаешь, что делаешь, нет? Где группа, куда их услал? Броневик где обещанный?
– Момент, – отозвался Ткач, который тоже запыхался, – погоди… из штанов достану… – Он без сил опустился на последнюю ступеньку. – Всю жизнь, гады… испохабили, – пробормотал он..
Вест отошел к окошку у потолка. Оно было вровень с мостовой, забрано ржавыми прутьями, все в паутине и пыли. А улица знакомая, бывал, кажется.
– Какая улица хоть? – спросил он. Ткач бормотал в своем углу:
– Все, милый, все. Так и знал я, так и знал. Он нас, как детей, как… все… .Весту сделалось окончательно невмоготу, но он ещё мог сдерживаться и сказал поэтому довольно спокойно:
– Объясни внятно, что случилось? Передислоцировались мы, я так понимаю? Машина придет сюда?
– А какую «крышу» он на тебя стратил, какую легенду, – приговаривал Ткач, раскачиваясь, – уж ведь года три, как я о нем слыхивал, и подумать не подумаешь, ну безномерный, выгнали там или вообще, обычная история…
– Ткач! – заорал Вест.
– Что? – поднял он глаза. – Ну, что Ткач? Что ты понимаешь, что? Я всю жизнь положил! «Бизону» одному на всю нашу артиллерию полвыстрела хватит, а они час дурака валяли, это ты понимаешь? Он знал! – воскликнул Ткач, – с самого начала знал, с самого начала я у него на поводке был, как голенький! И группу ему отдал, и все. И Гату он нашими руками… Вест, – он неожиданно упал на колени, – Вест, Вест, вспомни, я тебя выручал, я тебе – все, ты же помнишь. Я тебя два раза уводил. У меня ж теперь больше ничего… Сейчас, сейчас, да, придет машина, да, да, сюда, но, Вест, они могут раньше, он ведь тоже, ему тоже – только ты, с самого начала… лично работал…
Бормотание Ткача становилось все неразборчивее, он ползал перед Вестом на коленях, молил и плакал, и тогда Вест вздернул его за плечи и приподнял, спрашивая, как долбя в одну точку:
– Кто? Что? Кто? Что?
И Наум, Ткач-пятьдесят четыре, ответил.
«Колесо»
Зал потихоньку наполнялся. Это был так называемый Первый зал, приемная и гостиная, По скудности он же использовался для начала церемонии: Камень стен был бугристый и ноздреватый. – как настоящий. Пол был белого и красного мрамора – как настоящего. И совсем уж настоящие факелы чадили и трещали, и оставляли языки всамделишной копоти на сводчатом потолке.
Вест тихонько пошевелился в своем правом кресле. Кресло было жестким, узким, подлокотники впивались. В центральном кресле тоже тихонько пошевелились. Там сидел сам Председатель, огромный, полуседой и величественный. Вест покосился на тушу Председателя. Вот уж кому узко… Последнее кресло занимал сухоньким тельцем Мася-Ткач. Мася ещё не отошел от пребывания в Джутовом квартале и потому был глубоко ультрамариновым и до судорог боялся состоявших в «Колесе» Стражей, а также продолжительно и охотно спал. Он и сейчас спал. Мася был символом демократизма, и многого от него не требовали. Прошлое Председателя представлялось туманным.
Вест ещё разочек пошевелился, устраиваясь, и стал наблюдать публику. Знакомые все лица. Ближайше стояла группа Литейщиков, народ все больше сурьезный, без трепотни, то и дело выходящий с планами захвата либо самого Управления, либо хотя бы машинного парка Управления, либо арсенала, либо части автоматов Пояса. Планы были точными, дерзкими, предполагавшими массовый героизм и самопожертвование. Председатель говорил: ага, наконец-то настоящее дело, укладовал листки с корявыми строчками в бювар, лично просматривал в порядке первоочередности, выявлял недостатки и возвращал на доработку. На недолгой памяти Веста так было уже раза четыре… Далее, тоже по заведенному обычаю, стоял и размахивал пухлыми ручками Бублик. Вообще-то у него было звучное имя Борн, но все называли его Бублик, и Вест про себя тоже звал его Бублик. Он был окружен своими и размахивал ручками. Ему что-то отвечали и согласно кивали лысинками. Группа паучников была самой многочисленной на «Колесе». При всем своем восторге от Экстремистских идей Литейщиков основные надежды Председатель дальновидно возлагал на интеллектуальные силы. Паучники были либералы. Отчасти воинствующие, но очень умеренные. Они жили в отдельном маленьком поселке под Западным отрогом и средний уровень жизни у них там превосходил уровень Десятых по меньшей мере на порядок. Они были очень умеренные – даже те, кто здесь, на «Колесе»… Последней, у той стены, располагалась фракция Ткачей, радовавшая глаз всеми оттенками индиго. Здесь попадались ещё совершенно неполинявшие экземпляры, вроде Маси, – один или двое; белесые – большинство; и нормального (Вест ещё не отучился говорить – человеческого) цвета. Таких, как и изначально синих, было мало. Выбравшись, в подавляющем большинстве случаев нелегально, из Квартала, будучи приведены за руку или пробравшись сами «с приветом от того-то и того-то», они как один горели жаждой мщения, выкрикивали кучу слов и по мере побледнения стихали и стихали. Затем, пообтершись, «понюхав Города», исчезали. Этих тоже можно было понять… И, наконец, сновали по собранию неопределенные личности, произносили по паре веских слов возле каждой группки, – если давнишние члены, – или слушая в четыре уха, а всего больше таращась на Веста, – если новички… Сиреневые, числом пять, один даже с номером (в Страже называется – индекс), правда, спившийся и выгнанный, но по старой привычке щеголявший затертой нашивкой, всегда выходили перед самой церемонией, внося смятение в ряды Ткачей, отжимая последних в самый угол. Пэла среди них не было, но зато третьим всегда выходил белокурый гигант, которого Наум отметил Весту особо и назвал имя – Ален. Вест приглядывался к нему.
