Владимир Данихнов - Чужое
– Мы, ребята, отлично потр-рудились и должны обмыть р-рыбаческое крещение. Ваше крещение. – Добавил он со значением и погрозил пальцем куда-то между Проненко и Шиловым. – Вот, кстати, захватил тут…
Он извлек из-за пазухи ту самую бутыль вина, из холодильника.
– Чужая все-таки… «Воровать – нехорошо». Кажется, это в Библии говорится, одна из заповедей.
– Какая еще чужая? Наша, нос-понос! В нашем холодильнике нашли, значит, наша!
– А шашлык как же? – спросил Проненко, который никак не мог расстаться со своим куском и нежно прижимал его к груди, баюкал.
– Сейчас выпьем и спр-росим у малыша. – Семеныч кивнул на палатку и первым приложился к бутылке, приложился крепко, от души, глотая вино с наслаждением, словно то была божественная амброзия. Вылакав примерно половину, крякнул и вручил бутыль Проненко. Проненко едва-едва смочил вином губы и передал бутылку Шилову. Теперь они оба смотрели на Шилова, и ему ничего не оставалось, кроме как пить до дна. И он выпил вино до дна, чувствуя, как нос щекочут запахи винограда и лимона, корицы и миндаля. Как огонь в чистом виде, проникает сначала в горло, а потом льется лавой по пищеводу и согревает измученное тело. Как дождь тут же становится незначительной неприятностью, как прямо на глазах к серому миру возвращаются цвета, а ноги так и просятся пуститься в пляс и очень сложно удержать их, чтобы не пустились. Шилов слизнул с горлышка последнюю каплю и с размаху ударил бутылкой о большой острый камень, как бы принимая крещение. Осколки разлетелись в воздухе и тут же растаяли, словно сахарная вата. Бутылка была сделана по особой технологии, и полностью опустевшая, растворялась, превращалась в воду, а вода, подчиняясь заданной программе, испарялась.
– Мол-л-лодцы! – закричал Семеныч, обнял их обоих, подхватил свой ломоть и повел друзей к палатке. Вонючий кусок упирался Шилову чуть ли не в нос, но благодаря волшебному воздействию алкоголя, он совершенно не чувствовал вони. Ему чудилось, будто от кровавой раны пахнет цветами: ромашками и незабудками. Подумав о цветах, Шилов вспомнил Сонечку, свою тайную любовь, оставшуюся там, на Земле, и тяжко вздохнул. Но больше тяжко вздыхать было не резон, потому что они подошли к палатке вплотную. Семеныч отпустил их и обратился к продавцу, смешливому мальчугану в кепке.
– Парле ву франсе? Шпрехен зи…
– Да русский я, блин, – буркнул мальчишка, убирая со лба непослушный вихор. Внутри палатки было совсем сухо. Наверное, она генерировала особое водоотталкивающее поле. Шилов невольно прикипел взглядом к точно такой же бутылке, из которой они только что выпивали.
– Нам нужен мангал, юнга, – произнес Семеныч с необычайным пафосом, кисть правой руки сунув под левый борт дождевика. Не дожидаясь ответа, он спросил с интересом: – Русский? Ты здесь живешь?
– Вот, пожалуйста, прекрасный автономный мангал и биополено фирмы «Шворц» к нему. Работает прокат. Один час стоит червонец. Какой дурак будет жить на территории базы, вместе с туристами? Я живу там. – Он показал пальцем на дальний берег озера. – Мои родители родом из Одессы.
Семеныч поморщился, услышав цену, но торговаться не стал, немедленно вручил мальчугану кредитную карточку.
– На три часа. Одесса – кр-расивый город. Лестница у вас замечательная.
– На три, так на три. Когда-то был красивый. Пока рядом химический завод не взорвался.
– Да, именно на три. Последствия быстро ликвидировали.
– У нас все по закону, сказано на три – значит, на три. Вы новости больше слушайте и не такому тогда поверите.
Мальчишка сунул карточку в считывающее устройство, вернул, завозился под стойкой.
– Три часа будем торчать под дождем? – с тоской протянул Проненко. – Или как бы домой пойдем?
– «Быть или не быть, вот в чем вопрос!» – как сказал Ромео своей возлюбленной Джульетте, – с пафосом произнес опьяневший Шилов.
– Фигня вопрос.
– Ты матом не ругайся, малец! – одернул его Шилов.
– Я разве ругаюсь? Ну фигня и фигня…
– Да ты хоть знаешь, что это слово означает «фигня»?
– А че ваще?
– Рыбалка продолжается там, где началась, там же и закончится, – перебил их Семеныч. – Есть еще много законов и таинств, связанных с рыбалкой на местное чудовище, и я вам мало-помалу буду откр-рывать глаза на них, законы эти. Конечно же, мы никуда не пойдем. Мы возвратимся на берег и разведем в мангале огонь, приготовим шашлык, а потом Шилов, который как всегда напутал с цитатами, сбегает к палатке за лавашами и кетчупом.