…Гонг
Вест снова задвигался и замер. Двери на противоположном конце растворились – массивные двери, с огромными шляпками огромных гвоздей – и ввели посвящаемого с завязанными глазами. Щуплый и кадыкастый, посвящаемый был ведом сиреневыми, числом пять. Ткачи шарахнулись. В обнаженную грудь должно было вонзиться острие, и политая кровь должна была смешаться с кровью общины. Повязка должна была упасть, символизируя прозрение. «И спадет пелена, и освободится сердце, и сольются соки…» Председатель закряхтел, выбираясь из кресла. Путаясь в накидке, перекроенной из командирского плаща, понес к посвящаемому – того уже поставили на колени – старую шпагу со следами спрямлений на клинке. Председатель сегодня был не в духе и потел больше обычного: разыгралась язва.
Слава те, не Ткач, думал Вест, наблюдая, как Председатель оцарапывает посвящаемому грудь и бормочет брюзжащим голосом положенное. Опротивело видеть синие их шкуры и дрожащие клубки псевдий. Дрянь Усвоение, ничего оно ко мне не липнет, уж даже жалко. Как мутило ведь, так и мутит, и черта с-два я привыкну. Что-то последнее время много беглых. Бегут и бегут, и все сюда…Ты куда? – Да обрыдло все, подамся в колесники. – Чш-ш! Ти-ха! Очумел? Не приведи услышат, а то «гадюка» где-нито… Вот именно. Тайное общество. Центр борьбы. Конспирация. Подготовка к… к чему? И одна половина Города давно и прочно знает, а другая сильно догадывается, хотя знать пока боится.
А ведь как все начиналось! По историям и слухам, ходящим внутри «Колеса», можно понять, что организация появилась чуть не в самое Разделение или во всяком случае сразу после. Почти.. по всем Городам в Крае было брошено её семя, выросшее в мощные филиалы. Беспощадно подавляемая Стражей, она уходила все дальше и дальше в подполье, погибала, вырезанная до последнего и возрождалась вновь. Знала своих героев, отдавших жизни во имя благородных идеалов освобождения от страшного удела вокерства и воссоединения с той стороной, и обретения духовных ценностей и свобод. Не мы, так дети наши! – за этот призыв шли на лютую смерть, кого ещё не покорежило до конца Усвоение, шли лучшие из лучших. Бунтари, такие как Цыж Погорелец или Айени Сипатый-младший, или Собачка, о котором вообще ничего не известно, кроме того, что он был, и что в каком-то из северных Городов сумел-таки поднять инертную вокерскую массу и пройти, теряя армию, по всей тундровой области. Просветители и врачеватели – Старик Восьмиглазый, Деревянные Зубы, Гоп, Зирст-Человек, – шедшие в среду вркеров с идеями добра и справедливости или, как Зирст, с вывезенными с Той стороны какими-то чудодейственными препаратами, и даже будучи пытуемы Стражей, смотревшие на своих мучителей как на обманутых или больных. Великолепные организаторы – тот же Великий Глоб, наладивший нелегальную связь между Городами с помощью отбитых у Стражи генераторов переброски (Глоб был современником Погорельца, они встречались на склоне лет). Глоб предложил и почти в полном объеме осуществил самый принцип «Колеса» – связей наподобие обода и втулки в колесе – спицами. На одной из «спиц» находилась и Занавесная долина.