– Почему сразу нельзя лаваши и кетчуп купить? – спросил Шилов. – А у меня в голове не только цитаты, вообще всё перепуталось… – Он хохотнул. – Слишком много нечеловеческих языков пришлось выучить и мудрых книг прочитать, вот ум за разум и зашел.
– Закон! – вытянув указательный палец вверх, сказал Семеныч. – Еще один закон рыбалки, вот почему.
– Надеюсь, больше никаких законов не будет.
– Будет. Ты купишь лаваши и кетчуп, принесешь их нам, а я хлопну себя по лбу, и отпр-равлю Проненко за вином, которое ты, Шилов, позабудешь купить, потому что я забуду тебе, салабону, напомнить.
– Чего это я вдруг забуду?
– Потому что так принято, нос-понос. Ты ведь новичок в рыбалке, совершеннейший салажонок!
– Суеверия, прости Господи… – пробормотал Проненко.
– Вовсе не суеверия, – сказал мальчуган, доставая из-под стойки небольшой черный ящик с надписью Ту-134. – Если не исполнять все эти законы, слуги мега-осьминога придут ночью и утащат вас в озеро. Я сам видел, такое случалось. Они похитили моего друга, а еще друга моего друга и его девушку, и сестру этой девушки, и бабушку, которая не молилась перед сном и не восхваляла морского бога, а дедушку ее, который не славил светофоры, раздавила выпавшая из грузового космолета машина. Машина уцелела, и ее купил один полоумный парень, недавно вышедший из тюрьмы. Этот парень считал чудище плодом коллективного воображения зеленокожих, и однажды, в стельку пьяный, разогнался на этой самой машине, в надежде развеять созданный чужаками морок, но ничего не развеял, а утонул вместе с машиной в озере. Прежде чем утонуть, он переехал песочный замок, который строил мой друг Лешик, и на следующее утро у Лешика случился удар, и все потому, что он не мыл руки перед едой.
Шилов посмотрел на бесстрастного рыжего мальчишку с опаской.
Черный ящик оказался раскладным. Они установили его у берега, вытянув телескопические ноги, которые на удивление прочно встали на песке. Дождь почти прекратился, но этому, особенному, мангалу даже шторм не стал бы помехой. Полено вспыхнуло мгновенно, раскидав вокруг алые искры, и распалось на несколько горячих углей. Семеныч вытащил из жаропрочной ниши в боку мангала большой мясницкий нож и разделал куски прямо на берегу, на шершавых камнях. Достал из-за пазухи маленькую бутылочку яблочного уксуса, плеснул на кровоточащие ломти (буркнул: «Для запаху, хотя необязательно…»), аккуратно разложил куски на решетке над углями. Проненко и Шилов в процедуре не участвовали, молча наблюдали. Шилов к прочему следил за соседями: те тоже разожгли мангал и колдовали над ним, вознося молитвы морским богам и прикладываясь к бутылке с оранжевым вином.
По лестнице на берег спускались туристы, все в одинаковых серых дождевиках. Они выпивали, но пили не местное вино, а импортное пиво, которое держали в руках, затянутых в резиновые перчатки. Их было четверо, пила только у одного. Зато пиво было у всех, и они пили его, и хихикали, вперив взгляды в землю, как напроказившие малолетки. Шилов решил, что смех у них вымученный какой-то, ненастоящий. Они долго выбирали место, а когда выбрали, не стали рыбачить, а расселись кружком возле щупальца чудовища и затянули тягучую, темную песню, в которой было полно таинственных фраз на латыни. Таинственные они были потому, что Шилов неплохо знал латынь, но перевести не мог.
– Кто это? – крикнул Шилов Семенычу, но Семеныч, увлеченный приготовлением шашлыка, не расслышал. Зато расслышали соседи. Один из них, крепкий бородатый мужик лет сорока, обернулся и крикнул Шилову:
– Вы не обращайте внимания, это протестующие!
– Протестующие против чего?
– Против рыбалки!
Протестующие поднялись на ноги и, продолжая подвывать, вчетвером схватились за края пилы, напряглись и переломили ее пополам. («Хваленый «Шворц!» – подумал Шилов) Кто-то порезался и стал торопливо вытирать кровь о ткань дождевика. Самый рослый, завладев половинками пилы, размахнулся, закинул их далеко в озеро и, подняв руки, заревел как медведь. Протестующие, как могли, повторили могучий вопль лидера, засуетились и, допивая пиво, молча покинули берег, ушли на базу.
– Идиоты! – закричал бородач и повертел пальцем у виска. – Полудурки!
Шилов вздрогнул, потому что протестующие явно услышали бородача. Но потасовки не случилось, протестующие не обратили на обидные слова внимания, спокойно продолжили путь.
